…Лиза шла в туалет, пробираясь по стеночке, и удивлялась — как быстро Валентина Даниловна заполонила собой все пространство, как быстро приспособила под себя дизайнерскую планировку, и просто удивительно, как их роскошная квартира стала напоминать однокомнатную квартирку Валентины Даниловны в Заокске. Даже запахи были те же. На подоконнике на кухне в длинном поддоне свекровь выращивала какие то луковичные, фикус — хранитель семейного очага переселился в гостиную на антикварный чайный столик, на который Лиза и чашку ставить боялась. Балкон свекровь превратила в оранжерею — Рома накупил горшков, и из каждого торчал задорный росток. Туда же, на балкон, на дальнюю полку Валентина Даниловна выгрузила Лизины медные кастрюли, дорогущие сковородки и дизайнерские кувшины. Вместо этого в шкафах появились ковшики разных размеров. А уж когда Рома привез топорик для мяса — с одной стороны топор, а с другой — для отбивания, да еще и орешницу прихватил, — Валентина Даниловна оказалась абсолютно счастлива. Лиза рассматривала приспособление. Нет, у них такого дома никогда не было, а вот у Марии Васильевны было — заливаешь в маленькую тяжелую формочку тесто, прижимаешь, и получаются половинки орешков. Внутрь — вареную сгущенку. Лиза очень любила орешки, которые делала Мария Васильевна…
Лоджию, просторную, светлую, где стояли крохотный столик и кресло качалка, а на полках — милые безделушки, свекровь переделала под себя. Она безжалостно сорвала прозрачное полотно органзы, которая выполняла исключительно декоративную функцию, и повесила занавески. Лизины вазочки и тарелочки были сложены в коробку, а место на полках заняли чистящие и моющие средства, лейки разного размера, несколько бутылей с водой, которая отстаивалась для полива цветов. Туда же Валентина Даниловна перенесла гладильную доску, сушилку, поставила тумбочку, на которую сваливала сухое белье.
Раньше Лиза очень любила выходить на лоджию, откуда открывался вид на город, и пить кофе, разглядывая облака. С появлением свекрови доступ на лоджию был для нее заказан…
…Бабушка придирчиво читала на пачке со смесью состав, разглядывала стерилизатор и современные бутылочки с анатомическими сосками. Даша захныкала.
Валентина Даниловна вошла в детскую, подошла к кроватке и склонилась над девочкой. И вот тут случилось то, чего она не ожидала. Даша была как две капли воды похожа на маленького Рому. Глазки, щечки, ручки, волосики. Ну копия Ромочка в детстве — пирожок, булочка. От Лизы — ничего, ничегошеньки.
Валентина Даниловна взяла девочку на руки и обрадовалась — сильная девочка, упитанная, все соки из матери высосала, тяжеленькая, с аппетитом хорошим. Валентина Даниловна дала ей бутылочку, оставленную Полиной, и Даша уверенно вычмокала положенную норму и могла съесть еще. И губа ее, бабушкина, тонкая, как ниточка. Валентина Даниловна прижала внучку к груди и решила больше не выпускать.
Она принялась скоблить, натирать, мыть, парить, драить, гладить. Кухня привела ее в ужас — кастрюли не те, сковородки не
…Валентина Даниловна привезла две сумки с кастрюлями. Крышки она приматывала намертво — бинтом, морским узлом, через ручки на крышку и снова на ручки. Ни капли бульона не пролилось. Пирожки замотала в полотенце. Мясо в фольгу. Даже селедочку привезла с отварной картошечкой. Так Полина села и навернула и мясца, и картошки с селедкой. Поблагодарила. Будешь благодарить, когда в холодильнике шаром покати.
— Ромка, что ж ты тут ел? — чуть не плакала Валентина Даниловна.
— Заказывал.
— Валентина Даниловна, я бульончиком вашим Лизу попою? Ладно? — прощебетала Полина. — У вас то бульончик правильный, наваристый. Небось и курочка домашняя, не то что наши.
Валентина Даниловна расцвела и щедро отлила в кружку бульону.
Полина пошла кормить Лизу.
