То, как человек ведёт себя в стрессовой ситуации и что говорит при этом-характеризует его как личность
Господи, дай мне силу принимать то, что я не могу изменить, дай мне мужество изменять то, что могу и мудрость отличать одно от другого.
МУЖЕСТВЕННАЯ
Иль женщинам нельзя вести борьбу,
Ковать свою судьбу?
Иль там, на небе,
Решен наш жребий?
Должна ль я на краю дороги
Стоять смиренно и в тревоге
Ждать счастья на пути,
Как дара неба… Иль самой мне счастья не найти?
Хочу стремиться
За ним в погоню, как на колеснице,
Взнуздав неукротимого коня.
Я верю: ждет меня
Сокровище, которое, как чудо,
Себя не пощадив, добуду.
Не робость девичья, браслетами звеня,
А мужество любви пусть поведет меня,
И смело я возьму венок мой брачный,
Не сможет сумрак тенью мрачной
Затмить счастливый миг.
Хочу я, чтоб избранник мой постиг
Во мне не робость униженья,
А гордость самоуваженья,
И перед ним тогда
Откину я покров ненужного стыда.
Мы встретимся на берегу морском,
И грохот волн обрушится, как гром, -
Чтоб небо зазвучало.
Скажу, с лица откинув покрывало:
«Навек ты мой!»
От крыльев птиц раздастся шум глухой.
На запад, обгоняя ветер,
Вдаль птицы полетят при звездном свете.
Творец, о, не лиши меня ты дара речи,
Пусть музыка души звенит во мне при встрече.
Пусть будет в высший миг и наше слово
Все высшее в нас выразить готово,
Пусть льется речь потоком
Прозрачным и глубоким,
И пусть поймет любимый
Все, что и для меня невыразимо,
Пусть из души поток словесный хлынет
И, прозвучав, в безмолвии застынет.
Слышал легенду,
Будто когда-то
Эту страну населяли гиганты.
Будто бы жили
Странной судьбою:
Были готовы к работе и к бою,
От недостатка
Хлеба и мяса
Бредили Марксом, Победой и Марсом,
Снежной тайгой,
Арктикой хмурой,
Яркими звёздами над Байконуром,
Пламенем жарким,
Бездной бездонной…
Строили шахты, плотины и домны.
И заблуждались,
И побеждали.
Ждали гостей из немыслимой дали.
Сквозь канонаду
Бойни кровавой
Мчались, чтоб рухнуть в высокие травы,
В снег почерневший,
В воду и в глину…
Алый свой флаг вознесли над Берлином.
Шли от колхозной
Луковой грядки
К Олимпиаде, Афгану, разрядке.
Шли сквозь шаблоны
И трафареты,
Шли, за собой увлекая планету,
Кровью писали
Добрую сказку.
Даже ошибки их были гигантски.
Верили, веру
В сердце лелея,
В непогрешимость речей с Мавзолея,
Знали, что правы
Серп их и молот,
Знали, что мир лишь на время расколот,
Что не навечно
Боль и печали…
Но измельчали. Увы, измельчали…
Их же потомки
Прячутся робко
В затхлой тиши кабинетных коробок,
Мыслят стандартно,
Далью не бредят,
Сводят безжизненно с дебетом кредит,
Мелко мечтают,
Думают редко…
В них ничего не осталось от предков.
ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ
Давно закончилась война --
Война Вторая мировая,
Но в памяти людской она
И в сновиденьях оживает.
Во имя нынешнего дня,
Во имя тех, кого нет с нами,
Пылает Вечного Огня
Неугасающее пламя.
В нем отблеск золота наград
Живых героев-ветеранов,
И кровь, и мужество солдат,
На вечный сон ушедших рано.
В нем слезы жен и матерей
И выживание в санбатах,
И дым, и пепел лагерей,
И День Победы в сорок пятом.
Было бы разумно, вместо того, чтобы сердиться на окружающий мир,
обрести в себе мужество действовать.
Умереть всегда можно, а вот жизнь требует мужества…
Был некогда в городе Сиракузах грозный правитель Дионисий. Своей жестокостью и несправедливостью он так настроил всех жителей против себя, что стал подозревать всех в заговоре и желании убить его. Однажды он велел схватить одного грека Мироса, которого заподозрил в злом умысле. Дионисий велел привести Мироса к себе и сказал ему с гневом:
- Мне донесли, что ты оклеветал меня и замышлял против меня худое.
- Нет, - сказал Мирос, - я не клеветал, я только называл тебя жестокосердым, каков ты и есть. Я не замышлял против тебя худое, я только обличал зло, которое ты делал.
- Негодяй! - в гневе воскликнул правитель, - всё равно ты за это умрёшь на кресте.
