Жил-был тихий мальчик, студент физфака Боря Гофман, условно-русский из приличной еврейской семьи. Обитал в московской общаге, потому что приехал на учебу откуда-то не то из Черновцов, не то из Винницы. Скромный юноша. По гулянкам не шлялся, в студенческих попойках замечен тоже не был. Учился себе потихоньку.
В это время в университет прибывает группа американских стажеров. Начало девяностых. Перестройка ! Только-только разрешили в вузы пускать иностранцев из не особо дружественных нам западных стран. Вроде как для дальнейшей интеграции и в сугубо мирных целях. Боря к москвичам-то толком присмотреться и привыкнуть не успел, а тут настоящие живые американцы. Любопытство победило природную робость, и впервые за три года обучения он выбирается на какой-то студенческий сходняк, где происходит братание двух держав. Народ пьет, поет, танцует, слегка фарцует, а кто-то уже и целуется. А Боря, не умеющий ни того, ни другого, ни третьего, оказывается оттерт куда-то в район кухни, где ему поручают ответственное дело в виде грязной посуды и сбора мусора. За этой бытовой прозой его случайно замечает американская барышня, и Боря западает ей в душу своей невероятной хозяйственностью и домовитостью. Знакомятся. Начинают общаться. И он нравится ей все больше и больше: не пьет- не курит, под юбку не лезет, яичницу сам готовит, водит в музеи. Пол-года плотного общения, и барышня отбывает в родные американские штаты абсолютно влюбленной и покоренной. Да и Боря охвачен романтичными чувствами и негой. Дальше происходит переписка, обоюдные объяснения на смешанном русско-английском сленге и, как апофеоз — решение пожениться. Поскольку студент для этой цели по-быстрому смотаться в Америку никак не может, барышня, путем сложных шахматных комбинаций, выколачивает русскую визу и едет к своему жениху, чтобы скрепить чувство узами законного брака. Ну, само собой, начинается хождение по инстанциям, пинки, отфуболивание от одного ответственного к другому, в общем, нормальный наш сюр, без которого даже и жить было бы неинтересно. Но эти двое молоды и времени впереди у них навалом. Короче говоря, они все преодолевают, таки сочетаются законным браком, и новоиспеченный муж в обнимку с американской женой отбывает по месту своего нового жительства. На север Аризоны, на территорию резервации индейцев племени Навахо. Потому что любимая оказалась индианкой. И папа ее был индеец. И вся родня тоже. Но Боря такой ерунде значения не придает, подумаешь, удивили, он и сам представитель не менее угнетаемой нации. В общем, живут -поживают. А через какое-то время тесть, который был — ни много-ни мало — вождем племени, помирает. Поскольку наследников мужского пола он не оставил, то, согласно обычаям, титул вождя был передан мужу старшей дочери.
Так простой советский еврей Боря Гофман стал вождем индейского племени. Мало того, благодаря стараниям соплеменников, получил место в палате представителей. И снискал славу пламенного борца за права индейцев, потому что в каждой своей речи с чувством говорил о том, как обижают его народ:
-А ведь именно мы, -всякий раз напоминал он публике, -являемся коренными жителями Соединенных Штатов Америки !
- Ты зачем все пельмени из пакета в кастрюлю забросил?
- Я хотел бросить несколько штук, а они все как ломанутся!
- А у вас свадьба как, по залету была или по любви?
- Мммм… Скорее всего по любви. Мы когда женились, залету уже два года исполнилось.
Детектор лжи реально существует - я на таком женат!
Стажеру в МИДе предложили написать ответ на ноту протеста
одной из «банановых» республик. Через неделю начальник наставляет стажера:
«Насрать» - пишется вместе, «не е-бёт» - раздельно, а «черная обезьяна» - с большой буквы, поскольку вы обращаетесь к Президенту республики…
Студент, выучив статусы друзей, сдал на «отлично» философию.
Школьники пишут диктант.
- Слушай, «бесспорно» пишется с одной «с» или с двумя?
- Пишется с одной «з» и раздельно!!!
Не важно как креститься - важно верить в ЭТО
Тебя помилуют, не бойся.
Ложись и с головой укройся.