— Ты меня прости, — сказала она подруге, — тебе так лучше будет. А свекровь за Дашкой присмотрит. Ты лежи, восстанавливайся. Ешь хоть по чуть чуть. Не сердись, что я разрешила твою свекровь вызвать.
Лиза кивнула, сделала еще глоток бульона и закрыла глаза.
— Уснула, — доложила Полина Валентине Даниловне и Роме. — Пусть спит сколько захочет. И ест. Маленькими порциями, хотя бы по нескольку глотков бульона, но часто. Валентина Даниловна, Дашка на вас. Смеси все есть, режим питания я расписала. Вот телефон частного врача — если что, звоните, она приедет. Врач хорошая, моя давняя знакомая. Звоните, если нужна будет моя помощь. Лизе нужен покой. Иначе у нее может развиться депрессия. Пусть в себя придет. Валентина Даниловна, спасибо, что приехали. Теперь я за Лизу и Дашеньку спокойна.
Валентине Даниловне было приятно, что ее бульон и умения оценили по заслугам. Полина уехала, взяв с Ромы обещание, что он будет звонить и отчитываться о состоянии Лизы…
…В Москву экстренно была вызвана Валентина Даниловна. Она приехала решительная, сосредоточенная, с чувством собственной правоты — все оказалось так, как она и предсказывала. Разрезали, кормить не может, ведь предупреждала Рому, что проблем не оберешься с такой женой.
В детскую Валентина Даниловна заходила с волнением, ожидая худшего. Она накрутила себя до того, что была готова ко всему — невестка могла родить и мышонка, и лягушку, и неведому зверушку. Валентина Даниловна решила, что ради сына вырастит, выходит любое дите при условии, конечно, что дите будет от Ромы. Только Валентина Даниловна была уверена — нагулянный это ребенок. Пусть она и деревенская, не столичная штучка, а уж все узнала: есть такие анализы, которые сразу говорят — отец или проезжий молодец. Так что Валентина Даниловна ехала к сыну, преследуя собственные цели — вывести невестку на чистую воду, открыть сыну глаза на нагулянного ребенка и развести его по умному, чтобы невестке ничего не досталось. Ей, поди, есть куда идти — родительская квартира в центре города. Так что все по честному — нагуляла, отправляйся восвояси. Если Рома такой дурак, что готов чужого ребенка воспитывать, то она уж сразу поймет. А своего Рома еще сто раз родит. Мужик видный, а с квартирой так вообще любая согласится.
Валентина Даниловна как увидела невестку, так сразу поняла, что выставить ее сразу не получится. Выглядела Лиза ужасно — бледная, бледнее простыни. Худая, как вешалка. Глаза с синими подтеками. До туалета сама дойти не может, не то что с дочкой управляться. На тумбочке Валентина Даниловна сразу приметила целую батарею лекарств. Значит, точно болеет, не врет. И Полина рядом. Хорошая девочка. Сразу видно, что честная, порядочная, говорит, что у нее двое детей. Такая врать точно не будет. Ох, вот бы Рома на такой женился — крупненькая, ладненькая, и жопа при ней, и поесть любит…
…Полина начала разминать Лизину грудь, массировать, сцеживать. Лиза застонала еще сильнее. Полина схватила Дашку и поднесла ее к груди матери. Девочка схватила сосок, неумело, сосок был плоским, неудобным, усердно помусолила и с громким плачем откинулась — молоко не шло.
— Убери ее, пожалуйста. Больно! — взмолилась Лиза.
Полина отправила Рому в магазин за сухой смесью, бутылочками, сосками, стерилизатором.
Она пыталась помочь Лизе — массировала, пока руки не заболели, прикладывала капустные листья, снова массировала, сильнее.
— Не могу больше, — прохрипела Лиза, — не хочу. Сделай что-нибудь.
Полина давно поняла, что ни один специалист по грудному вскармливанию не поможет Лизе — она не хотела кормить Дашку.
— Лиза, я дам тебе таблетку. Несколько дней не будешь кормить, а потом сможешь. Я тебе помогу, — пообещала Полина.
— Не буду, — ответила Лиза, — не хочу. Дай мне таблетку, чтобы это прекратить. Сейчас. Скажи Роме, что мне нельзя кормить.
