Полевые цветы для любви.
Не накрашены глазки твои.
По росе лучезарной зари
Мы идём, грея почву земли.
Горизонт чересчур розоват.
Соловьиною песнею сад
Упоён, и листы трепещат
Невозможностью райских услад.
В стороне полевые цветы.
Окружает нас мир красоты.
Стоном нежным плюсует мечты
При сближении губ чистоты.
Страсть дыханье разносит вокруг
И сплетается змеями рук.
Нить судьбы два создания ткут
Ускоряя сердечный свой стук.
Настоящему жить суждено.
Я с тобою, поверь, заодно.
Эта близость пьянит как вино
На восходном природном панно.
Стелет с речки парящий туман.
Лижет нас ветерок-хулиган.
Словно в небе, пусть это обман,
Двух влюблённых прекраснейший храм.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2017
Ты мой самый любимый на свете,
самый близкий и самый родной.
Моё солнце и мартовский ветер,
ты - всё то, что зову я судьбой.
Ты мой самый надёжный и нежный,
самый лучший. Чего уж скрывать?
Словно буря, бываешь мятежным
и спокойным, как звёзд благодать.
Ты мой самый хороший. Ты - счастье,
ты - мечта, ты - желания блик,
сладкой страстью святое причастье,
тёплых чувств бесконечный родник.
Растворилась тоска, как туманы,
разлетелась ненужная грусть.
Ты мой самый… Ты мой долгожданный,
бесконечность и сбивчивый пульс.
Порознь теперь закаты,
порознь теперь рассветы.
Ты говоришь: «Так надо!»,
в праздники шлешь букеты.
Даже с утра до ночи
нет на любовь минуты.
Скажешь, что занят очень.
Мимо меня маршруты.
Времени очень мало,
снова дела, работа.
Милый, я так устала!
Знаешь, иди ты к черту!
Весна дрожит от ветра, снегопада.
Устал и хнычет слякотный апрель.
А мне по сути много и не надо -
чтоб зацвели каштаны и сирень.
Весна свистит чужими сквозняками,
нахохлились машины и дома.
А я б хотела счастья между нами
и, чтоб уже закончилась зима.
Весну запорошило свежим снегом
и минус три совсем уж невпопад.
Мне хочется тепла, цветов и смеха…
Твоей любви пятьсот стихов назад.
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка.
Гляжу - изба: вошел в сенцы,
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.
У изголовья, вновь и вновь,
Цыганка вскидывает бровь,
И разговор ее был жалок.
Она сидела до зари
И говорила: - Подари.
Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок…
Того, что было, не вернешь,
Дубовый стол, в солонке нож,
И вместо хлеба - ёж брюхатый;
Хотели петь - и не смогли,
Хотели встать - дугой пошли
Через окно на двор горбатый.
И вот проходит полчаса,
И гарнцы черного овса
Жуют, похрустывая, кони;
Скрипят ворота на заре,
И запрягают на дворе.
Теплеют медленно ладони.
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно
И золотушный грач мелькает.
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Почище Гамбурга!
Держи карман!
Шарманки шамкают,
и шали шаркают,
и глотки гаркают:
«К нам! К нам!»
В руках приказчиков
под сказки-присказки
воздушны соболи,
парча тяжка.
А глаз у пристава
косится пристально,
и на «селедочке»
перчаточка.
Но та перчаточка
в момент с улыбочкой
взлетает рыбочкой
под козырек,
когда в пролеточке
с какой-то цыпочкой,
икая,
катит
икорный бог.
И богу нравится,
как расступаются
платки,
треухи
и картузы,
и, намалеваны
икрою паюсной,
под носом дамочки
блестят усы.
А зазывалы
рокочут басом,
торгуют юфтью,
шевром,
атласом,
пречистым Спасом,
прокисшим квасом,
протухшим мясом
и Салиасом.
