Сказка про того, кто кусает за бочок.
***
- Девочка-девочка, - шепчут рядом, шепчут так тихо, что шёпот почти утопает в перестуке поездных колёс. - Девочка, слышишь меня?
Настя мотает головой: в поезде всегда такая ерунда мерещится! - и поворачивается на другой бок. Чудится, что рядом вздыхают; а может, это воздух из кондиционера касается лица. Из чистого любопытства - ну ничего же страшного не произойдёт! - Настя приоткрывает глаза - и так резко садится, что чуть не стукается лбом о багажную полку.
Из темноты глядят глаза-звёзды; а если присмотреться, то видно и чёрные очертания тела - притом тела явно нечеловеческого, такого… почти волчьего. Да что уж там - не «почти».
Волк стоит, оперевшись передними лапами о край верхней полки, глазами-звёздами хлопает, клыки скалит - не злобно, а как-то смущённо даже. Настя в ответ тоже глазами хлопает - не звёздами, правда, а самыми обыкновенными. Вот так гость - среди ночи-то, в поезде! Неужели и билет у него есть - или так, «зайцем» едет?
- Девочка, - просит волк, почёсывая лапой за ухом, - будь так добра, ляг поближе к краю. Мне очень надо тебя за бочок укусить, а ты далеко лежишь, я не дотягиваюсь.
- А это мои проблемы? - недоуменно хмурится Настя. Ей хочется смеяться от абсурдности и неправильности ситуации: это как если бы маньяк попросил жертву задрать голову повыше - чтобы, значится, ножом по горлу удобнее.
- Не твои, конечно, - вздыхает волк, опускает уши; словно бы на жалость давит, но при этом даже в глаза избегает смотреть. - Я просто подумал - вдруг ты пойдёшь навстречу? А то мне скоро уши надерут за невыполнение плана; а так не хочется вылетать с работы…
Настя ложится обратно: сидеть на верхней полке неудобно, - натягивает простыню до подбородка. Вроде и жалко волка - а вроде и себе-то бочков не хватает, куда уж раздавать их всяким волкам.
- А что будет, если ты меня укусишь? - интересуется Настя.
Волк оживляется: уши снова торчком, глаза ярче прежнего вспыхивают.
- С тобой - ничего! - заверяет он. - Разве что следующий сон увидишь короче, чем могла бы увидеть. Обычно-то я всех во сне кусаю и они тут же просыпаются, не досмотрев сон до конца; ну, а ты, значит, следующий не досмотришь.
Настя чешет переносицу. Волк глядит с надеждой, глазами умильно хлопает: пожалуйста-пожалуйста, один маленький разочек, мне просто для галочки, честное слово!
- Это не больно? - уточняет Настя.
- Ни капельки! - трясёт мордой волк. - Ничего не почувствуешь, честное слово!
Настя чуть пожимает плечами, больше для самой себя: ну ничего же страшного не случится, если она позволит просто ухватить зубами свой бок? Тем более, он обещает, что всё будет безболезненно…
Волчьи когти нетерпеливо скребут простыню; волк облизывается, наклоняется ближе: можно, я верно понял?
- Кусай, - соглашается Настя; поворачивается на бок и на всякий случай закрывает глаза.
Волк шумно дышит, обжигает дыханием бок - а потом объявляет:
- Всё! И не больно же, правда?
- Правда. - Настя открывает глаза и на всякий случай косится на простыню - совершенно белую, ни единого следа не осталось.
- Приятно было иметь с тобой дело, - довольно скалится волк, - а теперь побегу, мне бы ещё хоть одного успеть укусить. Приятных снов!
Он опускается на пол, и только когти цокают по коридору поезда, с каждым волчьим шагом всё больше сливаясь со стуком колёс.
***
- Молодой человек! - громко шепчут откуда-то снизу, и шёпот едва перебивает храп соседа. - Молодой человек, вы мне очень нужны, пожалуйста!
Молодой человек по имени Алёша недоуменно свешивает голову с кровати: неужто всё-таки вышло задремать? А на нервной почве что только не приснится, особенно в хостеле…
Из темноты комнаты на него глядят две звезды - это чьи-то глаза, наверное, раз уж они глядят; и светятся белые зубы, когда внизу повторяют:
- Молодой человек, вы мне очень нужны! Не могли бы вы спуститься?