Таблетка была. Полина дала лекарство, прекращающее лактацию, перетянула Лизе грудь и расписала, что делать дальше — чем кормить Дашку, какие смеси покупать.
— Может, маму вызвать? — спросил Рома у Полины.
Полина кивнула. Лизе нужна была помощь, а новорожденной девочке — любовь и заботливые руки…
…Они спустились на улицу к машине — Валентина Даниловна утирала слезы. Вышла соседка Светка. И тут свекровь не выдержала, сорвалась.
— Светка, смотри своим глазом, точно девочка будет, — сказала она, показывая на Лизу, — девочки материнскую красоту забирают. А тут сразу видно — девка родится. Невестка то у меня хилая да еще вон пятнами пошла. Ноги палки, живот барабан, что ж она дальше делать то будет? Если ей сейчас уже плохо, а еще ходить и ходить. Ты помнишь, как мы с тобой с пузами карапузами бегали? Да до последнего козами скакали. А эта не может. Ляг приляг ей подавай. Чего лежать то вылеживать? Ладно, лишь бы дите здоровое родилось. Слушай, я ж главного то не спросила: ты сама залетела или с технологиями?
Лиза изменилась в лице. Рома уже сидел в машине и не слышал, что говорила мать.
— До свидания, Валентина Даниловна, — ушла от ответа Лиза.
— Ой, а чё я сказала то? Светка, скажи, что я не так опять сболтнула? Я ж опасаюсь просто — если не сама, а врачи помогли, так, может, пробирку то перепутали? Может, не Ромка отец то? Странно ж это. У нас девки или с пузом в загс бегут, или сразу после свадьбы беременеют. А ты ходила себе, ходила, ни в одном глазу, и вдруг нате вам, примите приладьте. Беременная вдруг. А что я думать должна?
— Ну что, поехали? — Рома вышел из машины и помог Лизе усесться. Расцеловался с матерью.
Валентина Даниловна его перекрестила и долго махала рукой.
— Ты чего такая? — спросил Рома, когда они выехали из города.
— Ничего. Твоя мать опять настроение испортила.
— Ну ты к ней придираешься. Она так старалась. Я же видел, как она рада была. Отлично съездили!..
…Валентина Даниловна побежала в соседний подъезд. Лиза была счастлива от нее избавиться. Оставалось только поговорить с Ромой и выяснить его отношение к венчанию в местной церкви, крестинам в сшитой на спецзаказ крестильной рубашке и прочим традициям.
Рома только посмеялся и пообещал поговорить с матерью. Он лежал на диване, на животе у него стояла тарелка с пирожками. Рома смотрел футбол и жевал пирожки. Лизу начало подташнивать. В Москве он никогда не позволял себе вот так развалиться, в старых штанах, с тарелкой на пузе, и поглощать пирожки в промышленных масштабах.
— Ты хоть салфетку возьми или поднос, — пристыдила его Лиза.
— Что? Зачем? — Рома вытер рот ладонью.
Можно было сказать, что поездка удалась. Валентина Даниловна загрузила их провиантом — пирожки, куски жирного мяса, запеченного под густым слоем майонеза, и фирменная закуска, от которой Лизу тошнило и без всякой беременности, — рыба под маринадом.
— Ты что? Это ж треска! Ромка так любит! Я тебя научу. Смотри, жаришь треску отдельно. Обязательно отдельно. Потом на сковородочке лучок, морковку не жалей и пасту томатную ароматную бери дешевую, она жиже. Отличная закуска прикуска получается!
Лиза с ужасом смотрела на тарелку, в которой рыба плавала в соусе из моркови и слое масла толщиной в два пальца. Рома накануне действительно съел целую тарелку и не поморщился.
— Жаркое смотри не расплескай. Я замотала примотала, но поставь ровненько. Как приедете, в холодильник поставь. Жаркое Ромка жидкое любит, чтобы с водичкой. Я тебя научу. Когда греть будешь, мяса ему побольше положи, а картошки поменьше. И бульоном, бульоном залей.
Лиза поблагодарила свекровь. Ей же проще — неделю готовить не надо.
