Совдеповское время, невыездное. Работал у нас в НИИ инженер с какой-то еврейской фамилией, скажем, Херзон. Тихо делал свою работу, и голоса его никто никогда не слышал.
И вдруг задумал уезжать. Событие. Срочно собирается профсоюзное собрание. Выступают разные лидеры, типо, предатель Родины, страна тебя взрастила, сцуко, идеологически воспитала. А наш Херзон сидит, голову повесил, и видно всем, что мучается парень, не в себе. Еще бы, ведь ему объясняют, что с его отъездом все покатится под откос к чертовой матери, весь мир во всем мире, ебать его гнилые кости.
Когда клиент дозрел, согласно расчетам президиума, ему предоставили слово.
«Товарищи!» — сказал он, и многие удивились тому, что он вообще может говорить. «В этот исторический момент меня обуревают сложные чувства. Во-первых, я счастлив, что слышу всю эту хуйню в последний раз…»
Зал аплодировал стоя. Договорить ему не дали. А Херзон просто хотел сказать, что, во вторых, его ожидают многочисленные проблемы и трудности, с которыми неизбежно сталкиваются все переселенцы, и надеялся на прощение и сочувствие.
Рассказывают, что во время репетиций «Вишневого сада» в Московском Художественном театре А.П.Чехов очень нервничал, выражал недовольство по поводу купюр, на которых настаивали К.С.Станиславский и В.И.Немирович-Данченко.
Наконец состоялась премьера, имевшая огромный успех. После спектакля был устроен банкет, труппа чествовала своего любимого автора. Немирович-Данченко сказал:
— Вот, Антон Павлович, мы сделали купюры, а смотрите, какой успех!
— Да, — ответил Чехов, — успех был действительно большой. Но вы показали только половину пьесы… Представляете себе, каков был бы успех, если бы вы показали её всю?
После матча с хорватами случайно услышал:
— Ну, за победу нашей сборной мы бухла уже достаточно купили. А вот за поражение придется докупать.
У соседа Толика была мечта. Мечту звали новострой на Французском бульваре. И чем финансово ближе была мечта, тем язвительней и желчней был Толик ко всему, что его окружало в его родном дворе на одесской Молдаванке. Критике подвергались все и вся, вплоть до соседских котов и даже родной жены Муси, с которой Толик прожил душа в душу добрых четверть века и даже (если ему верить) ни разу не изменил даже в мыслях.
А когда до осуществления мечты оставалась последняя тысяча долларов, Толик стал невыносим настолько, что соседи (и я, грешный, в том числе) скинулись и принесли Толику его мечту прямо домой в виде заветной тысячи. В общем, Толя квартиру таки купил, потом полгода делал там ремонт и к самому Новому году въехал в апартаменты с кухней-студией, двумя спальнями, гостиной и биде впридачу на двенадцатом этаже с видом на море. «Это вам не засцанная котами Молдаванка с крикливой бабой Валей! Там цивилизация!» — говорил Толик, грузя свои пожитки в старенький шевроле. «И до моря пять минут пёхом», — пыхтел над пожитками Толян. А свою квартиру на Молдаванке сдал студенту из Измаила.
И вот, спустя каких-то полгода, я услышал Толин бас в нашем дворе!
— Осторожней, осторожней, кому говорю! — кричал Толя грузчикам, выгружавшим его вещи.
— Так мы и так обэрэжно! — ответил один из грузчиков.
— «Обэрэжно», — перекривил грузчика Толик, — и чему вас в ваших тернополях и львовах учат?
— Привет, Толя! — пожал я ему руку, — чего это ты вернулся?
— Понимаешь, Андрюха, не могу я там жить! Эта бетонная коробка давит мене душу! А соседи! Я за полгода даже не знаю, как зовут соседей по лестничной площадке! Души там нет, Андрей. Один железобетон!
— Я, мля, кому говорю осторожней! Тут Мусины вазы в коробке! Вы хотите сделать инфаркт моей Мусечке? — переключился снова на грузчиков Толя…
Возмущен вчерашней историей.
Звиняйте, высоким стилям не обучен. Скажу, как думаю: жених там жопу порвал, чтобы порадовать невесту. А она его пилила до последнего. И развелась с ним потом. Но сначала оба свалили в Лондон и теперь живут там припеваючи. Врозь.
Охуеть, какая романтика. А я вот за себя так скажу — простой тракторист, невесту свою сохранил в целости до самого брака. Хотя хотелось. Полгода на золотое кольцо копил. Жопу рвал не хуже этого лондонского. Но не выябывался сюрпризами. Как накопил — купил, вручил, С тех пор 43 года уже счастливы в браке. Семерых детей подняли. Хочу умереть с ней в один день. Потому что мне без нее тут делать нечего. Верю, что когда настанет этот день, мы успеем, как всегда, зажечь свечи и покормить котят бездомных. Жалко их. Как и всех этих фиф лондонских. Искали, метались, рушили и затевали браки, устраивали сюрпризы, покинули Родину. Зачем? Мишура это все. А моя жизнь настоящая. И прожил я ее счастливо с одной-единственной женой. Без сюрпризов.