В те времена казнь на кресте была самой позорной.
- Я готов на смерть, - сказал Мирос, - я не стану молить тебя о пощаде. Но дай мне три дня свободы, чтобы я мог проститься с моей семьей. Я оставлю своего друга порукой в том, что я вернусь на смертную муку.
Правитель подумал и сказал с хитрой усмешкой:
- Я исполню твоё желание. Ступай, я даю тебе три дня сроку, но, если через три дня ты не явишься в Сиракузы, я предам друга твоего на мучения. Если уж придется казнить твоего заложника, так его казнь, может быть, искупит твою вину.
И Дионисий подумал про себя:
- Не вернётся больше Мирос. Пусть же народ узнает, какой он обманщик и предатель.
Мирос пришёл к другу своему и сказал:
- Дионисий осудил меня на казнь, но даёт мне три дня свободы, чтобы я мог проститься с семьёй моей. Потому прошу тебя, побудь за меня три дня в заключении надежной порукой в том, что я вернусь.
Верный друг с радостью согласился исполнить просьбу Мироса, обнял его на прощание, и стражники повели его в темницу и заковали в кандалы.
Мирос ушёл из Сиракуз и прибыл в селение, где жили его мать и сестра. Горько заплакали они, узнав об участи, ожидающей их любимого сына и брата. Всеми силами они старались удержать его подольше при себе, но, наконец, Мирос вырвался от них и отправился в обратный путь, на казнь, боясь промедлить.
Страшно спешил он. И вдруг поднялась буря, завыл ветер, блеснула молния, зашумел ливень, с гор в долины помчались потоки, ручьи переполнились.
На пути перед Миросом показалась река. Он стал уже подходить к мосту, перекинутому через неё… Но под порывом ветра мост сорвался в реку. Напрасно Мирос метался взад и вперёд по берегу и всматривался вдаль, напрасно звал на помощь. Нигде не видно было ни одного челнока, ни одного паруса. И остановился Мирос, подавленный горем.
Река разливалась всё шире и бушевала, как море. Волна набегала на волну и минуты летели одна за другой.
Наконец, отчаявшийся Мирос бросился в пенящийся поток и стал руками разбивать волны. И вот он достиг берега.
Но едва он сделал несколько шагов, как из леса показалась шайка разбойников. Злодеи загородили Миросу путь и подняли на него свои дубины.
- Что вам нужно? У меня ничего нет! - вскричал Мирос. - У меня есть только жизнь, но она мне нужна для спасения моего друга.
Горячие слёзы полились по лицу Мироса, и он посмотрел на разбойников взором, полным муки душевной, так что они смутились и расступились перед ним.
И дальше поспешил он.
Солнце палило его страшным зноем. Ни ветерка, ни малейшего дуновения, и путник потерял силы. Он пал на колени и взмолился:
- Боже! Не ты ли вынес меня из водной пучины, не ты ли спас из рук разбойников? Пошли же мне помощь, чтоб я мог спасти друга моего!
Припав к земле со стоном, он вдруг услышал журчание невдалеке от него. Мирос подполз к соседнему холму и увидел у подножья серебристый родник. УТОЛИВ жажду, он отправился дальше. Уже длинные тени от деревьев легли на луга.
Какие-то два путника шли по дороге. Мирос обогнал их, и вдруг до него донеслись их ужасные слова:
- Теперь его уж, наверное, распяли.
Тоска сдавила сердце Мироса, и он, точно окрылённый страшными опасениями, помчался спасать своего друга.
И вот Сиракузы. Вершины городских башен уже золотит закат.
Навстречу к Миросу вышел его старый слуга.
- Назад! - закричал он Миросу, - ты уже опоздал. Беги отсюда! Думай о своем спасении! Друг твой уже предан на мучение. Он все надеялся, все ждал и верил, что ты не опоздаешь. Ему говорили, что ты обманщик и предатель, но он верил в тебя до конца.
- О, если уже поздно, - сказал Мирос, - если уж моё возвращение не спасет его, так я разделю с ним ту же участь, чтоб не посмел правитель сказать, что я не сдержал обещания и предал друга. Пусть он погубит двоих, зато он узнает, что такое преданность.
Солнце уже село, когда Мирос подошёл к городским воротам. Издали увидел он крест посреди площади. Слышался гул толпы, собравшейся на площади посмотреть на казнь.
И вот он видит, как ведут его друга и как поднимают его на крест.
Б эту минуту Мирос раздвинул толпу и крикнул:
- Палач! Останови казнь! Я тот, за кого он порука! Вздрогнул народ и затих. Друзья кинулись друг к другу в объятья, а люди плакали от радости и восторга.