— И вот еще для тебя подарок, — возвестила свекровь и вынесла из комнаты цветок в детском пластмассовом ведре.
— Что это? — не поняла Лиза.
— Как что? Фикус! Цветок семейного счастья. Ты за ним хорошо следи, не пыли, не души его. Это ж самый главный для женщины цветок. Он атмосферу хорошую делает. Ромка, ты уж проследи. Я этот фикус из маленького росточка вырастила, для тебя хранила. Не загуби его. Если сохнуть начнет, сам поймешь, что делать, — если цветок гибнет, то семья засохнет.
— Ну да, счастье в семейной жизни мы будем теперь по цветку измерять, — буркнула Лиза. Ей хотелось поскорее уехать…
…Лиза шла молча, мечтая побыстрее добраться до дома. Голос Валентины Даниловны ее, с одной стороны, раздражал, а с другой — ее клонило в сон. Она уже зевала открыто.
— Тебе кислорода не хватает, — объявила свекровь. — Это потому что ты мало гуляешь. Ты зеваешь, а ребенок страдает — ему дышать нечем.
— А что это за еловые ветки разбросаны? — спросила Лиза, чтобы свекровь переключилась на другую тему.
— Где ветки?
— Вот под ногами. Как след какой то.
Последние несколько минут Лиза шла по еловым веткам, которые будто указывали дорогу.
— Так это умер кто-то! — обрадовалась свекровь. — Кажись, к нашему дому ведет. Из соседнего подъезда! Кто там умер то? Я и не знаю. Надо узнать. Ты иди домой, поднимайся, а я зайду узнаю.
— Почему еловые ветки на земле?
— А что должно быть?
— Цветы, наверное…
— У нас цветы невестам дарят, а не покойникам. Еловые ветки всегда в гроб кладут. И на кладбище елку несут. Это у вас в Москве все зажрались — букеты тащат. У нас никто с цветами не приходит. Лучше деньгами помочь семье, чем на цветы тратить. А елку приятнее. Запах от нее хороший. В нос шибает — все запахи заглушает. И сразу видно, откуда покойника несли. Из какого дома, из какой квартиры. Ладно, иди домой…
…Лиза решила, что пора домой. С нее достаточно. Она вышла за ворота и пошла по улице. Спину начало тянуть. Буквально через пару минут ее догнала свекровь:
— Ты что? Я тебя потеряла! Ты видела свадьбу? Правда, хорошо? Я тебе иконку купила, носи всегда с собой, лучше в лифчик положи. Из пакета не вынимай, а шнурок прямо к пакету привяжи. Шнурком лямку лифчика обмотай — тогда точно не потеряешь. Я в лифчике иконы ношу — всегда под сердцем. Почему ты ушла? Устала? Ох, а как я, беременная, бегала! Ромка тяжелый был, у меня отеки, а я топаю, топаю, и никто места в автобусе не уступит. Беременная ж, не больная. А ты ходи. Ходи больше. Как дите родится, тогда бегать придется. Тренируйся. Вот, держи иконку то, прямо сейчас в лифчик положи, мне так спокойнее будет.
— Валентина Даниловна, я некрещеная, — призналась Лиза.
— Как это? Да разве так бывает? А что же делать то? Как же ты рожать пойдешь? Почему некрещеная? Дети не бывают некрещеные. Я про такое не слышала. Может, ты забыла? Или перепутала?
— Нет, я точно знаю. Мои родители в Бога не верили. Папу отпевали, но это же скорее ритуал, да? Институт оплатил отпевание. Маме, наверное, было неловко отказаться. Или папа был крещеным, а она не знала. Но меня точно не крестили.
— А Ромка знает? — Валентина Даниловна спросила об этом так, будто Лиза сообщила ей, что ребенок, которого она носит, не от Ромы.
— Он меня не спрашивал. Ему все равно.
— Как это все равно? Не может быть все равно! А дите? Ты ж дите будешь крестить? А что значит атеисты — евреи в роду или мусульмане? Нет, дите надо покрестить. Как же без ангела хранителя? А если заболеет? Его святой водичкой умоешь, и все хвори пройдут.
