Закончится эпоха бега, эпоха листьев на груди.
Я сяду в маленький автобус, я уроню свой взгляд в окно
как горсть блестящих безделушек, как сброшенный с плеча мундир,
как голубей бумажных писем, всю жизнь летающих за мной.
И я подумаю «как скоро?»,
я улыбнусь в разбитый пол,
сомну уже пустую пачку мне отслуживших сигарет.
Автобус тронется неспешно — пускать людей в свое тепло,
автобус тронется безгрешно,
как мотылек большой — на свет.
И я доеду.
У подъезда замру, весь воздух охвачу,
чтобы запомнить его сладость, его родимость и уют.
А дед на сломанной скамейке — былой лихач, теперь ворчун,
мне скрипнет: «что ж ты встал, тетеря? Иди, тебя, похоже, ждут».
Пойду.
Приветствуя ступеньки, как побратимов, как друзей,
пойду,
себе почти не веря,
почти смущен, почти крылат,
открою двери.
Ключ мой старый вдруг подойдет для тех дверей.
И ты совсем не удивишься, как будто бы и впрямь ждала.
Я буду петь покуда сердце бьётся.
Моё — во мне
безвизово звучит…
И каждая звезда на дне колодца
с любой душой на равных говорит.
Склонись с ведром и черпай эту бездну —
небесное густое молоко —
коктейль янтарной вытяжки созвездий
и пенку невесомых облаков.
Пока ещё космическим скитальцам
не ведом наш унылый этикет,
ребячески облизывая пальцы,
смакуй во тьме медовый лунный свет.
Как Принц,
что провидением избавлен
от призрачных условностей толпы —
не бредя иллюзорностью регалий,
с барашками и розами на ты.
Он маленьким останется навеки —
и, видимо, не станет Королём,
но точно дорастёт до Человека,
не сбывшись коронованным нулём.
И в пику мрачноватому поэту
свой рай неосквернённый учредит,
где крутится любимая Планета
на контуре девятой из орбит.
Сам Данте, подустав от скучной прозы
загробных многочисленных проблем
расскажет с упоением о Розе —
счастливой… и поверившей в Эдем…
Поверь и ты, как Принц, в реальность рая…
Стань светел, беззащитен, чист и гол…
«Открой ладонь — смотри она пустая» —
ни сабли, ни клинка в ней — ни-че-го…
А если вдруг запазухою камень,
то кинь его / не в ближнего /,
а в пруд,
и вмиг не личный ад пойдёт кругами,
а лунная мерцающая ртуть…
Чтоб с Принцем до утра сидеть с улыбкой
и удочками детскими ловить
со дна колодца светлых звёздных рыбок
и душами друг с другом говорить…
Зацепиться друг за друга и повиснуть,
болтая ногами над жизнью…
не ходить и не бегать по кругу…
прижаться друг к другу,
контурно обрисовать линии, сгибы…
затереть нимбы…
спуститься на землю…
стать одной тенью…
и жить до ближайшей зимы…
местоимением МЫ…
сентябрь ни на секунду не опоздает
он наступит, как после куплета припев,
так что покидай скорей этот город
давно уже мертвых зданий,
чувствуй, как под вагоном
земля меняет рельеф.
это приморское лето, знала ли ты такое?
когда в ночном море чувствуешь себя небесной звездой,
когда-нибудь я научу тебя, как победить дракона,
но этим летом ограничимся велосипедной ездой
чувствуй, как ветер песок по ступням твоим колыхает
этот город девять месяцев молился, до иступления, до красоты.
лето уйдет, но реинкарнируется стихами,
в которых каждое слово, каждая буква — ты.
Блуждает ночь пустыми переулками,
Повис туман над сонною Невой,
И, тишину вспугнув шагами гулкими,
Я выхожу, чтоб встретиться с тобой.
Мне город протянул ладони площадей,
Темнеет над бульварами листва.
Так много я хочу сказать тебе,
Но кто подскажет нужные слова?
Спокойно спят мосты твои и пристани,
Былые годы в памяти храня.
Когда гляжу в ночную воду пристально,
В ней виден отблеск вечного огня.
Мне город протянул ладони площадей,
О чем-то тихо шепчется листва.
Так много я хочу сказать тебе,
Но кто подскажет нужные слова?
Прими меня веселого и грустного,
Пусть уезжал порой на долгий срок.
В любом краю тебя я рядом чувствовал,
В любом краю я был не одинок.
Мне город протянул ладони площадей,
Рассвет уже по улицам бродил.
