Душа искалеченная по стеклам шагает и плачет,
Кровоточат грязные, гниющие раны, больно.
Она давно уже беззаботно, игриво и плавно не скачет.
Да потому, что умереть ей время пришло… довольно!
Её пинали, не глядя, и обзывали нецензурной бранью,
Её ласкали лживые, чужие руки,
Её окутывали псевдо-нежностью словно тканью
И поджигали спички… кидали в нее от скуки…
Душа горела, смотря на них, но не кричала.
Её тушили оставшиеся в разуме люди.
Она стояла… стонала… шипела… но промолчала…
Она никогда больше никого так сильно любить не будет…
Что чувствует человек, когда его предают?
Те ощущения не возможно на словах передать…
Это будто расплавленное железо в горло льют,
После… не только жить, ты даже не можешь стоять!
Ты заразительна, знаешь?! Ты заразительна, как атипичная…
Просто до всей этой стихотворной дури я жила как обычные
Люди… А теперь сама ненормальна - рифмами, ритмами, строчками…
Подруги ноют, что стала «уже не той», мама - плохою дочкою…
Я нездорова: то закрою страницу, то снова пишу ночами.
Может, просто отдать тебе все адреса с паролями и ключами?
Ведь ты будешь лучшей хозяйкой, чем я - внимательной и аккуратной.
Но никогда! Никогда не позволяй мне вернуться сюда обратно,
Как бы я не орала, и не плакала, и не билась в истерике!..
Просто, прошу, обещай, что мы нафик закроем эту Америку
Чтобы найти другой континент… или даже жизнь на дурацком Марсе,
А потом тихонько возьми мою руку, и увези меня в Барсу…
Там буду слушать тебя - про корабли, моряков… Это твоя стихия…
Буду смеяться, как ты отзываешься только на «Santa Maria»!
А я расскажу все, что помню про Гауди, про его чувство камня
И буду весело кричать «Антонио!» каждому встречному парню,
Который подмигнет мне на ходу и скажет на ушко «guapa"*,
Чтобы я пропиталась Испанией /это слишком интимный запах…/
Я его буду впитывать каждой чашкой кофе и приливом моря,
Каждым бешено-новым стихом, каждой песней про чужое «amore»!
И буду писать своей девочке смс-ки… по сто ежедневно -
Не чаще… О том, что скучаю… безумно, бездумно, фатально, нервно!
Что никак не могу найти ей подарок… и что пью только красное,
Что ношу тут тельняшку и кепи, а дни здесь сухие и ясные,
Что курю очень тонкие сигареты, сидя у Средиземного,
Что я без нее слишком маленькая, очень смешная и бренная…
И, кажется, в этом мире стало чуть больше на одного безумца!
Увези меня, слышишь… Увези меня… чтобы скорее вернуться…
Уютно в доме и тепло, а за окном метель, да вьюга.
К утру, наверно, все дороги заметёт.
Как будто злится на кого зима, и злится туго,
А, впрочем, кто её шальную разберёт?
Умолкло радио. Вот только что играло, а теперь ни звука.
Покой домашний тишиной закован в бронь.
Лишь тиканье часов, да треск берёзовых поленьев,
Что пожирает запертый в печи огонь.
Сверчок за печкой заиграл на скрипке,
Приняв, как вызов, завыванье вьюги в адрес свой.
Спасибо, друг. Ты, словно, прочитал мои нерадостные мысли,
Навеянные разыгравшейся на улице пургой.
Теперь нас двое. Так гораздо лучше.
Ты только продолжай, пожалуйста, играть.
Я накрошу тебе у печки хлебных крошек.
Друзья должны друг другу помогать.
Настроюсь на минорный лад, зажгу на кухне свечи,
Достану из серванта початый коньяк.
Армянский, да ещё трёхзвёздочный, не бог весть что, конечно,
Но мне под настроение сойдёт и так.
И стану вспоминать, грустить и вспоминать о прошлом.
Вот только прежде выпью рюмку коньяка.
Я помню: вечер был тогда таким пригожим,
Я помню дом твой и подъезд, квартира сорок два.
Ступени, и этаж четвёртый. Ласточкин этаж - последний.
Звонок же есть, а я стучу. В руках цветы и шоколад.
Мне стоило бы прежде позвонить тебе в тот вечер летний,
А я пришёл вот так: экспромтом, впрочем, даже рад.
Шаги чуть слышные. Кто там? - уже у самой двери.
Замок послушно щёлкнул, и она сама пошла.
В халатике. Ах, как же он идёт тебе, стоишь у двери!
И удивленье на лице - не ожидала, смущена.
Привет!
Привет.
А я без приглашения. Не возражаешь? В гости.
Да нет, конечно, проходи. Я, правда, не ждала.
Прошу прощения, здесь беспорядок у меня сегодня,
И снова краска на щеках, и снова смущена.
