…Восемь недель беременности. Я на кладбище. Живота еще не видно. Мы хороним отца мужа, который не знал, что у него будет внук. Я за рулем и развожу по домам родственников. Когда высаживаю очередную тетушку, выхожу и блюю в кусты - у меня токсикоз.
Девять недель беременности - я в больнице на сохранении. Ничего не помню, кроме врача - молодого мужчины. У него большие теплые руки с прозрачными волосками на пальцах. Моя мама договаривается с ним, что он будет меня вести и примет роды. Мама, как всегда, шутит, улыбается, рассказывает анекдоты. Выводит меня на улицу, садится прямо на бетонную лестницу и закуривает. Мимо ходят люди, она не двигается. Люди обходят эту странную женщину, которая что-то быстро говорит на непонятном языке. Когда ей совсем плохо, она обращается к святому Георгию. На родном языке.
Шесть месяцев беременности. Я звоню врачу договориться об очередном приеме. Трубку поднимает чужая женщина. «Врача нет», - говорит она и вешает трубку. Во второй раз она добавила «больше нет». Он разбился на машине - с женой и двумя дочками. Вернулся из отпуска, поехал покупать девчонкам школьные принадлежности и форму.
«Мама! Что мне делать?!» - кричала я. Мама сделала то, что могла, - отвела к своей знакомой - армянке Мхитарян. Они были давно знакомы - с тех пор как маме поставили диагноз «рак», а Мхитарян сказала, что рака нет - за двадцать долларов и бутылку коньяка мужу. Единственная дочь Мхитарян только что потеряла ребенка и уже не могла стать матерью. Мхитарян решила, что больше она не отдаст ни одного ребенка. Она спасала еще не рожденных детей. Спасла и моего.
Девятый месяц беременности. Я на сохранении. Муж на кладбище хоронит свою маму. Меня нет рядом.
Когда моя мама увидела внука, слегла с сердечным приступом. Не от счастья. От сознания того, что все позади. Муж вцепился в сына мертвой хваткой и не выпускал. По ночам он подходил к кроватке и тихонько тряс сына за животик - дышит? Он все время рассматривал его - сыну достались глаза покойной бабушки и подбородок покойного дедушки. «Он пришел на смену», - сказал муж.
О втором ребенке я боялась даже думать. Мне было страшно до тошноты. Я не хотела, чтобы ребенок «пришел на смену»…
…Когда я в первый раз оказалась в квартире будущего мужа и он ушел в душ, я нашла ящик с документами, села на пол и стала изучать бумаги. Я хотела знать, с чем и с кем мне придется столкнуться.
- Я не дам тебе развод. Я тебя люблю! - кричала бывшая жена моего будущего мужа.
- Боже! Что делать? Как я могу бросить женщину, которая меня любит? - хватался за голову он.
- А за сто долларов? - предложила я.
Этому меня тоже научила мама. «Запомни, Машенька, люди - сволочи. Они никого не любят, кроме себя. Как только они начинают кричать о чувствах, предлагай деньги».
- В четверг я могу отпроситься с работы, - быстро согласилась бывшая жена.
Я вышла замуж в феврале. Было просто дико холодно. Но я так сильно хотела замуж, что мне было все равно. Моя мама так сильно хотела, чтобы я вышла замуж, что танцевала в загсе «Хаву нагилу», которую нам сыграли вместо Мендельсона.
- У меня все будет хорошо? - спросила я маму на ступеньках загса. На входе.
- Да, - ответила мама.
- Откуда ты знаешь?
Днем раньше мама случайно опрокинула кофейную чашку. Чашка не разбилась, а перевернулась на блюдце.
- Я увидела руку. Мужскую. Такая сильная рука, как будто загораживает от всех, как щит.
На всех наших фотографиях - со мной, с детьми - муж стоит, выставив руку, как щит…
…Моя история началась больше десяти лет назад - я была в командировке в Армении. Мне двадцать, в разгаре служебный роман, и командировка подвернулась как нельзя кстати. Было тепло, коньяк лился рекой, рядом сидел любимый мужчина. Мы ели, пили, танцевали. Совсем не спали. Впечатления остались обрывками. Однажды совершенно пьяные ехали на машине к какой-то горной реке и чуть в нее не рухнули - водитель затормозил в последний момент. Мы спаслись. Значит, должны быть вместе. Иначе погибли бы.
