Что здесь вижу я? Сраженья?
Или игры? Или чудо?
Две пятерки юных братьев
Состязаются друг с другом,
Как волшебница велит им.
У одних — стальные пики,
У других — из быстрых нитей
Петли, чтобы в плен их гибкий
Сталь блестящая попалась.
Вот в неволю взяты пики,
Но в военном легком танце
Ускользают прочь проворно
Из сцепленья нежных нитей,
Что, едва одну отпустят,
Вмиг другую оплетают.
Так в бою, в борьбе, в победах,
В натисках и отступленьях
Сеть искусная плетется,
Белизной подобна хлопьям,
Чье паденье свет и тени
Делит сотнями оттенков,
Недоступных наших краскам.
Кто получит одеянье,
Всех желанней? Кто отличен
Будет госпожой любимой,
Признанный ее слугою?
Мне счастливого удела
Знак достался, о котором
Тайно я мечтал. Отныне
Посвящен я в слуги милой.
Но покуда беззаботно
Я нарядом щеголяю,
Вновь беспечная десятка
Дружно, скрытно и прилежно
Тоньше сети ткет, сплетая
Лунные лучи, туманы
И ночной фиалки запах.
Не успев тенет заметить,
Попадает в них счастливец,
Нам же, прочим, остается
Поздравлять и прятать зависть.
Брожу я по полю с ружьем,
И светлый образ твой
В воображении моем
Витает предо мной.
А ты, ты видишь ли, скажи,
Порой хоть тень мою,
Когда полями вдоль межи
Спускаешься к ручью?
Хоть тень того, кто скрылся с глаз
И счастьем пренебрег,
В изгнанье от тебя мечась
На запад и восток?
Мысль о тебе врачует дух,
Проходит чувств гроза,
Как если долго в лунный круг
Смотреть во все глаза.
Когда бы клад высоких сил
В груди, звеня, открылся!
И мир, что в сердце зрел и жил,
Из недр к перстам пролился!
Бросает в дрожь, терзает боль,
Но не могу смириться,
Всем одарив меня, изволь,
Природа, покориться!
Могу ль забыть, как глаз обрел
Нежданное прозренье?
Как дух в глухих песках нашел
Источник вдохновенья?
Как ты дивишь, томишь меня
То радостью, то гнетом!
Струями тонкими звеня,
Вздымаясь водометом.
Ты дар дремавший, знаю я,
В моей груди омыла
И узкий жребий для меня
В безбрежность обратила!
Возлюби просторы мгновенья,
Всколоси их звонкую степь,
Чтобы мигов лёгкие звенья
Не спаялись в трудную цепь.
Ах, как тяжко бремя свободы,
Как темны просторы степей!
Кто вернёт темничные своды
И запястья милых цепей?
Что рук не свяжете?
Ног не подкосите?
На тёмной пажити
Меня не бросите?
Не веют крылия
Живых вестей
Здесь, на развилии
Слепых путей.
Не зови того, кто уходит,
Не жалей о том, что прошло:
Дарит смерть, а жизнь лишь уводит…
Позабудь и знак, и число.
Ах, как дики эти излоги!
Как грустна вечерняя муть!..
Но иди: в полях без дороги
Пусть неверен будет твой путь.
Край одиночества,
Земля молчания…
Сбылись пророчества,
Свершились чаянья.
Под синей схимою
Простёрла даль
Неотвратимую
Печаль.
Гаснет день. В соборе всё поблёкло.
Дымный камень лиловат и сер.
И цветами отцветают стёкла
В глубине готических пещер.
Тёмным светом вытканные ткани,
Страстных душ венчальная фата,
В них рубин вина, возникший в Кане,
Алость роз, расцветших у креста,
Хризолит осенний и пьянящий,
Мёд полудней — царственный янтарь,
Аметист — молитвенный алтарь,
И сапфир, испуганный и зрящий.