Как-то во время выступления перед больными и ранеными к Леониду Осиповичу обратилась женщина:
— Товарищ Утесов, а кто по национальности ваша дочь Эдит?
— Еврейка.
— А жена?
— Тоже еврейка.
— А кто же тогда вы?
— Я тоже еврей.
— Ой, товарищ Утесов, ну что вы на себя наговариваете!
Звонок. Ребенок пошел открыть дверь, вернулся и на вопрос: «Кто приходил?» — ответил: «Это Жома Шиплис».
Родители всю голову сломали, кто такой, а потом ребенок пояснил: «Ну, этажом ошиблись, чего вы такие сидите?»
В больнице Святого Иосифа в Нью-Йорке пациент христианин просыпается после операционного наркоза, мало-помалу приходит в сознание и подзывает медсестру:
— Сестра, что это значит? Я лёг в больницу ради операции на сердце и вдруг обнаружил у себя ещё одну повязку намного ниже.
— Ох, — отвечает та, это такая фантастическая история! Когда доктор вскрыл вашу грудную клетку, он обнаружил неожиданные осложнения, с которыми он не мог справиться, но, к счастью, знаменитый хирург профессор Кац был рядом и согласился довести операцию до конца. Он оперировал Вас в Большой операционной, и все врачи, ассистенты, медсёстры и даже санитарки сбежались, чтобы посмотреть, как он работает своими волшебными пальцами. Это была сказка! Все сидели тихо, как в церкви. И когда он закончил, присутствующие устроили ему овацию.
Доктор раскланялся во все стороны, а потом, чисто на бис, сделал Вам обрезание.
Говорят, что у нас в Америке полиция чуть-что начинает стрелять. Я не согласен. И вот почему. У меня есть друг Петя. И у него есть жена Мила, которую все называют Мила-Пила. Когда этот Петя со своей Пилой приехал в Америку, то машину он купил раньше, чем выучил английский язык. И вот как-то я приглашаю их к себе на дачу в Поконо. Объясняю на чистом русском языке: «Петя, выезжаешь на 280-ю, она переходит в 80-ю, на 284-м экзите выезжаешь и звонишь мне, я тебя подбираю». И добавляю: «Всё время ориентируйся на вывеску «Поконо». Поконо, если кто-то не понял, это дачная местность.
Где Петя переехал на 287-ю и при этом поехал в обратную сторону — на юг, я не понял, но теперь это уже не важно. И вот он едет-едет, едет-едет, а вывески «Поконо» всё нет и нет.
Через два часа его Мила включает свою пилу: «Как можно было не взять карту? Как можно было не выяснить куда ехать? Как я могла связаться с таким идиотом? Боже, как я могла так влипнуть?»
Тогда Петя думает: «Надо ехать быстрее, потому что на этой скорости она меня распилит раньше, чем мы доедем до этих Поконо».
Он нажимает на газ и едет так минут пять — не больше, потому что за ним появляется мент со своей светомузыкой и требует остановиться. Петя, новый иммигрант со старыми привычками, хватает бумажник и бежит к менту. Тот спокойно достает свой пистолет и говорит, что если Петя сейчас не сядет обратно в свою машину, он его убьет.
Петя не столько по словам, сколько по жестам, понимает, что с ним не шутят и возвращается в свою машину.
Мент прячет пистолет, выходит из машины, подходит к Петиной и говорит ему: «Дай мне свои водительские права» и показывает на бумажник. Петя опять все понимает по-своему и достаёт из бумажника 100 долларов. Мент ему говорит: «Если ты намерен мне дать не водительские права, а взятку на рабочем месте, то я на тебя надену вот эти наручники». И показывает ему наручники.
Мила, которая тоже не понимает, почему мент отказывается от 100 долларов, спрашивает: «Петя, что он от тебя хочет?»
Петя отвечает: «Я не знаю! Может предложить ему 200?»
Мила говорит: «Боже мой, почему я связалась с таким идиотом? Если ты не знаешь, сколько это стоит, так выясни у него!»
«Почему я идиот? — в очередной раз удивляется Петя. — Просто, когда мне показывают то пистолет то наручники, я немного нервничаю».
«Так перестань нервничать и выясни!» — говорит Мила.
«Хорошо, я сейчас всё выясню! — говорит Петя, потом поворачивается к менту и, как его учили на курсах английского языка, говорит: «Хэлло, ду ю спик инглиш?»