В местном уличном кафе я опрокинула чашку с кофе и долго и бестолково вглядывалась в кофейный узор. Командировка заканчивалась, в Москве мужчину ждала другая женщина, а меня - неопределенность. Подошла хозяйка и посмотрела на блюдце.
- У тебя будет муж-начальник и двое детей, - сказала она.
Начальник, который был чужим мужем, нервно хмыкнул.
Монастырь, дерево, которому очень много лет. Надо завязать платок на ветку и загадать желание. Нельзя просить деньги. Надо что-то очень важное, без чего не сможешь дышать. Я загадала выйти замуж за этого мужчину и родить сына.
«Никогда, никогда я не буду похожа на маму. Ни за что на свете не буду такой, - все детство думала я. - Все не так плохо. В жизни больше добра, чем зла. И добро все равно победит».
Мы совершенно не похожи внешне. Нам нравятся разные вещи. У нас разные интонации, мы по-разному шутим. Но в какие-то моменты я становлюсь копия мамы…
…Мама выскочила и захлопнула дверь. Слетела на два этажа вниз. Остановилась. За ней никто не гнался. Это вообще было на нее не похоже - убегать. Она поднялась и снова позвонила в дверь. Открыл парень. Мама сама прошла в комнату. Наташа сидела за швейной машинкой, откусывала зубами нитку и плакала.
- Наташа, ты меня прости, - сказала мама, - я сразу не сказала, а ты меня не узнала… Я Ольга, помнишь? Вы с Гошей у нас жили, с моей Машкой сидели. Платье - для Машки, она школу заканчивает. Просто я не ожидала, что это ты… вот и растерялась. А это Саша?
- Да, - Наташа повернулась, разглядывая маму, - Саша. А Гоши нет. Давно нет. Уехал на этот, как его, Валаам… что ли? Там живет. Он у нас теперь почти святой. А я тут с Сашкой заказами перебиваюсь. Корячусь за копейки. Перевода не могу дождаться. Монахи что, алименты не должны платить? Вы ведь вроде юрист, вот и скажите мне, как это по закону?
- Должны, наверное… - опять растерялась мама.
- А правда, что у Гоши мать богатая? Которая певица. Она правда за границей живет?
- Да, в Германии.
- А у вас ее телефона нет? Может, ей позвонить да денег попросить? Ей что - жалко? Не обеднеет поди…
- Нет, телефона нет.
В проеме появился парень:
- Ма, дай на курево.
- Я тебе сейчас дам! - заорала Наташа. - Так вы будете платье шить? - повернулась она к маме.
- Я с дочерью посоветуюсь…
- Если что - обращайтесь. Я еще свитера вяжу.
- Хорошо.
Мама пошла к входной двери.
- Дайте денег, а я матери передам, - поймал ее на выходе Саша.
- Не дам, - ответила мама.
- Сука, - сказал Саша…
…Когда мы вошли в квартиру, мама сразу же включила телевизор - узнать новости. Через две минуты она схватила со стола любимую тяжеленную пепельницу черного стекла и запустила ею в экран. Телевизор взорвался. Начался пожар. Мы его потушили собственными силами. Но соседи успели вызвать пожарных. Пожарные залили водой и пеной не только нас, но и квартиру под нами.
- Так, теперь мне нужно работать на два ремонта, - сказала мама.
У нее горели глаза… мокрая, грязная, она взяла телефон и ушла на кухню - звонить и восстанавливать связи. Это снова была моя мама.
Мама искала портниху - сшить мне вечернее платье на выпускной. Знакомые знакомых посоветовали Наталью.
Мама позвонила в дверь. Ей открыла женщина. Мама ее сразу узнала, а та ее нет. Наташа совершенно не изменилась - с бородой, в синих мужских трениках и ярко-красных резиновых шлепках.
- Это вы звонили? - рявкнула она, почесывая живот. - Проходите. Давайте мерки снимем. Вы для себя шить будете?