В них горит вечерний океан,
В них призыв далёкого набата,
В них глухой, торжественный орган,
В них душа стоцветная распята.
Тем, чей путь таинственно суров,
Чья душа тоскою осиянна,
Вы — цветы осенних вечеров,
Поздних зорь далёкая Осанна.
Ветер с неба хлопья облак вытер,
Синим светом светит водоём,
Жёлтою жемчужиной Юпитер
Над седым возносится холмом.
Искры света в диске наклонённом —
Спутники стремительно бегут,
А заливы в зеркале зелёном
Пламена созвездий берегут.
А вблизи струя звенит о камень,
А внизу полёт звенит цикад,
И гудит в душе певучий пламень
В синеве сияющих лампад.
Кто сказал: «Змеёю препояшу
И пошлю»?.. Ликуя и скорбя,
Возношу к верховным солнцам чашу,
Переполненную светами, — себя…
Весь жемчужный окоём
Облаков, воды и света
Ясновиденьем поэта
Я прочёл в лице твоём.
Всё земное — отраженье,
Отсвет веры, блеск мечты…
Лика милого черты —
Всех миров преображенье.
Все за свободой — туда.
Люди с крылом лебединым
Знамя проносят труда.
Жгучи свободы глаза,
Пламя в сравнении — холод,
Пусть на земле образа!
Новых напишет их голод…
Двинемся вместе к огненным песням,
Все за свободу — вперед!
Если погибнем — воскреснем!
Каждый потом оживет.
Двинемся в путь очарованный,
Гулким внимая шагам.
Если же боги закованы,
Волю дадим и богам…
В этот день голубых медведей,
Пробежавших по тихим ресницам,
Я провижу за синей водой
В чаше глаз приказанье проснуться.
На серебряной ложке протянутых глаз
Мне протянуто море и на нем буревестник;
И к шумящему морю, вижу, птичая Русь
Меж ресниц пролетит неизвестных.
Но моряной любес опрокинут
Чей-то парус в воде кругло-синей,
Но зато в безнадежное канут
Первый гром и путь дальше весенний.
Подруги, сестры, в трудный час
В свои ряды зовем мы вас,
Зовем борцов отважных, честных,
Работниц скромных и безвестных.
Силен противник, и трудна
Нас истомившая война;
Быть может, ждут еще нас беды,
И горечь слез, и тяжесть мук,
Но злым врагам из наших рук
Не вырвать знамени победы!
Враги усилили напор,
Они спешат. Спешат недаром:
Их тыл охвачен весь пожаром,
И срок настал — с врагами спор
Решить одним стальным ударом.
Подруги, сестры, в трудный час
В ряды борцов зовем мы вас,
Отважных, бодрых, стойких, честных,
Работниц скромных и безвестных.
Придут иные времена,
И будут новым поколеньем
Произноситься с умиленьем
Святые ваши имена.
Белым саваном покрытый,
Рот осклабив во всю ширь,
По Руси на тощей кляче
Едет Голод-богатырь,
Шею вытянув худую,
Закусивши удила,
Кляча медленно ступает,
Топчет мертвые тела.
Кляча медленно ступает,
Топчет мертвых и живых,
Обессиленных, голодных,
Стариков и молодых.
Стоном стонет Русь родная,
Плачут дети и отцы,
И все гуще устилают
Путь пред клячей мертвецы.
Едет Голод, похваляясь:
«Эка, право, благодать!»
Супротивника злодею
В диком поле не видать.
Похваляясь, ухмыляясь,
Едет Голод-богатырь, —
Где копьем ударит Голод,
Там — могилы и пустырь.
Не ломается, не гнется
Богатырское копье.
Трупы Голоду — закуска,
Кровь холодная — питье,
Плач, и стоны, и проклятья
Для него — застольный хор.
Вслед за ним плетется свита —
Слуги верные и двор.
Слуги — сволочь, сброд наемный,
Душегубы-палачи,
Двор — священство и бояре,
Мироеды-богачи.
