Проходят часы за часами
Несносной, враждебной толпой…
На помощь с тоской и слезами
Зову я твой образ родной!
Я всё, что в душе накипело,
Забуду, — но только взгляни
Доверчиво, ясно и смело,
Как прежде, в счастливые дни!
Твой образ глядит из тумана;
Увы! заслонен он другим —
Тем демоном лжи и обмана,
Мучителем старым моим!
Проходят часы за часами…
Тускнеет и гаснет твой взор,
Шипит и растет между нами
Обидный, безумный раздор…
Вот утра лучи шевельнулись…
Я в том же тупом забытьи…
Совсем от меня отвернулись
Потухшие очи твои.
Безмесячная ночь дышала негой кроткой.
Усталый я лежал на скошенной траве.
Мне снилась девушка с ленивою походкой,
С венком из васильков на юной голове.
И пела мне она: «Зачем так безответно
Вчера, безумец мой, ты следовал за мной?
Я не люблю тебя, хоть слушала приветно
Признанья и мольбы души твоей больной.
Но… но мне жаль тебя… Сквозь смех твой в час прощанья
Я слезы слышала… Душа моя тепла,
И верь, что все мечты и все твои страданья
Из слушавшей толпы одна я поняла.
А ты, ты уж мечтал с волнением невежды,
Что я сама томлюсь, страдая и любя…
О, кинь твой детский бред, разбей твои надежды,
Я не хочу любить, я не люблю тебя!»
И ясный взор ее блеснул улыбкой кроткой,
И около меня по скошенной траве,
Смеясь, она прошла ленивою походкой
С венком из васильков на юной голове.
Так хороши пшеница, рожь
Во дни уборки ранней.
А как ячмень у нас хорош,
Где был я с милой Анни.
Под первый августовский день
Спешил я на свиданье.
Шумела рожь, шуршал ячмень.
Я шел навстречу Анни.
Вечерней позднею порой —
Иль очень ранней, что ли? -
Я убедил ее со мной
Побыть в ячменном поле.
Над нами свод был голубой,
Колосья нас кололи.
Я усадил перед собой
Ее в ячменном поле.
В одно слились у нас сердца.
Одной мы жили волей.
И целовал я без конца
Ее в ячменном поле.
Кольцо моих сплетенных рук
Я крепко сжал — до боли
И слышал сердцем сердца стук
В ту ночь в ячменном поле.
С тех пор я рад бывал друзьям,
Пирушке с буйным шумом,
Порою рад бывал деньгам
И одиноким думам.
Но все, что пережито мной,
Не стоит сотой доли
Минуты радостной одной
В ту ночь в ячменном поле!
В горах мое сердце… Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу.
Прощай, моя родина! Север, прощай, —
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!
Прощайте, вершины под кровлей снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса.
В горах мое сердце… Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, пугаю козу.
В горах мое сердце, а сам я внизу!
Где ты была, когда пылала Троя,
Которой боги не дали защиты?
Ужели снова твой приют — земля?
Ты позабыла ль юного героя,
Матросов, тирский пурпур корабля,
Насмешливые взоры Афродиты?
Тебя ли не узнать, — звездою новой
Сверкаешь в серебристой тишине,
Не ты ль склонила Древний Мир к войне,
К её пучине мрачной и багровой?
Ты ль управляла огненной луной?
В Сидоне дивном — был твой лучший храм;
Там солнечно, там синева безбрежна;
Под сеткой полога златою, там
Младая дева полотно прилежно
Ткала тебе, превозмогая зной,
Пока к щекам не подступала страсть,
Веля устам соленым — что есть силы
К устам скитальца кипрского припасть,
Пришедшего от Кальпы и Абилы.
Елена — ты; я тайну эту выдам!
Погублен юный Сарпедон тобою,
Мемнона войско — в честь тебя мертво;
И златошлемный рвался Гектор к бою
Жестокому — с безжалостным Пелидом
В последний год плененья твоего!
Зрю: снова строй героев Илиона
Просторы асфоделей затоптал,
Доспехов призрачных блестит металл, —
Ты — снова символ, как во время оно.
Скажи, где берегла тебя судьба:
Ужель в краю Калипсо, вечно спящем,
Где звон косы не возвестит рассвета,
Но травы рослые подобны чащам,
Где зрит пастух несжатые хлеба,
До дней последних увяданья лета?
В летейский ли погружена ручей,
Иль не желаешь ты забыть вовеки
Треск преломления копий, звон мечей
И клич, с которым шли на приступ греки?
