«История одной души»
Осенний сад… Промокшая скамейка.
И листья подметает не спеша
Усталый дворник в ветхой телогрейке,
А под скамейкой съежилась душа…
Да, да - душа. Обычная, вот только
Промокла и от холода дрожит,
И вспоминает, как хозяин колко
Сказал: «Душа, ты мне мешаешь жить…
Болишь по каждой убиенной мошке,
Сжимаешься от плача малыша,
Мой завтрак отдаешь бездомной кошке -
Я больше не могу с тобой, душа…
Мои глаза давно устали плакать.
Прошу тебя, как друга, уходи".
Она ушла в сентябрьскую слякоть,
И вместе с нею плакали дожди.
Блуждала долго мокрыми дворами,
Заглядывала в окна и глаза.
Над нею осень хлопала ветрами,
И вслух с судьбою спорила гроза.
Осенний сад. Промокшая скамейка.
И листья снова падают, шурша…
Работу кончил дворник в телогрейке,
А под скамейкой умерла душа…
Куплю фильтр для души. Дорого. БэУ не предлагать.
Слова копировать совсем не сложно,
А ты попробуй напиши свои.
И чтоб в словах сомнений не возникло,
Пиши от сердца и от всей души.
Душа
В реанимации лежит душа
Под капельницей из простых улыбок.
Излечивается неспеша
От яда пройденных ошибок.
Душа была щедра всегда,
Распахивалась пред каждым встречным,
Не зная, есть предел, когда
Раздариваешь себя безпечно.
Душа себя дарила всем,
Но ничего взамен не получала.
И чахла от людских проблем,
Их на земле всегда немало.
Но жаловаться душам не дано,
И закрываться тоже им негоже.
Душа болела так давно,
Сама болела, а других лечила, всё же.
И вот, теперь лежит душа
Под капельницей из улыбок ваших.
Слаба, больна, но как же хороша!
И нет души людской на свете краше.
«Камень на душе» - знакомо выражение? Наверное, каждому слышать приходилось, да и испытывать. Духовная боль она всех болей больнее, но особенно тяжко страдание, когда, кажется, нет выхода, когда не видно просвета, когда как будто весь мир ополчился против…
Именно отсюда и бытует - «Беда одна не ходит».
Как не странно, но мужественные, сильные и ловкие представители пола сильного пасуют в этой ситуации чаще. Они могут действовать, бить кулаками, решать сверхсложные логические задачи, но противопоставить что-либо реально исполнимое духовной катастрофе и душевному испытанию им часто не удается.
И здесь появляется женщина.
Помните евангельский путь жен-мироносиц ко гробу Господню? Они идут, взяв необходимое для погребения благовонное миро, но совершенно не заботятся, как они вообще то проникнут в гроб ко Христу. Ведь он завален камнем. Идут и думают: Кто отвалит нам камень от двери гроба (Мк. 16, 3)?
Им ведь не под силу даже сдвинуть этот камень, не то, что его «отвалить», но они идут и знают, что не может не совершиться дело нужное, дело Господне.
Мужчина так просто не пойдет. По крайней мере, он позвал бы друзей, рычаг сделает какой-то, ломик возьмет и, скорее всего, опоздает…
Потому что на себя только надежда и о себе упование. Женская же душа иная.
Это не тот «авось» русский. Нет, не он. Тут другое. Вера в то, что благое не может не совершиться. Поэтому и идут жены-мироносицы к замурованному гробу Господню, а за ними и все наши бабушки, сестры и матери…
Баба Фрося
Ефросинью Ивановну все звали «баба Фрося». Даже сынок ее, неугомонный приходской зачинатель всех нововведений, и участник каждого приходского события, в свои неполные шестьдесят именно так и величал свою родную мать.
Мужа баба Фрося похоронила еще при развитом социализме и, показывая мне его фотографию, гордо прокомментировала, что он у нее был красавец с бровями, как у Брежнева. Брежневские брови унаследовали и три ее сына, за одного из которых «неугомонного Петра» я уже сказал, а двое иных нынче за границей проживают, причем один рядышком в России, а другого в Чили занесло.
Как-то баба Фрося, подходя к кресту, совершенно неожиданно, и безапелляционно сказала:
- Давайте-ка, отец-батюшка ко мне додому сходим, я вам старые карточки покажу. Вам оно полезно будет…
Отказывать баб Фросе - только себе во вред, поэтому, отложив все намеченное, поплелся я после службы за бабушкой на другой конец села философски размышляя, что это бабкино «полезное» мне точно ни к какому боку припека, но идти надобно на глас зовущий.