Ты проходи, а я сейчас, переоденусь только.
Да, да. Вот так вот всё и было, а потом:
Мы пили чай с конфетами, с лимоном и не только,
И говорили, и болтали без умолку ни о чём.
О пустяках каких-то. Я не помню даже.
Я, кажется, шутил и часто невпопад.
Мне было так легко, так хорошо. О, Боже!
А ты смеялась весело, чему я был так рад.
Мы увлеклись и времени совсем не замечали.
И вся неловкость, всё смущение исчезли без следа.
Я помню, как я взял твою ладонь в свои ладони.
И ты, нисколько не смутившись, мне сказала «Да».
Что было дальше помню смутно, как в тумане:
Любовь, и нежность губ, и блеск влюблённых глаз.
Вот так, наверное, и выглядит оно - блаженство рая,
Земного счастья сорванный цветок хотя бы раз.
Мы наслаждались жизнью и любовью,
Как будто пили через трубочку коктейль.
И, как-то быстро, незаметно пролетели
Мои командировочные пять недель.
Кормили сизых голубей с ладони,
И до утра гуляли в парке под луной.
Я рассказал тебе про зори, ласковые зори,
И звал поехать погостить к себе домой.
Уговорил, да и увёз тебя в деревню,
В свой отчий дом - берёзовый и вербный край.
Всего-то сорок километров от райцентра,
А красота такая, словно первозданный рай!
Тебе понравилось, и ты осталась.
Я слесарил в колхозном гараже,
Да и тебе при нашем сельсовете
Нашлась хорошая работа по душе.
А вечерами в местном клубе танцы,
Кино по выходным, и нам не скучно было, нет.
А сколько раз в лугах душистых, где-нибудь в стогу, обнявшись
Встречали вместе мы рассвет?!!
Нам было хорошо тогда. И ты цвела, цвела, как нежная фиалка.
И дело к свадьбе шло, и ты, как будто счастлива была.
Но, кошкой чёрною беда незваная, беда нежданная, беда - зараза
Дорогу между нами перешла.
И всё пошло наперекос. Я стал всё чаще раздражаться,
По пустякам из мухи делая слона.
И голос начал повышать, и помнится, не разобравшись,
Приревновал к парнишке из колхозного звена.
Я помню наш последний разговор в тот пасмурный, осенний вечер.
Как приговор, назначенный судьбе.
И рад бы позабыть, да не могу. В тот вечер, в тот проклятый вечер
Я жизнь сломал тебе и заодно себе.
Что на меня нашло тогда? Не знаю.
Я, словно сам не свой, не ведал что творил,
Не отдавал себе отчёт: вспылил, сорвался,
И, сгоряча, обидных слов наговорил.
Мне очень жаль. Прости. Я, правда, сожалею.
Конечно же я был неправ.
А ты ушла в слезах, оставив на столе ключи от двери.
С обидой в сердце, с укоризною в заплаканных глазах.
И я не помешал тебе уйти, не попытался даже,
И не предпринял ровным счётом НИЧЕГО.
Я лишь молчал и делал вид: мол, так и должно, так и надо,
И уходи, пожалуйста. Мне всё равно.
Ты, верно, думаешь, что я эгоистично, равнодушно,
К твоим слезам не проявил хоть малый интерес?
Поверь. Мне тоже было тяжело и очень грустно,
И только внешне я держался, как кремень.
Душа кричала, умоляла и просила:
Не стой столбом, дурак, ну сделай что-нибудь!!!
А вот гордыня глупая настойчиво твердила:
Вы с ней не пара, пусть уходит, позабудь.
И ты ушла… Моя гордыня ликовала.
Победу празднуя, как дикий неразумный зверь.
И я позволил, Я ПОЗВОЛИЛ ЕЙ СЕБЯ ЗАСТАВИТЬ
ЗАКРЫТЬ РАСПАХНУТУЮ НАСТЕЖЬ ДВЕРЬ!
…
Два дня, не помню, как-то жил, а после запил, беспробудно запил.
Такая боль была в душе, такая обречённость и тоска. Такая пустота…
И, если б не друзья, не знаю, даже и не знаю,
Сидел ли б я сейчас на кухне, слушая сверчка?
…
Уютно в доме и тепло, а за окном метель, да вьюга.
К утру, наверно, все дороги заметёт.
Как будто злится на кого зима, и злится туго,
А, впрочем, кто её шальную разберёт?
Когда душа, израненная в кровь
Скулит как пес, избитый в подворотне.
Она не ждет подачки, лишь пинков
Зализывая раны втихомолку.
Где затаиться ей? и где найти ей кров?
Чтоб раны залечились - нет ответа.
Есть только боль и страх
И черствый мир вокруг
А раны лишь рубцами лягут в сердце…
На душе у меня
снег
В голове густой липкий
смог
До чего труден бабий
век
и печален порой
итог.