Весть об этом пронеслась по городу и мгновенно долетела до грозного правителя Дионисия. И вдруг его сердце дрогнуло, и он велел привести к себе осуждённых.
Когда привели Мирос, а и его друга, Дионисий посмотрел на них с умилением и сказал:
- Вы победили моё сердце. Вижу, что есть дружба, что не сказка она, и я хотел бы стать вашим другом. Не откажите же принять меня в свой святой союз!
- И если мы завтра не уедем - я сбегу.
- И не побоитесь?
Для бегства у меня хватит мужества.
Женя Табаков - семилетний мальчик, погибший при защите сестры от насильника. Награждён орденом Мужества (посмертно). Самый молодой гражданин России, удостоенный государственной награды. Вечером 28 ноября 2008 года Женя и его двенадцатилетняя старшая сестра Яна были дома одни. В дверь позвонил неизвестный мужчина, который представился почтальоном, принёсшим заказное письмо матери детей. Услышав, что взрослых нет дома, мужчина ушёл, однако через некоторое время вернулся и предложил девушке расписаться за мать. Яна не заподозрила ничего неладного и разрешила ему зайти. Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь, «почтальон» вместо письма достал нож и, схватив Яну, стал требовать, чтобы дети отдали ему все деньги и ценности, находившиеся в квартире. Получив от детей ответ, что они не знают, где деньги, преступник потребовал от Жени искать их, а сам потащил Яну в ванную комнату, где стал срывать с неё одежду. Увидев это, Женя побежал на кухню, схватил столовый нож и, вернувшись, с разбегу всадил его незнакомцу в поясницу (как впоследствии выяснят эксперты, нож от слабой руки мальчика вошел в тело только на три сантиметра). Насильник упал и машинально выпустил Яну, но затем вскочил и бросился на Женю. Рассвирепевший мужчина начал один за другим наносить мальчику удары в спину ножом (всего у ребёнка потом насчитают восемь ножевых ранений). В это время Яна сумела выбежать на лестничную клетку и стала обзванивать квартиры соседей, кричать и звать на помощь. Испугавшись шума, убийца оставил истекающего кровью мальчика, выбежал из квартиры на улицу и скрылся. Женя был доставлен в больницу приехавшей бригадой «скорой помощи», однако спасти его не удалось - в тот же день он скончался от полученных ранений.
Любовь - это определенная стадия мужества, дающая тебе поселить в своем сердце вторую половину.
А живут они хорошо и дружно,
И не мудрствуя многосложно,
И если что ему от нее и нужно -
Так это чтобы ей было можно.
Сам Господь на них смотрит и радуется,
А они его ни о чем не просят:
И раскладушка у них раскладывается,
И пылесос у них пылесосит.
Для мужчины многое возможно:
Снять слезу, коснувшись осторожно,
Разрубить мгновенно сложный узел;
И на гребне, что сияет льдами,
Удержать страховкою надежной.
А когда ненастною порою
В дымоходе ветер волком воет,
В доме, что сумел-таки построить;
Медленно вести беседу с сыном,
Вытянувшись в кресле у камина.
Груз забот и бед неисчислимых
Пронести по жизни для любимых.
Нанизать сложнейших формул бусы,
Пред жестокостью чужой не струсить,
Покорить бурлящие глубины -
Все это возможно для мужчины…
Один английский писатель рассказывает такой случай. В казарму, в среду грубых, испорченных солдат попал кроткий, богобоязненный юноша. Он у себя дома привык начинать и кончать день молитвой к Богу. То же стал делать и в казарме. Товарищи с первого же дня осыпали его насмешками, кидали в него подушками и сапогами, с хохотом, свистом и богохульным пением окружали его и не давали ему молиться. Смутился молодой солдатик, не выдержал насмешек. «Бог, - думал он, - видит ведь везде, буду молиться в постели, под одеялом». Так и стал делать. Прошло долгое время.
Однажды наконец сосед по койке, старый закаленный в бою солдат, заметил это и, улучив минуту, когда они были одни, стал его стыдить: «Я не молюсь, потому что огрубел, отвык от молитвы, а тебе стыдно прятаться с молитвой. Какой ты после этого солдат! Испугался насмешек, прячешься под одеяло. Что же, в битве, когда на тебя посыплются пули, ты тоже будешь прятаться под одеяло? Не хочешь молиться - не молись, а если дорожишь молитвой, не прячься с нею. Глупые люди смеются, а ты и уступил, нет, ты стой на своем и их заставь уступить тебе». Ободрился солдатик, снова стал открыто молиться. Насмешки поднялись опять, но он не обращал на них больше внимания, и они постепенно смолкли; и как-то даже уважать стали больше.