Жила баба Фрося в старой «сквозной» хате,
Смахнув несуществующую пыль со стула, который точно старше меня по возрасту раза в два, усадила меня бабушка за стол, покрытый плюшевой скатертью в центре которого стояла вазочка с искусственными розами. Вся обстановка в зале своего рода дежа-вю времен моего детства, причем мне не трудно было предугадать даже альбом в котором будут фотографии. Именно таким он и был, прямоугольный с толстыми с рамками листами и московским Кремлем на обложке. Фото, пожелтевшие от времени и обрезанные под виньетку шли последовательно, год за годом, прерываясь советскими поздравительными открытками.
В конце альбома, в пакете от фотобумаги, лежало то, как я подумал, ради чего и привела меня баба Фрося домой. Там были снимки старого, разрушенного в безбожные хрущевские семилетки, храма, наследником которого и является наш нынешний приход.
Деревянная однокупольная церковь, закрытая впервые в 40-ом, затем открытая при немцах в 42-ом и окончательно разобранная в конце шестидесятых выглядела на сереньком фото как-то печально, неухожено и сиротливо.
- Ее уже тогда закрыли - пояснила баба Фрося. - Это мужик мой снимал, перед тем, как зерно из нее вывезли и разобрали по бревнышкам.
На других фото - прихожане. Серьезные, практически одинаковые лица, большинство старенького возраста, сосредоточенно смотрят из своего «далеко» и лишь на одной из них они вместе со священником, облаченного в подрясник и широкополую шляпу.
- Баб Фрось, а куда батюшку тогда отправили, когда храм прикрыли?
- Так он еще почти год тут пожил, дома крестил и к покойникам ходил отпевать, а потом его в Совет районный вызвали, а на следующий день машина подошла, погрузили вещички и увезла его - поведала старушка. - Говорят на родину поехал, он с под Киева был. Бедный.
- А чего «бедный»?
- Так ему тут житья не было - ответствовала баба Фрося. - Последние два года почти весь заработок отбирали в фонды разные, да в налоги. По домам питался. Матушка то у него, сердешная, померла, когда его по судам таскали.
- По судам?
- Эх, мало ты знаешь, отец-батюшка, - продолжила баб Фрося. - На него тогда донос написали, что он в церкви людей призывал облигации не покупать.
- Какие облигации?
- Займы были такие, государство деньги забирало, обещалось вернуть потом.
Облигации я помню. У родителей большая такая пачка была. Красные, синие, зеленые. На них стройки всякие социалистические нарисованы были.
- А что, батюшка, действительно против был?
- Да что ты! - возмутилась баба Фрося. - Ему же просто сказали, что он должен через церковь на несколько тыщ облигаций этих распространить, а он и не выполнил. Кто ж возьмет то, когда за трудодни в колхозе деньгами и не давали.
Пока я рассматривал остальные снимки, баба Фрося, подперев кулачком седую голову, потихоньку объясняла кто и что на них и все время внимательно на меня смотрела. Меня не покидало ощущение, что главное она еще не сказала и эти фото и ее рассказы лишь прелюдия к иному событию.
Так оно и случилось.
Баб Фрося вздохнула, перевязала платочек, как-то более увереннее умастилась на стуле и спросила:
- А скажи-ка ты мне, отец-батюшка, церквы закрывать еще будут?
- Чего это вы, баб Фрось? Нынче времена не те…
- Кто его знает, кроме Бога никому ничего не известно, да и вон и Марфа все талдычит, что скоро опять гонения начнутся.
- Баб Фрось, - прервал я старушку, - у Марфы каждый день конец света. И паспорта не те и петухи не так поют, и пшеница в клубок завивается…
- Да это то так, я и сама ей говорила, что не надо каждый день себя хоронить.
Баба Фрося, как-то решительно встала со стула, подошла к стоящему между телевизором в углу и сервантом большому старому комоду. Открыла нижний ящик и вынула из него укутанный в зеленый бархат большой прямоугольный сверток. Положила на стол и развернула…
Предо мной была большая, на дереве писанная икона Сошествия Святаго Духа на апостолов. Наша храмовая икона…
- Это что, оттуда, со старого храма? - начал догадываться я.
- Она, отец-батюшка, она.
- Баб Фрось, что ж вы раньше ничего и никому не говорили? - невольно вырвалось у меня.
- А как скажешь? Вдруг опять закроют, ведь два раза уже закрывали и каждый раз я ее уносила из церквы, - кивнула на икону бабушка. Что ж опять воровать? Так у меня и сил больше тех нет.
Как воровать?