Как много я хотел сказать тебе,
А вышло так, что песню подарил.
Душа, талант… Поэзия… Ты бы видел ее глаза. В них все мои стихи уже написаны. Настоящие и грядущие. Все, до последнего слова, понимаешь? И я сам чертовски мало значу. Я — всего лишь рука, держащая кисть и выводящая черные рисунки строк на ее плечах, груди, спине, бедрах. Она для меня — белый лист с контуром будущей поэмы, гениальный черновик, с которого я, как двоечник, списываю ответы рифм. Конечно, что-то я писал и раньше, но писал плохо, писал так, что было стыдно за написанное. А потом появилась она и научила. Нет, не писать. Жить. Любить. Чувствовать. Думать. Искать и находить. Стремиться. Побеждать. Меняться. Видеть и слышать мир вокруг. И уже потом — воплощать жизнь в словах. Ее ли жизнь, мою ли, чью-либо еще — не важно. А теперь, если присмотреться внимательно, в каждой моей строчке сквозит едва уловимая тень с запахом сирени и озона. Это тень ее руки. И тень эта ширится, растет, проявляясь во всем, закрывая собой все. Я сам чертовски мало значу, но ты бы видел ее глаза…
Ее зовут Энн… ей сорок четыре года… хотя, день зачатия — вовсе другим числом, когда обманувшись видимостью свободы, она в подчинении не усмотрела зло… а дальше — пошло-поехало — способ выжить, вбивая в сознание — «ведь, хорошо и мне», искала в любом попытку подняться выше, и просто терялась, коль вдруг ошибалась в ней…
И все бы пучком… и даже анфас удачи, как будто улыбкой расплылся, сменив оскал, пошагово — свадьба, дети, машина, дача, за бороду Бога…
Да только в душе тоска и страшная тайна — словно застряли комом — еще бы хоть капельку чистой большой любви… но трудно понять, кто истинно был искомым, когда грузом прошлое давит, гнетет, кровит… а мальчик, такой наивный, что вторит взгляду…
Невольно поверишь в нелепость случайных встреч…
Не зря говорят: «чем выше — больнее падать», и стоит ли нам обреченных на смерть беречь?..
Она подгоняла избранных жестко в рамки, ласкала, лелеяла, после колола, но… никак не ждала, что будет сама на равных истерзана похотью в юность ведущих снов, что так же нежданно, странно, из неоткуда столкнется вдруг с тем, кто остался забыт и стерт…
В гостиной томилась ночь, распуская кудри, в бокале плескался бренди… плясал костер в камине, как ошалевшая куртизанка… и двери не скрипнув, шаги пропустили внутрь…
Какая забава — вывернуть наизнанку, все то, сокровенное…
Нежность любимых рук коснется холодным кончиком острой стали, цветком распускаясь на белой ее груди… живым и горячим… в коме холодных спален, в которые так противно уже входить…
Вот все и закончилось… боли не стать вчерашней… не спрятаться за весомость прерогатив…
Она уходила в полночь в его рубашке, чуть-чуть не застав своих сорока пяти…
спадающий на плечи
водопад волос
глаза
в которых отражаясь
без спасательного круга
можно утонуть
губ
дикий мёд
космическая нежность
пальцев
хранящие секрет
пещеры сказок
ноги
и
вероятность
в любой момент
всё это потерять
скажи мне
Господи
я награждён
или наказан
Мы не по имени друг друга узнаём,
Мы сердцем чувствуем друг друга, не иначе.
Давай уйдём с тобой, прошу тебя, уйдём,
Здесь не осталось душ, здесь ничего не значит!
Я на террасе без тебя пустой,
Глотком последним стану черным кофе,
Лучами солнца раннею весной,
Я стану воздухом при каждом новом вдохе.
Уйдём отсюда, всё равно куда.
Только с тобой: без имени, без почты,
Без памяти, смотри в мои глаза.
Всегда смотри, без прошлого, бессрочно.
Ты в каждом миге прожитого дня,
Ты в доброте, той, что вложили в детстве,
Ты даже там где не было меня,
…Я сердцем чувствую, как бьётся твоё сердце.
расцвели дерева новой зеленью
и лаванды поля стали синие
я гляжу на тебя и не верится
жизнь как ты бесконечно красивая
…загляну в лес под тени дубравовы
упаду в травы свежемедовые
я тобою владею по праву ли…
ты владеешь душою бедовою
я водой серебристой умытая
на росе
самой быстрой излучены
греховодница святостью свитая
и колечком ромашки обрУчена
расцвели дерева новой зеленью
и лаванды поля стали синие
в первый раз я гляжу в твои верные-
и какой же я стала красивою
Разденься.