И, продав свою картошку
да хвативши первача,
баба ходит под гармошку,
еле ноги волоча,
и поет она,
предерзостная,
все захмелевая,
шаль за кончики придерживая,
будто молодая:
«Я была у Оки,
ела я-бо-ло-ки.
С виду золоченые -
в слезыньках моченные.
Я почапала на Каму,
я в котле сварила кашу.
Каша с Камою горька -
Кама слезная река.
Я поехала на Яик,
села с миленьким на ялик.
По верхам и по низам -
всё мы плыли по слезам.
Я пошла на тихий Дон,
я купила себе дом.
Чем для бабы не уют?
А сквозь крышу слезы льют".
Баба крутит головой.
Все в глазах качается.
Хочет быть молодой,
а не получается.
И гармошка то зальется,
то вопьется, как репей…
Пей, Россия,
ежли пьется, -
только душу не пропей!
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Гуляй,
кому гуляется!
А баба пьяная
в грязи валяется.
В тумане плавая,
царь похваляется…
А баба пьяная
в грязи валяется.
Корпя над планами,
министры маются…
А баба пьяная
в грязи валяется.
Кому-то памятник
подготовляется…
А баба пьяная
в грязи валяется.
И мещаночки,
ресницы приспустив,
мимо,
мимо:
«Просто ужас! Просто стыд!»
И лабазник - стороною
мимо,
а из бороды:
«Вот лежит…
А кто виною?
Всё студенты да жиды…»
И философ-горемыка
ниже шляпу на лоб
и, страдая гордо, -
мимо:
«Грязь -
твоя судьба, народ».
Значит, жизнь такая подлая -
лежи и в грязь встывай?!
Но кто-то бабу под локоть
и тихо ей:
«Вставай!..»
Ярмарка!
В Симбирске ярмарка.
Качели в сини,
и визг,
и свист.
И, как гусыни,
купчихи яростно:
«Мальчишка с бабою…
Гимназист».
Он ее бережно
ведет за локоть.
Он и не думает,
что на виду.
«Храни Христос тебя,
яснолобый.
А я уж как-нибудь
сама дойду».
И он уходит.
Идет вдоль барок
над вешней Волгой,
и, вслед грустя,
его тихонечко крестит баба,
как бы крестила свое дитя.
Он долго бродит.
Вокруг все пасмурней.
Охранка -
белкою в колесе.
Но как ей вынюхать,
кто опаснейший,
когда опасны
в России все!
Охранка, бедная,
послушай, милая, -
всегда опасней,
пожалуй, тот,
кто остановится,
кто просто мимо
чужой растоптанности не пройдет.
А Волга мечется,
хрипя,
постанывая.
Березки светятся
над ней во мгле,
как свечки робкие,
землей поставленные
за настрадавшихся на земле.
Ярмарка!
В России ярмарка.
Торгуют совестью,
стыдом,
людьми,
суют стекляшки,
как будто яхонты,
и зазывают на все лады.
Тебя, Россия,
вконец растрачивали
и околпачивали в кабаках,
но те, кто врали и одурачивали,
еще останутся в дураках!
Тебя, Россия,
вконец опутывали,
но не для рабства ты родилась -
Россию Разина,
Россию Пушкина1,
Россию Герцена
не втопчут в грязь!
Нет,
ты, Россия,
не баба пьяная!
Тебе великая дана судьба,
и если даже ты стонешь,
падая,
то поднимаешь сама себя!
Ярмарка!
В России ярмарка.
В России рай,
а слез - по край.
Но будет мальчик -
он снова явится
и скажет праведное:
«Вставай!»
НОВАЯ ТЕТРАДЬ
Смущаюсь и робею пред листом
бумаги чистой.
Так стоит паломник
у входа в храм.
Пред девичьим лицом
так опытный потупится поклонник.
Как будто школьник, новую тетрадь
я озираю алчно и любовно,
чтобы потом пером ее терзать,
марая ради замысла любого.
Чистописанья сладостный урок
недолог. Перевернута страница.
Бумаге белой нанесен урон,
бесчинствует мой почерк и срамится.