- А так батюшечка. Когда в первый раз храм то закрыли и клуб там сделали, уполномоченный с района решил эту икону забрать. Куда не знаю, но не сдавать государству. Номер на нее не проставили. А ночевать у нас остался.
- Ну и?
- Ночью я ту икону спрятала, а в сапог ему в тряпочке гнездо осиное положила. Он от боли и икону искать не захотел. Хоть и матерился на все село…
- А второй раз, баб Фрось?
- Второй тяжко было. Мы с мужиком то, когда храм то опечатали уже, ночью в окно церковное, как тати, влезли и забрали икону. Окно высоко было - продолжала рассказ старушка, - я зацепилась об косяк и упала наземь, руку и сломала.
- И не узнали?
- А как они узнают? - хитро усмехнулась баб Фрося. - Когда милиция к нам пришла то, муж мой уже меня в район повез, в больницу, перелом то большой был, косточки выглянули… А детишки сказали, что я два дня назад руку сломала. Вот она, милиция то, и решила, что с поломанной рукой я в церкву не полезла бы. Хоть и думали на меня.
… Мне нечего было сказать. Я просто смотрел на бабу Фросю и на икону, спасенную ею. Нынче в центре храма эта икона, на своем месте, где ей и быть положено, а бабушка уже на кладбище.
Тело на погосте, а душа ее на приходе. У иконы обретается.
Всегда там. Я это точно знаю.
Делись со мной всем тем, что знаешь и благодарен буду я, но ты мне душу предлагаешь, на кой мне черт душа твоя?!
(Шиллер, пер. Лермонтова)
Плакать и грустить и слабые могут, а ты попробуй улыбаться, даже если душа в клочья, даже если сердце на куски…
Глаза откроют множество секретов,
Ты только повнимательней смотри
И если на вопросы ищешь ты ответы,
Взгляни в глаза, - в них зеркало души!!!
ПРИВЕДИТЕ СВОЮ ДУШУ В ПОРЯДОК.
Вы не найдете в мире вокруг себя ничего того, чего нет в вашей душе. Не бывает людей, в которых нет ничего хорошего, как и не бывает абсолютно плохих людей. В каждой душе есть и хорошее, и плохое. Чем больше любви, мудрости, красоты, доброты вы откроете в самом себе, тем больше вы заметите их в окружающем мире. Вам кажется, что если вы чего-то не видите, этого не существует. Нет, просто вы не замечаете в мире того, чего нет внутри вас. Злой человек не видит добра. Жадному - все кажутся жадными, для любящего мир кажется наполненным любовью, а для ненавидящего ненавистью. Поэтому не заблуждайтесь: Вы никогда не достигните богатства, спокойствия и счастья вне вас, если вы не сделали усилий, чтобы найти их в самом себе. Мать Тереза
Сначала ты мне нравился и я думала поиграю и брошу, не получилось ты красиво ухаживал. Потом я влюбилась, и начал играть ты… Когда я сердце тебе отдала ты смеялся. Душу открыла, ты плевал! теперь ты жалеешь об этом, а я счастлива с тем кто меня ценит!
Как хочется, чтобы тебя любили не за твоё лицо, и не за то, как ты выглядишь или какой макияж у тебя сегодня, и не за то, как ты одеваешься. А просто любили… Хочется, чтобы понимали тебя без слов, по одному только взгляду и прикосновению, хочется, чтобы разделяли твои глупые мечты и угадывали, что ты хочешь… Это так просто… Просто любить.
Нет у тебя, человек, ничего, кроме души.
А в душе так темно и наплевано, что многим кажусь избалованной, но не многими я коронована и немногими я околдована. Я возьму, обелюсь вся румянами и отмою душу-прихожую, от вчерашних гулянок чуть пьяная и с сердцем-тобой расстревоженным, всех я вымету, выгоню, выставлю-генеральной уборкой я занята, и сегодня я знаю, что выстою, пред тобою представ незапятнанной. Я хочу для тебя быть любимою, я хочу для тебя быть единственной. Я уже поднялась и я выстою! Даже если молитвы бессмысленны…
Арлекину.
Что скрывает твоя маска?
Кто испортил твою сказку?
Сердце кто молчать заставил,
Поигрался и оставил?
Расскажи мне понемногу
Поздняя ль твоя дорога,
И какие карты биты,
Выигрыш чей и с кем вы квиты.
Расскажи мне не тая,
Где души твоей края?
Кто причина маскарада?
Ад любовь твоя? Награда?
Маску прочь! Я не обижу.
Одинок ты, я ведь вижу.
Часто сети жизнь плела
Я такою же была.
© Copyright: Динара Аджиева, 2008