— Валентина Даниловна, ни про евреев, ни про мусульман в роду я не знаю, но вполне вероятно. Дите, как вы говорите, сначала родиться должно, а потом мы с Ромой будем решать — крестить, не крестить, делать прививки, не делать. Если заболеет — я врача вызову. И пусть врач решает, чем лечить — таблетками или святой водой.
— Что ты такое говоришь? Надо Ромке сказать! Обязательно надо Ромке сказать! Тебе то уже поздно, да и без тебя обойдемся. Главное, чтобы крестная мать была. А кто крестной то будет? Ты уже думала? Я ж крестильную рубашку уже заказала. У нас есть мастерица, такие рубашки шьет, такая красота. Кружевом обшивает, каждый стежочек у нее — залюбуешься. На руках все шьет. Деньги я отдала, аванс. Так что теперь, отменять заказ? Нет, она не вернет задаток. Не вернет. Надо с батюшкой поговорить, может, он и тебя покрестит? Я в храме раньше пела, было время, он меня знает. Батюшка у нас хороший. Ты не волнуйся, я его попрошу — он что-нибудь придумает. Если надо — я в храме петь буду. Что ж ты раньше не сказала? Я бы прям сейчас у него спросила…
…На территории церкви расположилось кладбище. Большое, тесное, хаотичное. Могильные плиты — разного размера и калибра — с обычными деревянными крестами, мраморными плитами с портретами, без портретов были установлены часто, на расстоянии буквально стопы. Ни тропинок, ни проходов — только одна дорожка, ведущая от ступенек церкви к ограде. Чтобы подойти к могиле в центре, пришлось бы наступить на соседскую. Церковь стояла на крохотном пятачке, зажатая между могилами, теснившимися уже почти у самого входа. Некоторые могилы были убраны, иные стояли совсем запущенные. Церковное кладбище обрамлял здоровенный кирпичный забор, явно новый, какие стоят на свежевыстроенных дачах. Наверняка родственники усопшего похлопотали, чтобы пристроить покойника в хорошее, святое место. А за такое и забор не жалко поставить. О подступах к могилам никто не подумал. Никогда в жизни Лиза не видела такой церкви. Да, она видела могилы на церковных территориях — одна, две: батюшки, который служил в приходе всю свою жизнь, матушки, которая нашла успокоение рядом, но чтобы целое кладбище… Лиза видела церкви, окруженные садом или парком, с удобными скамеечками и детской площадкой на территории. С празднично накрытыми длинными столами к Пасхе. Но она ни разу не видела, чтобы церковь стояла на кладбище, и кладбище здесь было главенствующим.
Неужели Валентина Даниловна хотела, чтобы ее сын венчался среди могил? И какая невеста на такое согласится? И тут Лиза увидела свадебную процессию. На центральную площадь подъехали машины, разогнав гудками толпу, все еще внимающую проповеднице. Гости вышли из машин и пошли в церковь. Невеста пеклась о платье. Жених разливал по пластиковым стаканчикам водку — «по быстрому». Нарядные дети играли в салки вокруг могил — им было проще протиснуться на тропинке. Один мальчик даже предложил играть в «салки ножки навесу» и немедленно завис пузом на могильной плите. На него, правда, шикнули, но салки на кладбище никого не смущали. Невеста, подметая длинным шлейфом ступеньки, вошла в храм. На шлейфе были видны следы ботинок и туфель. Следом ввалился пьяный жених…
…Валентина Даниловна бросила купюру в деревянный ящик, стоявший рядом с паломницей проповедницей, и зашла в церковь. Лиза осталась на улице. Ей вдруг стало нехорошо — подступила тошнота, необъяснимый страх. Она шагу не могла ступить. Захотелось уйти отсюда немедленно. Пропал интерес, отстраненный интерес туриста, которому все равно, на какую гору карабкаться и какие развалины осматривать. Лиза устала — от свекрови, от гостей, от Светок, Надежд, Толиков и бессловесных Стасиков. Она хотела вернуться домой — в свою просторную квартиру, на свой дизайнерский подоконник. Она хотела в свой душ, который не требовалось нагревать никакой колонкой. И на свою кухню, где не было дребезжащего холодильника. Рома предлагал матери купить новый, тихий, мощный, но Валентина Даниловна наотрез отказалась — на ее старом холодильнике удивительным образом зацвели гортензии. И Валентина Даниловна приписала это чудо на счет дребезжания и нагревания задней стенки агрегата.