Так в глубь тетради, словно в глубь лесов,
я безрассудно и навечно кану,
одна среди сияющих листов
неся свою ликующую кару.
Amicum-philosophum de melancholia, mania et plica polonica
Бессонница. Часть женщины. Стекло
полно рептилий, рвущихся наружу.
Безумье дня по мозжечку стекло
в затылок, где образовало лужу.
Чуть шевельнись -- и ощутит нутро,
как некто в ледяную эту жижу
обмакивает острое перо
и медленно выводит «ненавижу»
по росписи, где каждая крива
извилина. Часть женщины в помаде
в слух запускает длинные слова,
как пятерню в завшивленные пряди.
И ты в потемках одинок и наг
на простыне, как Зодиака знак.
Поэт - не обнаженная душа,
Лишь приоткрытая,
Порой, излишне,
Поскольку рядом, тяжело дыша,
Ловцы душ обнаженных рыщут.
Лукаво извращая суть вещей,
Они в стихах поэзии не ищут,
Мечтая сплетней,
Сладкою, как вишня,
Заполнить дыры собственных ушей.
(Николай ЛЯТОШИНСКИЙ)
Поэт - не обнаженная душа,
Лишь приоткрытая,
Порой, излишне,
Поскольку рядом, тяжело дыша,
Ловцы душ обнаженных рыщут.
Лукаво извращая суть вещей,
Они в стихах поэзии не ищут,
Мечтая сплетней,
Сладкою, как вишня,
Заполнить дыры собственных ушей.
(Николай ЛЯТОШИНСКИЙ)
Мэри АНУИН
Мэри! Да пошлёт мне небосвод
Дар слова: мне нужна иная лира -
Чтоб суету хвалой не одарила;
Иная песня - чтоб, верша полёт,
Ведя твоим благодеяньям счёт,
Она над скорбью, старостью парила:
Та песня - доброты твоей мерило,
Она тебе бессмертье принесёт.
Но нет - зачем! Ведь пишет Серафим
Священный свиток в небе средь cияний,
И сам Господь склоняется над ним,
Читая повесть праведных деяний, -
О Мэри, в свитке том - твои дела,
Пред блеском их ничто моя хвала.
Забымши воду и еду, Чтоб появились песнь и ода, Прихода вдохновенья жду… Сказать иначе - жду прихода!
Ушная раковина, мочка,
То части видимого уха.
Нас без шумящего глоточка
Гнетёт молчащая житуха.
Есть завиток с хвостом и ножкой,
И козелок, родная чаша,
Внутрь слуховой проход дорожкой,
В него шум проникает дальше.
От барабанной перепонки
Звук попадает в молоточек,
Потом по наковальне звонко,
И в стремечко ещё разочек,
Закручивается в улитке,
Рецепторы ей будоража.
И мы способны без ошибки
Распознавать нюансы даже.
От эндолимфы с перелимфой
По электрическим сигналам
Воспринимаем переливы
Природы мозгом. Уху слава!
Здесь полукружные каналы
Для равновесия в округе.
Без них подавно я пропал бы.
Ушам спасибо за услуги!
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2017
Сон
…
Друзья мои! возьмите посох свой,
Идите в лес, бродите по долине,
Крутых холмов устаньте на вершине,
И в долгу ночь глубок ваш будет сон.
…
Суггестор суггеренду мысль
Внушеньем зрительным загрузит,
Неудержимую корысть
Опасным привкусом иллюзий.
Энергетический поток,
Природой данного закона,
Вольёт губительный глоток
Для жертвы, как бы беззаботно.
Идёт влияние на мозг,
Через него ум, чувство, волю.
Раскрытый разум, словно воск,
Играть заставит новой ролью.
Когда пугает дисбаланс
При гипнотическом обмене,
Используй адекватный шанс
Надёжно защититься в схеме.
Сознание - потенциал
Божественного ощущенья,
Мощнейшей ауры кристалл
Растущий для борьбы с рожденья.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2017