Мама послушно пошла за ней в комнату. Там стоял жуткий срач. Все было завалено пуговицами, огрызками ткани, булавками, шерстью…
- Вы вяжете? - спросила мама, вместо того чтобы назвать себя.
- Да, я вам не говорила по телефону? - встрепенулась Наташа. - Вяжу. А вы что хотели?
- Не знаю…
- Давайте сначала с платьем определимся, а потом вы подумаете насчет вязаных вещей. Только я беру аванс.
- Хорошо. А… сколько по времени?
- На вечернее платье недели две. Так, скажите мне про материал… Вы говорили, что хотите шелк. Я бы посоветовала…
Наташа замолчала, потому что в проеме появился молодой человек.
- Ма, есть чё пожрать? - спросил парень.
- Ты не видишь, я с клиенткой?! - заорала на него Наташа. - Иди на кухню и открой холодильник! Совсем уже обнаглел.
- Ладно, ладно, хватит вопить, - сказал парень.
- Вы уж извините, - обратилась Наташа к маме.
- Да, да.
- Раза три точно придется приехать на примерку. А то и четыре. Это же вечеруха.
В проеме опять появился парень:
- Ма, дай денег.
- Я тебе сейчас таких… дам, мало не покажется! - заорала Наташа. - Вали отсюда. Так, встаньте ровно, - обратилась она к маме.
- Вы извините меня, это не мне платье, а дочери, я еще подумаю, - сказала мама и начала пятиться к двери.
- Как это? - опешила Наташа. - Я тут перед ней… время свое трачу, а она…
…Впрочем, теперь они вчетвером просиживали на верхней палубе - больше нигде «вражеские голоса» не ловились. И вели политические дебаты, крича на весь пароход. Я опять была предоставлена сама себе. Но уже по-другому. Я знала, что с мамой все в порядке.
- Пойдемте, давайте выйдем, пожалуйста, - канючила я перед приходом парохода на Валаам.
- Ладно, - согласилась мама, которая чувствовала себя виноватой.
- Я там хоть сувенир какой-нибудь куплю, - обрадовалась тетя Марина.
- Угу, может, там телевизор у кого-нибудь найдем, узнаем новости, - сказал дядя Леша.
Мы спустились и пошли вдоль рядов с коробейниками. Было как-то жутко и не по себе. Я очень замерзла, прямо до костей.
- Тут красиво, - сказала тетя Марина.
- Не-а, тут страшно, - ответила я.
- Это такая северная, холодная красота, - сказала она, - здесь другие краски, не такие, как на юге.
- Тетя Оля? Теть Оль! - услышали мы.
Мама оглянулась, поискала глазами, откуда идет голос, не нашла и пошла дальше.
- Тетя Оля!
Маму звал монах, который очень вписывался в эту местность. Худой, с бородой, длинноволосый, какой-то страшный, с ненормально яркими, пронзительно, до рези, голубыми глазами.
Мама стояла и смотрела на него, не узнавая.
- Это я, Гоша, - сказал монах.
- Гоша? - ахнула мама. - Что ты тут делаешь? - задала она самый глупый из всех возможных вопросов.
- Пою, - ответил Гоша и улыбнулся.
- В каком смысле? - Мама продолжала пребывать в трансе.
- В прямом. У меня появился голос. И слух. Именно здесь. Теперь я пою службы. - Монах радостно улыбался.
- Вы знаете, у него удивительный голос, - взял за локоть маму Александр Семенович. - Я тут не в первый раз, слышал, очень талантливый молодой человек. Просто уникум. Он мог сделать большую карьеру.
Гоша продолжал улыбаться как ненормальный. То есть у него была совершенно счастливая, детская улыбка.
- Ты монах? - задала мама очередной глупый вопрос.
- Да, - ответил он.
- А как же Наташа? А Саша? Подожди, ты же еврей. - Мама явно пыталась собраться с мыслями, которые разбегались в разные стороны - монах, Гоша, поет, есть голос.
- А ко мне мама приезжала, - сказал радостно Гоша. - Слушала службу. Плакала. Ей понравилось. Что с вами?
