— Что мы станем делать, если не сможем продать ничего? — не унималась женщина.
— Тогда уже будет двадцатое января, — сказал полковник, окончательно проснувшись. — Двадцать процентов выплачивают в тот же день.
— Если петух победит, — сказала женщина. — А если нет? Тебе не приходило в голову, что
его могут побить?
— Нашего петуха не могут побить.
— А вдруг побьют?
— Остается еще сорок пять дней, — сказал полковник. — Зачем думать об этом сейчас?
Женщина пришла в отчаяние.
— А что мы будем есть все это время? — Она схватила его за ворот рубашки и с силой тряхнула.
— Скажи, что мы будем есть?
Полковнику понадобилось прожить семьдесят пять лет — ровно семьдесят пять лет, минута в минуту, — чтобы дожить до этого мгновения. И он почувствовал себя непобедимым, когда четко и ясно ответил:
— Дерьмо.
Вы знаете, что такое «еврейское счастье»?
Нет, вы не знаете, никогда не знали и не будете знать, что же это такое: «Еврейское счастье»!
… Скажите, положив руку на сердце, где были мозги моих родителей, когда они выбирали имя для новорожденной малютки, то есть для меня? Где?!
Правильно, Клавдия Сергеевна, именно в том месте, о котором вы подумали.
Ну как можно было дать ребёнку, рожденному в СССР, имя Сара?! Для русского уха - просто ругательство. Самое страшное в том, что в сочетании с нашей фамилией мое имя становилось несовместимым с жизнью.
- А сейчас к доске пойдет Сара Пизенгольц!
- Пизенгольц! Ты сдала анализы? Нет?
- Сара! Завтра же уезжать в пионерский лагерь!
- Сара! Сара!!! Купи еще две бутылки кефира! Ты меня слышишь, Сара?!
Я опускаю малиновое лицо вниз и бегу в магазин, проклиная своих родителей, эту улицу с прохожими, милиционера, дворника и всех, всех… и, конечно, себя!
Мне пришлось стать круглой отличницей, чемпионкой Москвы по толканию ядра. Я выучила пять иностранных языков (среди них иврит и японский). Читаю в подлинниках классиков мировой литературы.
Но где личная жизнь? Где тот единственный, тот, кто не отпрыгнет от меня, узнав моё имя и фамилию?
Так прошло много лет в страданиях, которые невозможно себе представить. Но есть Б-г на свете, и чудо свершилось! Это было настоящее чудо-jude!
Он подошел ко мне поздно вечером и попросил 2 коп. на телефон.
Ночь озарилась светом его огненно-рыжей головы.
Двухметровый верзила, похожий на подсолнух Ван-Гога, улыбался во всю свою бандитскую рожу.
- Абрам - назвался он, и протянул мне свою руку.
- Сара, - ответила я и, сжав его ладонь так, что он побледнел, добавила, глядя в его глаза: - Сара Пизенгольц.
Потом мы часто вспоминали, как мы ржали после того, как Абрам произнёс свою фамилию.
- Абрам Ашпизд, - сказал он.
Клавдия Сергеевна! У нас скоро свадьба. Что делать с фамилиями?
Подали бифштекс. Он был приготовлен точно по ее вкусу, с подрумяненным хрустящим луком. Джулия ела жареный картофель, деликатно держа его пальцами, смакуя каждый ломтик, с таким видом, словно хотела воскликнуть: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!»
«Что такое любовь по сравнению с бифштексом?» - спросила себя Джулия..
Я чёрную розу - эмблему печали
В тот памятный вечер тебе преподнёс.
Мы оба сидели, мы оба молчали,
Нам плакать хотелось, но не было слёз.
В оркестре играла гитара о розе,
Шумел полупьяный ночной ресторан.
Так что же ты смотришь с улыбкой печальной
На свой недопитый с шампанским бокал.
Любил я когда-то цыганские пляски
И пару гнедых полудиких коней.
То время прошло, промелькнуло, как в сказке,
Теперь я без ласки, без ласки твоей.
Плачь, если хочешь у чёрной гардины,
Спрятав лицо в голубую вуаль,
Мы не нашли своё счастье поныне,
И ничем не унять нашу печаль.
Ах, как бы хотелось начать всё сначала,
Забыть всё, что было и снова начать.
Упиться слезою, целовать твои плечи
И милые губы твои целовать.
Не мешайте «страдающему» кайфовать в своём «страдании»…