Мент удивленно: «Ду ай спик инглиш?!»
Петя ему: «Йес, ю! Ду ю спик инглиш?»
Мент — в полной растерянности, потому что никаких других языков кроме английского он не знает.
Мила говорит: «По-моему, он такой же идиот как и ты! Боже, как я влипла!»
Мент, между тем, приходит в себя, прячет пистолет и говорит Пете:
«Оk, where do you go, dude?» (куда ты едешь, умник?)
«I'm Petya, — отвечает Петя, как его учили на курсах. — What is your name?»
Мент, ничего не отвечая на Петин вопрос, берёт его телефон, смотрит, какой последний номер он набирал и звонит мне.
«Здравствуйте, — говорит он, — я полицейский такой-то, вы случайно не знаете Петю?»
Я честно отвечаю, что Петя мне хорошо известен, причем с детства.
«Прекрасно! — говорит мент. — Тогда ответьте мне на такой вопрос: не страдает ли ваш друг какими-то психическими заболеваниями?»
Я отвечаю, мол, нет, не страдает. «Может быть он перенес недавно, какую-то тяжелую психологическую травму?» — продолжает настаивать мент.
«Тяжелую психологическую травму, — отвечаю я, — Петя перенес 30 лет тому назад, когда женился на той женщине, которая сейчас сидит справа от него. Но судя по тому, что он до сих пор её не задушил, он — в прекрасной психологической форме».
«Это я понимаю, как никто», — вздыхает мент.
«Просто он ещё не успел выучить английский, — добавляю я. — Отсюда все проблемы»
«Так где вы его ждете?» — спрашивает мент, и я объясняю где.
И тогда мент становится перед Петиной машиной и везёт его с мигалкой сто миль до 284-го экзита, где передаёт его мне, как говорится, с рук на руки.
Уже на даче я объясняю Пете, что у нас в Америке с ментами надо быть поосторожней, потому что таки да могут застрелить на месте.
«Я же говорю, что он идиот», — замечает Мила.
«Почему?» — не понимаю я.
«Потому что никакой умный человек не поедет 100 миль, чтобы помочь такому Пете, как мой, если он может его застрелить на месте и не иметь этой головной боли!»
У мамы было плохое настроение, и она весь вечер пилила папу по поводу и без. Когда она сварила яйца для салата и поставила их в холодную воду, папа заменил их сырыми и закрылся у себя в комнате на замок. Папа говорит, что вопли было слышно на пару этажей вниз.
Оба уже на пенсии, а развлекаться не перестали…
Однажды ночью в квартиру к Бальзаку проник вор и стал взламывать замок в ящике его письменного стола, надеясь найти там деньги. Вдруг из темноты раздался громкий смех. «Любезный, вы зря рискуете, пытаясь в ночи найти то, что мне не удается найти даже при свете дня», — сообщил Бальзак со своей кровати.
Работая интервьюером, я обнаружил странную закономерность. Молодые женщины, у которых были совсем маленькие дети, родили их обычно в возрасте 24−26 лет.
А те, у которых дети постарше, разрешились в 20−22 года.
Так и не понял, в чем дело.
Как-то в одесском Доме актера проходил вечер одного известного московского режиссера и драматурга. Гость долго и интересно рассказывал о столичной театральной жизни, читал стихи. А в конце стал петь. И пел много. Зрители дружно хлопали и подпевали. Как на хорошем эстрадном концерте…
В зале случайно присутствовал снимавшийся в это время в Одессе Зиновий Гердт.
— Зиновий Ефимович, ну как вам? — спросили у него.
— Мне понравилось. Люди, у которых вкус похуже, вообще в восторге…
В прошлом веке королева Нидерландов во время визита в США должна была посетить Белый дом.
Перед ее приездом к Белому дому прибыл посол Нидерландов. Охрана его не пустила.
— Я посол Нидерландов.
— Каких еще Нидерландов? Освободите проезд, сэр. Мы ждем прибытия голландской (dutch) королевы.
Говорят, история армянского радио началась с оговорки ереванского диктора: «При капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме все происходит наоборот». После этого радиостанция стала персонажем многочисленных анекдотов, начинавшихся с фразы: «У армянского радио спрашивают».
Анекдоты эти были настолько популярны, что представителям настоящего армянского радио приходилось несладко. Как-то в начале семидесятых в Москве, в Колонном зале Дома Союзов проходило Всесоюзное совещание работников радио и телевидения. Когда председательствующий объявил: «Слово предоставляется представителю армянского радио», — в зале стоял такой хохот, что бедному представителю долго не давали начать выступление. Когда смех, наконец, стих, этот самый представитель взял микрофон и произнёс: «Нас часто спрашивают…» Говорят, после этого работа совещания была полностью парализована.