Лиза не могла заставить себя войти в церковь. Не потому, что Ольга Борисовна и Евгений Геннадьевич не крестили дочь. Лиза впервые видела такую церковь. Достаточно непривлекательное сооружение со старой, заколоченной намертво досками крест накрест колокольней показалось Лизе страшным. Наверное, когда-то церковь была теплой, радостной, привлекательной — позолоченный купол, задорная голубая краска и чисто белое основание. Сейчас же купол был небрежно заляпан штукатуркой, голубая краска давно стала серой и отваливалась кусками. Но не это так потрясло Лизу…
…Лиза шла по улице — Валентина Даниловна заботливо придерживала ее под локоть. Они дошли до церкви. Свекровь остановилась, замерла и начала часто креститься.
— Вот, смотри, какой у нас храм! — воскликнула она, будто лично возвела эту церковь. Народу было много. Валентина Даниловна проворно и бесцеремонно растолкала людей и, продвинувшись внутрь, потащила Лизу за собой. У входа стояла женщина, еще достаточно молодая, лет пятидесяти, ну точно не старица, и вещала громким голосом. Смысл проповеди, если это выступление можно было считать проповедью, сводился к тому, что жителям города очень повезло. Гастролирующая паломница говорила, что в Писании сказано: «Когда люди начнут убивать друг друга в церквях, идите в этот город. Здесь вы обретете спасение». Сделав глубокий вдох и закатив глаза, она сообщила про неминуемый конец света, апокалипсис, и призывала жертвовать — она знает, как надо помолиться, чтобы город остался закрытым для дьявола, и чтобы души жителей, а также тех, кто придет сюда в поисках Бога, сохранил Господь. Жители активно жертвовали.
— А нам чужих здесь не надо! — закричала женщина, стоявшая в первых рядах. — Нам самим места мало, никого сюда не пустим! Разврат принесут и болезни, правильно я говорю?
— Правильно, — загудела толпа, и Валентина Даниловна активно поддакивала общему хору.
— Пусть у себя ищут спасение, а нам всякие другие не нужны! — продолжала кричать женщина.
— Жертвуйте. Ваши молитвы не останутся без ответа. Господь вас услышит, — обещала паломница.
— Какой то кошмар, мракобесие, — тихо возмутилась Лиза, свекровь ее услышала и недовольно поджала бескровные губы, за эти годы превратившиеся в бледную нить. Это выражение лица Валентины Даниловны Лиза помнила прекрасно. Но свекровь быстро овладела собой и ласково улыбнулась:
— Вот здесь, в этой церкви, я мечтаю, чтобы Ромка венчался. Она намоленная, старая, благодать тут разлита. Пойдем, иконку тебе купим…
— Да Ромка мне давно говорит, чтобы я на полставки ушла. Но я не могу. Привыкла. А если у него проблемы какие начнутся? К кому он кинется? К матери. Пусть хоть обо мне не волнуется. Я себе на хлеб заработаю. Вот он мне денежку пришлет, я ее отложу, а весной семена куплю. Хорошие куплю, самые дорогие. Георгины посажу, редисочку, морковку, зеленушечку, помидорок. А осенью банки закрою, — ворковала Валентина Даниловна соседке Светке — та руководила укладкой плитки и кормила не только молодого мужа, но и «отвечала» за двоих внуков от сына. А сейчас еще дочка должна родить… Светка надевала красный балахон и в шесть утра была на стройплощадке, где орала до хрипа, ковырялась в бумагах, выгадывая, что можно списать, что отхватить и положить себе в карман. Не потому что жадная, а потому что дети и внуки, и всех надо кормить, всем помогать. Не для себя же берет, а на детей. А то, что на детей, — кражей не считается. Валентина Даниловна, работая в администрации города, прекрасно знала о списаниях, но закрывала на это глаза. Со Светкой они давно соседки, еще со старого дома. И когда Валя дом подожгла, Светка первая горланить начала про проводку, про несчастный случай, про то, что, слава богу, дети не сгорели. А потом еще вопила у следователя да во всех инстанциях, чтоб им жилье побыстрее дали. Они тогда хорошо вместе сработали — Валя руками, а Светка языком. Квартиры получили. Светка аж двухкомнатную выбила, у нее то двое детей было, да еще разнополые, которым положено в разных комнатах жить. И что? После этого Валентина Даниловна будет у Светки плитку считать?..