«Пошёл ты!» - хочется фыркнуть Алёше; спрятать голову под подушку и снова попытаться заснуть - ну или проснуться, если он уже спит. Но если этот кто-то внизу продолжит сидеть и донимать всех вокруг своим шёпотом? Ещё достанется от невольных соседей, которые по ночам хотят спать, а не слушать ругань между полом и третьим ярусом.
Поэтому Алёша, почесав макушку, вылезает из-под одеяла и спускается по лестнице. К нему бросается темнота - темнота в виде волка с глазами-звёздами.
- Вот спасибо, молодой человек! - радуется волк. - Я бы ни в жизни до вас не добрался, уж так вы высоко спите! У меня дело к вам: будьте так добры, позвольте укусить за бочок!
- Что? - обалдело моргает Алёша; на всякий случай щиплет себя за руку, но сон - если это сон - обрываться не спешит.
- Я пришёл укусить вас за бочок, - охотно поясняет волк. - Наверное, вы хоть раз да спали на краю, да? Ну вот я и пришёл. А вообще-то, - волк вздыхает, опускает морду, - мне план надо выполнить. Хотя бы трёх человек за ночь укусить - а то с работы вылечу. Одну девочку я уже укусил - и вот вас-то мне очень не хватает.
Алёша потирает глаза, но никакая неведомая сила не спешит переносить его обратно в кровать, где он засыпал - точно ли засыпал?..
- А чем тебе этот не нравится? - он наугад тыкает в одного из лежащих на нижнем ярусе. - К нему и лезть не надо.
- Очень нравится! - часто кивает волк. - Если б в моём списке на покусание были только те, кто мне нравится, - как я был бы счастлив! Но мне, верите ли, всегда достаются те, кто спит в самых труднодоступных местах. - Волк привстаёт на задние лапы и, с трудом балансируя, доверительно шепчет: - Однажды мне достался кто-то, который жил в шкафу - и спал там же, представляете? Ещё и запирался изнутри! Я так и не сумел его выманить и укусить - и мне тогда здорово надрали уши.
Алёша нервно фыркает в кулак, представляя, как волк скребётся у шкафа, упрашивая кого-то выйти оттуда и дать себя покусать.
Волк опускается на четыре лапы и хлопает глазами-звёздами:
- Так вы разрешите себя укусить? Это совсем не больно, вы ничего не почувствуете! Только следующий сон будет короче, чем он мог бы быть; и больше никаких последствий!
Алёша снова чешет макушку, подтягивает пижамные штаны и взмахивает рукой:
- Ладно, кусай!
Волк, радостно сверкая глазами, широко открывает пасть и вцепляется в бок белыми-белыми зубами. Алёша невольно вздрагивает, ожидая укуса; но, как и говорил волк, не чувствуется совсем ничего, даже малейшей щекотки нет. А в детстве-то пугали…
- Большое спасибо! - благодарит волк, облизываясь. - Век вас помнить буду. А теперь побегу: мне бы ещё к человеку успеть. Доброй ночи!
На глазах Алёши он выпрыгивает в окно - закрытое-застеклённое, между прочим! - и растворяется в ночной темноте.
***
Кате сквозь сон чудится, что нависло над ней что-то живое, пасть распахнуло, того и гляди укусит; хотя вообще-то чудиться ничего не должно: когда ложишься под утро, спишь как убитый.
Тем не менее, Катя резко оборачивается и открывает глаза - и что-то тёмное падает на пол и приземляется с характерным звуком приземления чего-то живого.
- Так, блэт! - вполголоса восклицает Катя, свешиваясь с кровати.
- Девочка, не ругайся! - просит валяющаяся на полу темнота; поднимается, встряхивается и оказывается чёрным-чёрным волком с глазами-звёздами. - И незачем было так резко оборачиваться, я ничего дурного не замышлял!
- Да ну-у? - неверяще прищуривается Катя; или скорее сонно прищуривается, потому что глаза после бессонной почти-ночи слипаются.
Мысли в голове тоже слипаются; но удивления среди них так и так не находится: жизненный опыт подсказывает, что удивляться необязательно. Ну пришёл тут какой-то волк, попытался накинуться… Подумаешь!
- Ну да, - кивает волк. - Я хотел только за бочок укусить - и ничего больше. У меня время поджимает, мне бы ещё одного человека - и меня не выкинут с работы. Будь хорошей девочкой, дай себя укусить.