- Со мной? Ничего. Все в порядке, - резко подобралась мама.
- А ты Маша? - обратился Гоша ко мне.
- Да, - ответила я.
- Тетя Оля, это ваша дочь, - сказал Гоша торжественно, как будто сообщал маме какую-то суперновость.
- Я знаю, - ответила мама.
- Маша, это твоя мама. - Монах Гоша продолжал улыбаться. Я не могла отвести от него глаз.
- Угу, - сказала я.
Гоша замолчал, продолжая улыбаться. Он смотрел то на меня, то на маму, как будто связывал нас нитью, которая все время рвалась и рвалась… А он, Гоша, в этот момент вязал на ней узелки.
- Пойдемте, пойдемте сейчас, - кивнул он.
Он схватил нас за руки и потащил в какую-то церквушку. Он пел службу. У него был удивительный голос, поразительной чистоты и силы. Но даже не это было самое главное. Его голос, как валаамский ветер, пробирал до костей. До трясучки. У меня побежали по спине мурашки.
Мама улыбалась. Дядя Леша плакал. Тетя Марина молилась. Александр Семенович ждал нас во дворе - не стал заходить в церковь. Гоша оставил для него открытой дверь, чтобы он мог слушать.
- Приезжайте, - сказал Гоша, провожая нас на корабль.
- Тебе хорошо тут? - спросила мама.
Гоша не ответил.
Я махала ему рукой с парохода. Гоша стоял на берегу, смотрел своими синючими глазами и тихонько пел. Или читал молитву… не знаю…
- Александр Семенович, вот мой телефон, вы мне позвоните? - спрашивала мама. - Пожалуйста, не пропадайте. Вы мне нужны.
- Ольгуша, зачем тебе нужен на свою прекрасную шейку старый еврей? Я занудный и больной.
- Александр Семенович, я вас обожаю…
…Из комы ее мог вывести только еще более сильный стресс. Так и получилось.
Мама сидела на палубе, когда рядом присел взлохмаченный старик с радиоприемником в руках.
- Кошмар, вы представляете, что происходит? - сказал старик. - Вы тут сидите и не знаете, что происходит!
- Александр Маркович?
В тот момент мама решила, что все, «досиделась» - что она умерла и попала или в ад, или в рай. В то место, где ее встретил Александр Маркович. Сидящий рядом старик был как две капли воды похож на бабушкиного друга, Гошиного отца.
- Почему Маркович? - удивился старик. - Семенович. А вы, милочка?
- Ольга…
- Ольгуша, у вас уши молодые, послушайте, никак не могу настроить, - сказал старик, придвигая к маминому уху приемник.
- Ольгуша… - эхом повторила мама. Так ее называл Александр Маркович.
- Ну что? Что там? - потряс ее старик.
- Что? - очнулась мама.
- Слышите? Давайте, быстро говорите, - велел он.
Сидя с Александром Семеновичем на верхней палубе парохода, дрожа от холода и голода (мама все эти дни почти не ела), она слушала про путч, про танки в Москве, про Белый дом. Слушала и наконец заплакала. Рыдала навзрыд на груди опешившего Александра Семеновича.
- Ну-ну, милочка, что вы так горюете? Не война пока. Не переживайте вы так. Мы с вами сейчас все равно бессильны.
Мама выплакалась и спустилась в каюту.
- Что случилось? - испугалась я.
- Путч, - радостно ответила мама.
Я не стала спрашивать, что это такое. Главное, что мама пришла в себя, ей захотелось жить дальше. В этот же день дядя Леша сказал, что больше не будет пить. А тетя Марина отлепилась от унитаза…
…Не помню, что было дальше, - пробел в воспоминаниях. Но каким-то образом мы очутились на пароходе и плыли на Валаам. С нами был старый мамин друг дядя Леша с женой тетей Мариной.
Мама ненавидит реки. Она любит море. Она сидела в шезлонге на верхней палубе и молчала - впала в ступор. Дядя Леша не просыхал. Тетю Марину безостановочно рвало. Мы останавливались в каких-то городах, пассажиры сходили с парохода, гуляли. Все, кроме мамы, дяди Леши и тети Марины. Я тоже уходила гулять, правда, этого никто не замечал.