…У соседки Светки был гражданский муж, Стасик, лет на пятнадцать младше жены — молодой здоровый мужик, он жарил картошечку, выносил мусор, а Светка его понукала, что палас не пропылесосил. Выходил, здоровался, открывал бутылку вина и исчезал в комнате.
Первое и последнее слово здесь оставалось за женщинами. Они же и зарабатывали, кормили семью, рожали и воспитывали детей, тягали сумки с продуктами по лестницам без лифтов и делали ремонт по собственному вкусу и собственными силами. У Светки на кухне часть потолка была облицована пенопластовой плиткой, а часть, вокруг люстры, осталась голой — то ли материала не хватило, то ли рисунок не сошелся. Светка, заметив Лизин взгляд, охотно пояснила:
— Да я с краев начала клеить, а как до середины добралась, то руки не дошли — обрезать, подрезать, подравнивать. В ванной тоже начала и плюнула — от потолка до середины хватило, а на бортик нет. Надо бы дозаказать, доделать, летом, может, соберусь. Обоями водостойкими борта обклеила, нормально, мыться можно.
Мужчины не работали или делали вид, что работают. Они были домохозяевами и в любой момент могли потерять право на свой теплый диван. Такая ситуация вроде бы всех устраивала. Больше всего на свете эти сильные женщины мечтали не работать, но у кого-то была недостроена дача, у кого-то были дети, пусть уже и выросшие. Они, уже ставшие свекровями и тещами, считали своим долгом помогать детям, тянуть их, отдавать им всю зарплату. Даже если великовозрастные дочери сходили уже не единожды замуж, даже если сыновья бурно отметили тридцатилетний юбилей, их матери продолжали пихать им в карманы «денежку» и из последних сил тянуть жилы. Валентине Даниловне все завидовали — сын ей перечисляет на карточку раз в месяц. Вот оно счастье. Не надо убиваться. Но Валентина Даниловна все равно убивалась — устраивала фестивали, смотры самодеятельности, детские утренники и конкурсы талантов городского значения. Она ходила на работу к девяти и высиживала до шести. Каждый день…
…Лиза с Ромой и Валентиной Даниловной зашли на комплексный обед в ресторан, который сменил простую вывеску на вывеску с подсветкой — «Заокский». Валентина Даниловна расцеловалась с женщиной, выплывшей из недр кухни, как с родной, и представила Лизу. Женщина, увидев живот, поахала и выдала Лизе двойной комплексный обед — два супа, два вторых, два творожника и два киселя. И вернулась на кухню, откуда немедленно донеслись крики.
— Что ты там рисуешь? Я тебе нарисую сейчас! У себя на лбу нарисуй эти пятьдесят рублей! — кричала женщина. — Я сказала, пиши семьдесят!
— Что ты застыла? Ешь давай, — отвлекла Лизу свекровь. — Это Надежда орет. Поорет и перестанет. Ешь, не бойся. Еда тут нормальная стала. Как Надежда Толика с Анькой шалавой зажопила, так сразу все хорошо гладко стало. Она Толику так прикурить дала, что тот теперь козлом вокруг нее скачет. Я б его в ансамбль к себе взяла — ходит тихо, смотрит в сторону, даже дышит через раз, если Надежда разрешит. Не мужик, а красна девица. А Аньку безголосую Надежда выгнала. Анька так бежала спотыкалась, роняя тапки. Ешь соляночку — Надежда солянку сама варит, никому не доверяет. Хорошая у нее солянка. Она ни колбасы, ни огурцов не жалеет…