Нет, ты спала, сокрытая под своды
Холма, объемлющего храм пустой —
Совместно с ней, Венерой Эрицина,
Владычицей развенчанною, той
Пред чьей гробницею молчат едино
Коленопреклоненные народы;
Обретшей не мгновенье наслажденья
Любовного, но только боль, но меч,
Затем, чтоб сердце надвое рассечь;
Изведавшей тоску деторожденья.
В твоей ладони — пища лотофага,
Но до приятья дара забытья
Позволь земным воспользоваться даром;
Во мне еще не родилась отвага
Вручить мой гимн серебряным фанфарам;
Столь тайна ослепительна твоя,
Столь колесо Любви страшит, Елена,
Что петь — надежды нет; и потому
Позволь придти ко храму твоему,
И благодарно преклонить колена.
Увы, не для тебя судьба земная,
Покинув персти горестное лоно,
Гонима ветром и полярной мглой,
Лети над миром, вечно вспоминая
Усладу Левки, всей любви былой
И свежесть алых уст Эвфориона;
Не зреть мне больше твоего лица,
Мне жить в саду, где душно и тлетворно,
Пока не будет пройден до конца
Мой путь страдания в венке из тёрна.
Елена, о Елена! Лишь чуть-чуть
Помедли, задержись со мною рядом,
Рассвет так близок — но тебя зову!..
Своей улыбке разреши блеснуть,
Клянусь чем хочешь — Раем или Адом —
Служу тебе — живому божеству!
Нет для светил небесных высшей доли,
Тебя иным богам не обороть:
Бесплотный дух любви, обретший плоть,
Блистающий на радостном престоле!
Так не рождались жены никогда!
Морская глубь дала тебе рожденье,
И первых вод серебряную пену!
Явилась ты — и вспыхнула звезда
С Востока, тьме ночной придя на смену,
И пастуху внушила пробужденье.
Ты не умрёшь: В Египте ни одна
Змея метнуться не дерзнет во мраке,
И не осмелятся ночные маки
Служить предвестьем гибельного сна.
Любви неосквернимая лилея!
Слоновой кости башня! Роза страсти!
Ты низошла рассеять нашу тьму —
Мы, что в сетях Судьбы, живем, дряхлея,
Мы, у всемирной похоти во власти,
Бесцельно бродим мы в пустом дому,
Однако жаждем так же, как и встарь,
Избыв пустого времени отраву,
Увидеть снова твой живой алтарь
И твоего очарованья славу.
Шум пляски слушая ночной,
Стоим под ясною луной, —
Блудницы перед нами дом.
«Das treue liebe Herz» гремит.
Оркестр игрою заглушит
Порою грохот и содом.
Гротески странные скользят,
Как дивных арабесок ряд, —
Вдоль штор бежит за тенью тень.
Мелькают пары плясунов
Под звуки скрипки и рогов,
Как листьев рой в ненастный день.
И пляшет каждый силуэт,
Как автомат или скелет,
Кадриль медлительную там.
И гордо сарабанду вдруг
Начнут, сцепясь руками в круг,
И резкий смех их слышен там.
Запеть хотят они порой.
Порою фантом заводной
Обнимет нежно плясуна.
Марионетка из дверей
Бежит, покурит поскорей,
Вся как живая, но страшна.
И я возлюбленной сказал:
«Пришли покойники на бал,
И пыль там вихри завила».
Но звуки скрипки были ей
Понятнее моих речей;
Любовь в дом похоти вошла.
Тогда фальшивым стал мотив,
Стих вальс, танцоров утомив,
Исчезла цепь теней ночных.
Как дева робкая, заря,
Росой сандалии сребря
Вдоль улиц крадетъся пустых.
Под тенью роз танцующей сокрыта, —
Стоит там девушка, прозрачен лик,
И обрывает лепестки гвоздик
Ногтями гладкими, как из нефрита.
Листами красными лужок весь испещрен,
А белые летят, что волоконца,
Вдоль чащи голубой, где видно солнце,
Как сделанный из золота дракон
И белые плывут, в эфире тая,
Лениво красные порхают вниз,
То падая на складки желтых риз,
То на косы вороньи упадая.
Из амбры лютню девушка берет,
Поет она о журавлиной стае,
И птица, красной шеею блистая,
Вдруг крыльями стальными сильно бьет.
Сияет лютня, дрогнувшая пеньем,
Влюбленный слышит деву издали,
Глазами длиниыми, как миндали,
Следя с усладой за ее движеньем.
Вот сильный крик лицо ей исказил,
А на глазах дрожат уж крошки слезы:
Она не вынесет шипа занозы,
Что ранил ухо с сетью красных жил.
И вот опять уж весело смеется:
Упал от розы лепесточков ряд
Как раз на желтый шелковый наряд
И горло нежное, где жилка бьется.