Голод им дает защиту,
И усладу, и покой,
Ради них он Русь за горло
Взял костлявою рукой.
«Гей! — попы грозят крестами
И удавкой — палачи. -
Гей, сдавайся, люд голодный!
Покоряйся и молчи!
Воля-вольная и счастье
Не далися дуракам.
Вновь мы сядем вам на шею,
Приберем вас всех к рукам.
Богатырь наш славный, Голод,
Он никем не победим.
Голь стреноживши, мы больше
Ей поблажки не дадим!»
Белым саваном покрытый,
Рот осклабив во всю ширь,
По Руси на тощей кляче
Едет Голод-богатырь.
Тихо-тихо стонет поле,
Скорбно травы полегли.
Смотрит Голод в даль немую.
Кто-то скачет там вдали.
Ближе, ближе, ближе, ближе…
Голод шепчет: «Что за бес?»
Осадил он сразу клячу,
Взял копье наперевес.
Голод шею пригибает
В ожиданье боевом.
Красный Всадник мчится полем
На коне на огневом.
Острой саблей замахнувшись
И привставши на седле,
«Эй! — кричит он. — Долго ж, Голод,
Ты гуляешь по земле!
А пора уже, пожалуй,
Поквитаться мне с тобой!»
Это бой последний, братцы,
Богатырский страшный бой.
Не на жизнь, а на смерть бьется
Богатырь с богатырем.
Если Голод одолеет,
Все бесславно мы помрем.
Если ж саблей Всадник Красный
Череп Голоду снесет,
Всех убогих, всех голодных
Он от гибели спасет:
Солнце в небе заиграет,
На луга падет роса,
Зацветут, зазеленеют
Нивы, рощи и леса;
Загудят, как рой пчелиный,
Деревушки, города, —
Зазвенят повсюду песни
Счастья, воли и труда.
И над Голодом сраженным,
Свой увидя приговор,
Будут выть предсмертным воем
Челядь верная и двор:
И священство, и бояре,
И купцы, и прочий сброд, —
Все, чью власть навеки сбросил
Пробудившийся народ!
Жена у Прова Кузьмича
Не зла, да больно горяча, —
Где праздник, уж орет заране:
«Отмой-ка, пентюх, грязь ты в бане!»
«Иду — чего уж там? — иду!»
Кузьмич с женой всегда в ладу;
Не то чтоб был мужик покорный,
Да бабий норов знал он вздорный:
Перепечет в сердцах кулич,
А виноват, мол, Пров Кузьмич.
В предбаннике хвативши чару
— И не одну, поди! — винца,
Пров с полки кличет молодца:
«Поддай-ко-сь, милый, пару!»
Вконец разнежившись в пару,
Пров стонет: «Сем-ка, подбодрюся,
Водой холодной окачуся,
Силенок свежих наберу.
Всамделе, стал тетюхой слабой:
Сдаю изрядно перед бабой».
Что ж вышло, братцы, с мужиком?
С того ль, что был он под хмельком,
С того ль, что думал про хозяйку,
Бедняк, не ту схвативши шайку,
Весь окатился… кипятком!
*
Хотя ты мне ни кум, ни сват,
А все скажу я: бюрократ,
Не брезгуй, брат, моим уроком.
Бог весть, что будет впереди?
На новых выборах — гляди! -
Не обвариться б ненароком!
Благословенье Моё, как гром!
Любовь безжалостна и жжёт огнём.
Я в милосердии неумолим:
Молитвы человеческие — дым.
Из избранных тебя избрал Я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук.
Леса, увалы, степи и вдали
Пустыни тундр — шестую часть земли
От Индии до Ледовитых вод
Я дал тебе и твой умножил род.
Чтоб на распутьях сказочных дорог
Ты сторожила запад и восток.
И вот, вся низменность земного дна
Тобой, как чаша, до края полна.