Сними глянцевую обложку «прекрасного человека без недостатков» или «прекрасного человека с милыми и очаровательными слабостями», которую используешь, чтобы заставить других любить себя.
Сними бронзовые латы своей правоты, обнажи для меня маленького человека с удивленными глазами, не знающего, что ему делать в этом сложном и неопределенном мире.
Сними с себя даже самообман, потому что конфетти продажи себя в своих лучших чертах, облепившее кожу — это то, во что тебе хочется верить со всей возможной искренностью.
Разденься.
Сними с себя кожу.
Сними с себя шкуру волка, шкуру крысы, шкуру змеи, сними с себя необходимость кусать и жалить каждого, кто посмел посмотреть на тебя сквозь все твои идеалы.
Вспомни, что только будучи ребенком ты мог позволить кому-то увидеть себя таким:
растерянным,
насквозь ошибочным,
неправильным
и неодобренным (словно бы общественное одобрение сродни удобрению почвы, из которой ты растешь идейно-модифицированным плодом).
Разденься для меня.
Тогда мы сядем рядом, голые и настоящие, вкладывая неопытные пальцы в самые глубокие помыслы, и я скажу:
«вот теперь я люблю тебя, потому что вижу».
Ты вся моя, по граммам, в каждой букве, в молчании и звуке. И если протянешь мне руку, я обещаю развязать эти узлы, что давят на твои запястья оставляя улик следы. Я обещаю, забыть все точки, тире и дефисы, где мы как два сумасшедших играли на нервах друг друга. Как кислород и яд, сжиженный газ, канистра бензина, спичка с искрой. Я согласен с тобой на любой полет: пешком до звезд, кометой с неба, метеоритом — плевать (!) если вдребезги… К тебе, по раскаленным углям, по нервам в накале, по чужим головам. В шаге до помешательства, до одури, дикого крика — когда в унисон, пульсацией в теле набираем градус, и яд в венах начинает вскипать. Я знаю — ты вся моя, до единого грамма… Канистра с бензином, чиркаем спичкой, искра — пора улетать…
здесь так приятно и уютно
но холодно и незнакомо
я здесь случайно, на минутку
а вы здесь свой, вы здесь как дома
расположиться рядом с вами
мне очень лестно
и спокойно
не балуйте меня стихами
с меня и песенки довольно
мне бы хватило чашки кофе
и малой дольки шоколада
а вы мне руки грели долго
и сердце согревали взглядом
вы говорили, я молчала
смакуя ваш красивый голос
и потихоньку уплывала
перетекая… в невесомость
а за окном дома в бетоне
чужие улицы и лица
там город тихо входит в кому
чтоб умереть и вновь родиться
уходят в прошлое трамваи
гудят такси, бегут маршрутки
и солнце в реку заползает
от суеты ревнивых будней
…а здесь приятно и уютно
тепло
и я уже как дома
и чашка кофе в тонком блюдце
и ваш чудесный дивный голос
Ты пил любовь с протянутой руки,
Скрывая под перчаткой обручальность.
А мимо пролетали Лужники.
Мы там, должно быть, вечность не встречались.
Оставив пленных, не смотри назад -
Как свита за бескрылыми плечами,
Они мечтают заглянуть в глаза
И вспомнить всё, о чем мы промолчали.
У городов, чьи улицы тесны,
Чьи автострады плавятся от гнева,
Не будет освежающей весны
И никогда не повстречаешь неба,
Прошитого насквозь и вопреки.
Я это помню и не забываю -
Как ты просил любовь с моей руки,
А за окном кончалась кольцевая.
Звук. Заброшенный и стёртый
во главе угла.
Он кричал: «Какого чёрта
ты не умерла»?
Ну, а я брела, шатаясь,
в мир без этих губ.
Исполняла смелый танец -
вот как я могу!
Страны. Карты. Часовые
пояса. Взорви!
Мы живые… мы живые…
В мире без любви.
Всё бывает. Всё проходит.
Веришь? Это так.
Тонны выпитых мелодий
на моих щеках.
Дай мне правду, чтоб носилась -
по судьбе фасон.
Я сниму невыносимость.
С каменным лицом
выйду за пределы кожи.
Сорвана печать.
Нам, похоже. Нам, похоже
Суждено молчать.