Ногтями гладкими, как из нефрита,
Все обрывая лепестки гвоздик,
Стоит там девушка, прозрачен лик,
Под тенью роз танцующей сокрыта.
Дорогой дружище Миша,
Ты как вихрь, а я как замять,
Сбереги под тихой крышей
Обо мне любовь и память.
Прости, мой милый! так создать
Меня умела власть господня:
Люблю до завтра отлагать,
Что сделать надобно сегодня!
Бежит волна, шумит волна!
Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
Вдруг шум в волнах притих…
И влажною всплыла главой
Красавица из них.
Глядит она, поет она:
«Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна
В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
На знойной вышине.
Не часто ль солнце образ свой
Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
И лик твой молодой?»
Бежит волна, шумит волна…
На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,
Как будто друг шепнул!
Она поет, она манит —
Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит…
И след навек пропал.
ДЕМОН
(Из цикла «Классика и современность»)
«Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей…» —
Увидел Розу в час ночной,
Поговорил с её семьёй
И тут же сделал обрезанье.
Бывали ль вы в стране чудес,
Где, жертвой грозного веленья,
В глуши земного заточенья
Живёт изгнанница небес?
Я был, я видел божество;
Я пел ей песнь с восторгом новым
И осенил венком лавровым
Её высокое чело.
Я, как младенец, трепетал
У ног её в уничиженье
И омрачить богослуженье
Преступной мыслью не дерзал.
Ax, мне ль божественной к стопам
Несть обольщения искусство?
Я весь был гимн, я весь был чувство,
Я весь был чистый фимиам.
И что ей наш земной восторг,
Слова любви? — Пустые звуки!
Она чужда сердечной муки,
Чужда томительных тревог.
Из-под ресниц её густых
Горит и гаснет взор стыдливый…
Но отчего души порывы
И вздохи персей молодых?
Был миг: пролётная мечта
Скользнула по челу прекрасной,
И вспыхнули ланиты страстно,
И загорелися уста.
Но это миг — игра одна
Каких-то дум… воспоминанье
О том небесном обитанье,
Откуда изгнана она.
Иль, скучась без неё, с небес
Воздушный гость, незримый мною,
Амур с повинной головою
Предстал, немеющий от слез.
И очи он возвёл к очам
И пробудил в груди волненья
От жарких уст прикосновенья
К её трепещущим устам.
Томительный, палящий день
Сгорел; полупрозрачна тень
Немого сумрака приосеняла дали.
Зарницы бегали за синею горой,
И, окропленные росой,
Луга и лес благоухали.
Луна во всей красе плыла на высоту,
Таинственным лучом мечтания питая,
И, преклонясь к лавровому кусту,
Дышала роза молодая.
В былые времена она меня любила
И тайно обо мне подругам говорила,
Смущённая и очи спустя,
Как перед матерью виновное дитя.
Ей нравился мой стих, порывистый, несвязный,
Стих безыскусственный, но жгучий и живой,
И чувств расстроенных язык разнообразный,
И упоённый взгляд любовью и тоской.
Она внимала мне, она ко мне ласкалась,
Унылая и думою полна,
Иль, ободрённая, как ангел, улыбалась
Надеждам и мечтам обманчивого сна…
И долгий взор её из-под ресниц стыдливых
Бежал струёй любви и мягко упадал
Мне на душу — и на устах пылал
Готовый поцелуй для уст нетерпеливых…
К Вам душа так радостно влекома!
О, какая веет благодать
От страниц «Вечернего альбома»!
(Почему «альбом», а не «тетрадь»?)
Почему скрывает чепчик чёрный
Чистый лоб, а на глазах очки?
Я заметил только взгляд покорный
И младенческий овал щеки,
Детский рот и простоту движений,
Связанность спокойно-скромных поз…
В Вашей книге столько достижений…
Кто же Вы?
Простите мой вопрос.
Я лежу сегодня — невралгия,
Боль, как тихая виолончель…
Ваших слов касания благие
И в стихах крылатый взмах качель
Убаюкивают боль… Скитальцы,
Мы живём для трепета тоски…
(Чьи прохладно-ласковые пальцы
В темноте мне трогают виски?)
Ваша книга странно взволновала —
В ней сокрытое обнажено,
В ней страна, где всех путей начало,
Но куда возврата не дано.
Помню всё: рассвет, сиявший строго,
Жажду сразу всех земных дорог,
Всех путей… И было всё… так много!
Как давно я перешёл порог!
Кто Вам дал такую ясность красок?
Кто Вам дал такую точность слов?
Смелость всё сказать: от детских ласок
До весенних новолунных снов?
Ваша книга — это весть «оттуда»,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко слышать:
«Чудо — есть!»