Ты благословлена на подвиг твой
Татарским игом, скаредной Москвой,
Петровской дыбой, бредами калек,
Хлыстов, скопцов — одиннадцатый век.
Распластанною голой на земле,
То вздёрнутой на виску, то в петле, —
Тебя живьём свежуют палачи —
Радетели, целители, врачи.
И каждый твой порыв, твой каждый стон
Отмечен Мной и понят и зачтён.
Твои молитвы в сердце Я храню:
Попросишь мира — дам тебе резню.
Спокойствия? — Девятый взмою вал.
Разрушишь тюрьмы? — Вырою подвал.
Раздашь богатства? — Станешь всех бедней,
Ожидовеешь в жадности своей!
На подвиг встанешь жертвенной любви?
Очнёшься пьяной по плечи в крови.
Замыслишь единенье всех людей?
Заставлю есть зарезанных детей!
Ты взыскана судьбою до конца:
Безумием заквасил Я сердца
И сделал осязаемым твой бред.
Ты — лучшая! Пощады лучшим нет.
В едином горне за единый раз
Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз,
А из тебя, сожжённый Мной народ,
Я ныне новый выплавляю род!
Покинутый тобой, один в толпе бездушной
Я в онемении стоял:
Их крикам радости внимал я равнодушно,
Их диких слез не понимал.
А ты? Твои глаза блестели хладнокровно,
Твой детский смех мне слышен был,
И сердце билося твое спокойно, ровно,
Смиряя свой ненужный пыл.
Не знало сердце то, что близ него другое,
Уязвлено, оскорблено,
Дрожало, мучилось в насильственном покое,
Тоской и злобою полно!
Не знали те глаза, что ищут их другие,
Что молят жалости они,
Глаза печальные, усталые, сухие,
Как в хатах зимние огни!
Как на Божий мир, премудрый и прекрасный,
Я взгляну прилежней думой беспристрастной,
Точно будто тщетно плача и тоскуя,
У дороги пыльной в знойный день стою я…
Тянется дорога полосою длинной,
Тянется до моря… Все на ней пустынно!
Нет кругом деревьев, лишь одни кривые
Высятся печально вехи верстовые;
И по той дороге вдаль неутомимо
Идут пешеходы мимо все да мимо.
Что у них за лица? С невеселой думой
Смотрят исподлобья злобно и угрюмо;
Те без рук, другие глухи, а иные
Идут спотыкаясь, точно как слепые.
Тесно им всем вместе, ни один не может
Своротить с дороги — всех перетревожит…
Разве что телега пробежит порою,
Бледных трупов ряд оставя за собою…
Мрут они… Телега бедняков сдавила —
Что ж! Не в первый раз ведь слабых давит сила;
И телеге тоже ведь не меньше горя:
Только поскорее добежит до моря…
И опять все смолкнет… И все мимо, мимо
Идут пешеходы вдаль неутомимо,
Идут без ночлега, идут в полдень знойный,
С пылью поднимая гул шагов нестройный.
Где ж конец дороги? За верстой последней,
Омывая берег у скалы соседней,
Под лучами солнца, в блеске с небом споря,
Плещется и бьется золотое море.
Вод его не видя, шуму их не внемля,
Бедные ступают прямо как на землю;
Воды, расступаясь, путников, как братьев,
Тихо принимают в мертвые объятья,
И они все так же злобно и угрюмо
Исчезают в море без следа и шума.
Говорят, что в море, в этой бездне чудной,
Взыщется сторицей путь их многотрудный,
Что за каждый шаг их по дороге пыльной
Там вознагражденье пышно и обильно!
Говорят… А море в красоте небесной
Также нам незримо, также неизвестно,
А мы видим только вехи верстовые —
Прожитые даром годы молодые,
Да друг друга видим — пешеходов темных, —
Тружеников вечных, странников бездомных,
Видим жизнь пустую, путь прямой и дальний
Пыльную дорогу — Божий мир печальный…