- Ой, смотри, Машка на берегу, - опознал меня дядя Леша, выйдя «подышать» на палубу.
- Хватит пить, - ответила моя мама, - Машка в каюте, мы плывем.
- Как скажешь, - согласился дядя Леша.
Мы продолжали плыть. Было уже прохладно. Мама окончательно поселилась на верхней палубе, тупо глядя на берег. Дядя Леша продолжал пить. Тетя Марина в редкие минуты облегчения спрашивала, что я ем, что читаю, что мы уже проплыли и сколько нам еще осталось и что вообще происходит в мире.
- Мамочка, тебе плохо? - поднималась я на палубу и садилась рядом с мамой.
- Плохо, - соглашалась она. - Как там тетя Марина?
- Блюет.
- А дядя Леша?
- Пьет.
- Ты ела?
- Да.
Мама кивала и замолкала. Я уходила. Мне кажется, у нее была такая форма комы - от нервного потрясения. Видимо, дядя Леша с тетей Мариной хотели ей помочь и организовали эту поездку…
…Мама каждый день считала, сколько еще ей нужно пробыть в этом Богом забытом городе, чтобы обеспечить нам достойную жизнь в столице.
Аня, Ирина Валерьевна… Вернулись мы из-за меня. Я - семиклассница - ругалась матом, знала тюремный сленг, неплохо «читала» наколки и регулярно задерживалась на школьном дворе, где проходили драки - дрались кусками арматуры.
Что стало последней каплей? Я думаю то, что мама увидела мою расческу - я теряла волосы клочьями. А однажды утром у меня «посыпались» зубы. Хотя нет, не это… Врач сказала, что если я еще раз замерзну, у меня может не быть детей.
Мы приехали домой. Уже насовсем. В Москву.
- Вот моя деревня… пахнет сеном и говном… - говорила мама каждый раз, когда мы заезжали на такси в наш район.
Спали на раскладушках, без белья.
- Завтра мы все купим новое и красивое, - говорила мама, - все, что захочешь.
Мама успела купить кровать в мою комнату, новую школьную форму и торшер. На следующий день случилась денежная реформа - мамины перевязанные медицинскими черными резинками пятидесяти- и сторублевки превратились в… ничто.
Она сидела на полу, дергала нитку выключателя нового торшера и смотрела в стену. Несколько лет жизни, здоровья… все было зря…
- Мамочка, не плачь, я же с тобой, - говорила я и гладила маму по голове.
- Я не плачу, - отвечала она, - мне нельзя. Не остановлюсь.
Она действительно не плакала. Плакала я. За нее и вместо нее…
…Он звонил людям из записной книжки Ирины Валерьевны. Кто-то не сразу понимал, о ком идет речь, кто-то выражал соболезнования, но ссылался на занятость… Так и получилось, что только Олег Иванович положил две гвоздички на свежий холмик на кладбище.
- Это я виноват, - продолжал убиваться Олег Иванович. - Почему она это сделала? Я ведь ничего о ней не знал. Как мне с этим жить? Уже второй раз. Это мне расплата. Как жить-то?
- Так же как раньше. Вы забудете ее быстрее, чем кажется. И еще женитесь, - сказала моя мама.
- Больше никогда! После двух покойниц…
- Угу…
Олег Иванович, как и предсказывала мама, быстро нашел свой идеал женщины. Точнее, она его нашла - соседка. Помогала с похоронами, потом заходила - «подкармливала», да так и осталась. Правда, жениться он не спешил. Глядя на свою спутницу жизни, которая за обсыпанным мукой столом лепила пельмени или резала куриную грудку на оливье, он вспоминал халат, в котором отравилась первая жена, и юбку, в которой лежала на асфальте Ирина Валерьевна. Рисунок на халате помнил, помнил, что на груди был распахнут, что юбка задралась, а вот лиц женщин вспомнить не мог…
…Я пришла в музыкалку, а Ирины Валерьевны в классе не было. Я очень обрадовалась. Значит, меньше заниматься. Через полчаса я решила спросить, придет она или нет? Навстречу шла хоровичка. Она держалась за стену и шла очень медленно.