Ты вчера ещё баба-
сок,
Мужики лишь увидят-
столбняк.
Завтра годности срок
истёк
И по пяткам идёт
молодняк.
Лишь вчера тебя любит
муж,
А сегодня в глазах
ложь.
Он повёлся на прелести
клуш
И вонзил тебе в спину
нож.
Мужику сорок лет-
смак!
Сексуальности самый
пик.
И по швам трещит наш
брак
Зашиваю, но видно
стык.
И на сердце легла
печаль,
Как вздохну- под лопаткой
боль
Это думала мой
причал,
А сыграла чужую
роль…
Все ведь хорошо у нас с тобой…
Твердил он ей… Она страдала…
Словами, взглядом выражая,
И плача в одиночестве в подушку…
И отдавая душу без остатка…
А он безжалостно смеялся,
Нет не со злости… не понимая…
Как трудно быть душе одной,
Не чувствуя с собой еще такой,
Которая была б опорой и родной.
А сколько рядом душ таких?
И одиноких, и ранимых…
Ненужных никому, и заменимых.
С улыбкой на губах, а в сердце слезы,
В подушку, одиноко… безнадежно…
А сколько их таких, с желанием одним
Быть просто рядом, быть незаменимыми?
Не просто быть детьми любимыми,
А быть опорой, быть родной…
Душе такой же раненной, немой…
Как же хочется умереть
Потому что устал терпеть
Свою глупость и боль потерь
Одиночество - дикий зверь
Рвёт сознание на куски
От обиды и от тоски
От того что её не вернуть
Не забыть и не вычеркнуть
Не стереть и не разлюбить
Остаётся лишь волком выть…
Такие дни из скорби рождены.
Густою, черной пеленою накрывают.
Дни памяти., как эхо-дни.
Сегодня мы ушедших поминаем.
Покинувшие всех в пути земном,
Наколкой живы в наших памяти и сердце.
Их лик, вновь окроплен слезой…
Минута тишины. Боль от утраты вечна.
Твой голос вдали затихает,
Ты сам все решил для себя.
И песня опять замолкает,
Ее отпускаешь любя.
Ты боль души заглушаешь,
И только подруга-луна
С тобой вместе ночью страдает,
Приняв эту боль всю до дна.
Лишь день в заботах проходит,
Мешая думать о ней.
Она же ночами приходит,
Под отблеском звездных огней.
Она стояла у причала,
Паром гудками ее звал.
Она по прежнему молчала,
И ты не слова не сказал.
Ты провожал ее глазами,
Все так же трепетно любя.
Кроваво-красными слезами
Рыдало сердце у тебя.
Твой разум боль души затмила,
Живешь по прежнему в бреду.
Родной мой, где же твоя сила?
Ну, отпусти ее, прошу.
Просыпаюсь и ложусь с новостями о Юго-Востоке …Это не сон… Это страшная реальность… И кто ответит? Кто остановит это безумие века? Рано или поздно придётся держать ответ за каждую невинно убиенную душу, за слёзы матерей, за прерванное детство, за потерянную веру в справедливость, за потерянное право НА ЖИЗНЬ…
мы полны по горло этой ложью,
но понимаем это слишком поздно.
люди, на которых я смотрела с любовью,
предали меня, а это больно.
Я просто напишу тебе стихи…
Сложив все чувства, как на плаху судий…
Сегодня отпустив свои грехи…
А может наши… Честно…без прелюдий…
Я просто расскажу, что есть тоска…
И нет врачей, чтоб сны мои спасти…
Взведенной памятью маячит у виска…
Очередная клятва из… «прости…»
Очередной упрек, как взмах клинка…
Остановись! Истерика безлика!
Прервав полет души, как мотылька…
Держа за крылья, в пламени из крика…
И в гневе, забывая о другом…
Ногами топчется все то, что было свято…
На утро остается в горле ком…
Труп мотылька. И тень души распятой…
Я просто так тебе хотел сказать…
Не надо больше. Это больно. Слишком…
Но только не затем чтобы сорвать…
Те два крыла. Рисованным излишком…
Грехи, они у каждого свои…
И каждый хочет, чтобы их забыли…
Но только невозможно из Любви…
Свои грехи замаливать чужими…
Замыкается круг, замыкается…
Знаешь, что здесь особенно страшное?
Вот и в нас с тобой кто-то влюбляется,
Им ведь тоже без нас - все неважное.
Ну, а мы? Мы им чем-то ответили,
Понимая, что сердце их крошится?
Опустили глаза - не «заметили»,
Повторяя - да все у них сложится!
А ведь мы с тобой - те же метания,
Где надежда и боль чередуются,
И глупы, видно, наши желания -
Что не любится, то не стыкуется…