Ложись и спи лицом к стене.
Ночной покой всегда в цене.
Дыши всю ночь легко и ровно.
Да будут те, с кем связан кровно,
Хранимы ангелом самим.
Да будет ангел сам храним.
В вагоне метро, как всегда, тишина. И в тесной толпе в унисон люди дышат.
Ребенок-оборвыш стоял у окна - такой, как и сотни бездомных мальчишек.
Потертая куртка с чужого плеча, висят рукавицы на старых резинках…
Он взглядом старался меня повстречать и ерзал ногами в промокших ботинках.
Народ сторонился и тихо вздыхал: особенно кратко, как будто невольно.
Уставший вагон в темноте затихал.
А мне было страшно,
и горько,
и больно…
Лет восемь скрывала дырявая шапка кудрявых волос и неряшливой стрижки.
Веснушек подарена солнцем охапка - такой, как и сотни бездомных мальчишек…
Не пел и не плакал. Не лазил в карманы.
Чертил на окне непонятные знаки.
Герой недописанных детских романов: ненужный ребенок с судьбой наизнанку.
Не знающий книжек, родительских ласок; сжимающий пальцы бескровных ручонок.
Боящийся взглядов, пинков и огласок…
Бездомный
ненужный
голодный волчонок…
В толпе незаметным становится горе… Чужая беда - не подносит счета.
Такие мальчишки наплакали море: краев не видать…
тишина…
темнота…
- Он нас обворует !- вдруг пискнула дама.
- Он болен, наверно… - кивнула старушка.
Смутилась какая-то юная мама, девчушке волосики пряча за ушко…
- Вот это комфорт! - возмущался мужчина, к себе прижимая засаленный ранец.
Им рядом бы лучше - бездомную псину, чем этот курносый малыш-голодранец…
Толпа, как змея, поднатужила жала. Мальчишка на станции вышел во тьму.
И я бы рванулась! И я бы бежала! А что удержало - сама не пойму…
В ночи завывали бездомные псы: потертые шкуры чужими следами.
Мальчишку-оборвыша мне не спросить, как трудно жить в мире без дома и мамы…
Вот только сдавило у горла, как ком…
А что уже плакать?
А что уже толку…
В толпе безразличной, в вагоне пустом волчонок когда-нибудь вырастет волком.
Следы оставляя на светлом сукне, я жалась к окну в теплом платье в горошек:
корявая буковка «А» на окне…
мальчишку, наверное, звали - Алеша…
И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, - я куплю нам хлеба, сниму
нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня
есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.
У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел
ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус
селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пэн, Иванушка, домовой,
не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть".
И она
говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу -
радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой,
отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба
обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее - только чуть грубее".
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все
кучевые и то слышны, - ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
Палитрой алой вечер стечь спешит
Вдогонку догорающему дню,
И камни градом валятся с души,
Что я сама спасу и сохраню.
Гостеприимный мир, я вижу вновь
Перед собой распахнутую дверь.
Мы все живем, пока живет любовь,
Пока находок больше, чем потерь.
И на века «кто светел - тот и свят».
Кто знал падения, знает высоту.
Тона янтарно-алые закат
Расплещет по небесному холсту.
Признайся, август, как идут дела?
Измучен ли ушедшею жарою?
Которая, я от тебя не скрою,
с ума меня чуть было не свела.
Поведай, расскажи, как на духу,
что нет вины, что ты всегда был мягким.
Пропахшим чабрецом увядшим, мятой.
нас поджидал на стынущем лугу.
Гостеприимно распахнув чертог,
Дарил травы желтеющей упругость
и губ её волнующую сухость,
которую, увы, избыть не смог.
Ещё немного - спишешься в тираж,
И вновь воспрянешь, позабыт ветрами…
Разворошишь костёр, вновь вспыхнет пламя.
В нём растворится дурь моя и блажь.
«Хотеть - не вредно, вредно - не хотеть» как мантру, повторяю эту строчку, я лучше «сделаю», чтобы потом жалеть, чем, не попробовав, жалеть об этом… точно! ?
Сегодня проспал на работу с мыслью «как хорошо что мне не надо идти в школу» :(