- Здрасте, а Ирина Валерьевна придет?
- Ой, детонька, - сказала, прислонясь к стене хоровичка, - Ирина Валерьевна никогда больше не придет. - И заплакала.
- Можно уходить? - уточнила я.
- А? Иди, детка, иди, помяни свою учительницу… и я помяну…
Я прибежала домой. На кухне с моей мамой сидел незнакомый мужчина.
- Это я виноват, - роняя голову на грудь, говорил Олег Иванович. Он был уже сильно пьян.
- Никто не виноват, - сказала мама.
- Да? - с надеждой спросил Олег Иванович. - Она была так одинока. Мне стало страшно. Я ведь тоже не по-людски поступил.
Олег Иванович шел домой после работы. У подъезда собралась толпа. Стояла «скорая». Он невольно поморщился от неожиданного препятствия - хотелось быстро в душ, поесть, лечь…
- Отойдите, сколько можно говорить? - убеждал людей участковый.
- Что случилось? - спросил Олег Иванович женщину.
- Из окна выбросилась. Дамочка, - охотно объяснила та.
- Зачем? - задал он глупый, но логичный вопрос.
Вместо ответа женщина сначала покрутила у виска, а потом постучала по горлу. Мол, одно из двух.
- А с какого этажа?
- С шестого.
- Насмерть? - опять глупо уточнил он.
- А то как же?
Олег Иванович не стал подниматься и говорить, что знает эту «дамочку». Он пошел назад, на работу. Но, уже дойдя до здания, развернулся и поехал опять домой. И уже со второй попытки сказал, что он - муж, что был на работе и так далее…
…Девочка угомонилась в три часа ночи. Она ложилась, вставала, просила попить, включить свет…
За следующую неделю Митя умотался вконец. Полина не могла уснуть вечером, тяжело вставала по утрам, ночью вскрикивала, отказывалась есть. То плакала, то смеялась. Девочка так и не поверила или не осознала то, что случилось.
- Вот вернется мама, тогда буду спать, - сказала она отцу однажды.
- Откуда вернется? - переспросил Митя осторожно.
- С работы, - уверенно ответила она.
- А кто тебе сказал, что мама на работе?
- Никто. Я и сама знаю. Я уже большая, - невозмутимо заявила Полина.
Полина никогда сама не спрашивала про маму. А Митя и не заводил разговор на эту тему. Только замечал, что дочь потихоньку перетаскивает вещи матери к себе в уголок, на столик рядом с кроватью. Пропала шкатулка с бижутерией - Митя ее обнаружил в нижнем ящике стола. Пропали из общего фотоальбома фотографии Ани - Полина их к себе переложила. Митя делал вид, что ничего не замечает.
Как-то Митя зашел в комнату и увидел, что дочь сидит на полу и разглядывает фотографии матери.
- Твоя мама была очень красивая, - сказал он.
- Я знаю, - спокойно ответила Полина.
- И веселая…
- Ага…
- Тебе рассказать о ней?
- Что рассказать?
- Ну, ты спроси, если что-то тебе будет интересно…
- Ага…
Митя растерялся. Полина не проявила никакого интереса. Не задала ни одного вопроса.
- Ты меня любишь? - спросила однажды Полина. Она залезла на колени к отцу, свернулась клубочком и сидела тихонечко.
- Конечно, люблю, - ответил Митя.
- А мама бы меня сильнее любила, если бы не умерла? - тихо, почти неслышно спросила Полина.
- Не знаю, - ответил он…
…Полинка была копией матери - с длинными ногами, «лисьей» мордашкой, стриженой челкой. От отца ей достались только глаза - вечно виноватые, как у спаниеля. С черными ободками вокруг. Но Полинкиному лицу эти глаза шли невероятно. Митя смотрел на дочь и гадал, что из нее получится? Девочка была не по возрасту рассудительна и самостоятельна, но иногда на нее «находило». Если плакала, то до истерики, если смеялась, то до икоты, страдала - до разрыва сердца. А по какому поводу плакать, смеяться и страдать - совершенно не важно. Важен сам процесс.
Первые недели, когда они остались вдвоем - Митя и Полина, - были самыми тяжелыми.
- А где мама? - спрашивала девочка.
- Уехала в другой город, - отвечал он.
- А когда вернется?
- Не знаю… У нее там дел много. Пора спать ложиться. Иди чисти зубы, надевай пижаму.
- Я так рано не ложусь. Я ложусь, когда ночь. Я маму буду ждать. А почему телевизор выключен?
- Не знаю. Я не смотрю. Хочешь, включим? Может, мультики найдем.
- Я не люблю мультики. А дядя папа где? - спросила она.
- Какой дядя папа?
- Ну, тот, с кем мы раньше жили?
Митя промолчал.
- Вот я сейчас с тобой поживу, а потом с кем? - продолжала задавать вопросы Полина.
- И потом со мной. Я твой отец. Мы будем жить вместе.
- А мама?
- Понимаешь, Полин, мама не скоро приедет. Может, вообще не приедет…
…Незадолго до смерти Аня вернулась к своему начальнику. На этот раз окончательно и бесповоротно.
- Он совершенно замечательный. И Полинку обожает. Он с женой точно разведется. Он их уже на Большую землю отправил, - говорила она, собирая чемоданы.
Она переезжала к начальнику.
- Оставь Полину, у нее здесь садик, друзья, - предложил Митя.
- Зачем оставлять? Там тоже есть садик, - удивилась Аня.
О том, что Аня умерла, Митя узнал от начальника. Он ему позвонил сам, не через секретаршу, и спросил, куда привезти девочку? Похороны он оплатит.
Митя дважды переспросил, что случилось. Он не хотел верить. Не мог верить.
После похорон он сидел на полу и пересматривал их общие фотографии, как будто знакомясь с бывшей женой заново. Он ведь ее и не знал по-настоящему. Аня на фотографиях не казалась такой уж веселой. Было одно фото - Аня там в профиль. А на лице гримаса. Боли. Или он это придумывает? Оказывается, Аня была шатенкой, а потом перекрасилась в блондинку. Странно, но он этого не заметил. Она ведь была красавица. Настоящая. А если бы он был к ней внимательнее, то заметил бы признаки болезни? Ее можно было вылечить?
Митя влюбился в мертвую бывшую жену. Хранил ее вещи, записную книжку, украшения.
- Для Полины, - объяснил он сам себе.
По этим деталям он придумал себе другую Аню - ласковую, веселую, легкую на подъем. Придумал и то, что она его любила больше жизни, а он ее. А потом она полюбила другого мужчину и уехала с ним в другой город. А потом эта любовь пройдет и она вернется. К нему. Обязательно вернется…
…Она родила девочку, которую назвала Полиной, и рассталась с начальником. После родов она как будто вышла на новый виток - жила последним днем.
Легко срывалась с места, хватала дочь и неслась в неведомые гости. Там пила, танцевала, хохотала. До упаду, до пяти утра. Полинка засыпала на чужих кроватях, креслах и диванах. Хозяева вызывали машину и выдавали плед или одеяльце, чтобы укрыть девочку. Аня хватала спящую дочку, заматывала в плед, пила на прощание шампанское и ехала домой.
А дома ждал Митя, который никого и нечего не видел, кроме Полины. Он ни слова не говорил Ане, только чтобы она позволила ему у них жить, смотреть на малышку, быть с ней. Уже шатаясь от усталости, Аня передавала дочку на руки Мите и падала на диванчик на кухне. Митя раздевал и укладывал дочку, аккуратно складывая очередной чужой плед. Скоро у него набралось бессчетное количество детских одеял - Аня уже и не помнила их хозяев.
- Оставь Полину. Не тащи с собой, - просил он.
- Нет, не могу, - отвечала она.
Аня умерла. Ей было двадцать пять лет. Митя впал в ступор. Как может умереть веселая молодая Аня? Как у нее может быть четвертая стадия? Так не бывает. Аня, которая никогда ни чем не болела, только любовью? Аня, которая никогда не жаловалась. Даже на головную боль. Так же не бывает!..