- Да кто ты такой, чтобы я давала себя кусать? - фыркает Катя, поудобнее усаживаясь в кровати; и хотя вопрос этот скорее риторический, волк отвечает, смущённо скребя лапой пол:
- Да Фенрир я; тот самый, который в Рагнарёке активное участие принимает. Только, - он вздыхает, - в этом вашем мире просто так на цепи в пещере не отсидишься: придут потом деньги просить за аренду или пещероплату - а где я их возьму? Вот и работаю…
- Что-то ты обмельчал, Фенрир, - ехидно усмехается Катя. - На обычного волка разве что потянешь; а по мифу, помнится…
- А ты с моё в пещере посиди! - озлобленно перебивает Фенрир, и чёрная-чёрная шерсть на его загривке встаёт дыбом. - Думаешь, весело там было? Ага, сейчас! - Он закашливается, трёт морду лапой; бросив взгляд на окно, просит с тревогой: - Девочка, дай себя укусить, пожалуйста. Мне до рассвета надо успеть.
Катя оценивающе глядит сверху и интересуется:
- А если не дам?
Фенрир снова глядит на окно и приглушённо рычит:
- Девочка, поимей совесть - а то совесть поимеет тебя! Зря я, что ли, строил глазки, чтобы меня пустили в это ваше проклятое общежитие среди ночи да ещё и без пропуска?! Ты спала на краю? Ну вот и дай себя укусить!
Катя даже ответить ничего не успевает: Фенрир одним прыжком вдруг оказывается на кровати и, распахнув пасть, вцепляется-таки в бок. Вздрогнув на всякий случай, Катя отталкивает его, и Фенрир падает - опять - на пол. Правда, выглядит он ни капли не расстроенным: подскакивает и радостно шепчет:
- Спасибо, девочка! Спокойной тебе ночи!
Катя думает нецензурно срифмовать в ответ, но Фенрир уже выскальзывает из комнаты; поэтому остаётся только лечь и постараться заснуть ещё раз.
***
- Я их достал! - хвастается Фенрир, от радости виляя хвостом. - Вы думали, не достану? А я достал! И в поезде, и в хостеле, и в общежитии! Всех достал!
- Да-да, - с насмешливой улыбкой кивает Фрейя, - ты всех достал.
- Не в этом смысле! - оскорблённо ворчит Фенрир; но послушно склоняет морду и кладёт на подставленные ладони три кусочка чужих снов.
Фрейя вертит их в руках, разглядывает на свет и бормочет:
- Посмотрим, что можно с ними сделать… А ты спи, - оборачивается она к Фенриру, - ты сегодня славно потрудился. Всё ещё рассказываешь про работу в качестве того, кто кусает за бочок?
- А-ага-а, - зевает Фенрир и усмехается: - Они верят. Пока верят - буду рассказывать; а потом ещё что-нибудь придумаю.
Он устраивается у ног Фрейи, осторожно сжимает зубами несколько перьев на подоле её платья и засыпает, опустив морду на лапы.
Уж его-то никто во сне за бочок не укусит: кому понадобится украсть кусочек сна у Фенрира, которому несколько сотен лет ничегошеньки не снится?
Фрейя с улыбкой гладит спящего Фенрира, и звёзды в его чёрной-чёрной шерсти отзываются мерцанием на каждое прикосновение.
Варгам снятся не по-волчьи волшебные сны.
Жаль, варги разучились их запоминать.
Билет на Осенний экспресс лежал в кармане моей рубашки и щекотливо ощущался своим загнутым уголком. В городе в это время продавались билеты лишь по двум направлениям: в август и в сентябрь. Первый позволял на несколько суток вернуться в жаркое лето, второй - раньше попасть в осень. Почему-то особый ажиотаж распространялся на билеты в лето. Люди вставали в дикую рань, отказывали себе в утреннем кофепитии, выстаивали огромные очереди…
Таких, как я, совсем немного. Мы любим лето; возможно, даже больше, чем осень. Но нам не нравится возвращаться в прошлое, каким бы тепло-мятным оно ни было, такой уж у нас нрав. Мы бодрствуем по ночам, боясь упустить начало нового дня. Мы не засушиваем в книгах листья и цветы. Но мы любим письма - поскольку считаем, что всякое слово, оставленное на бумаге, перестает быть заложником времени, начиная существовать вне его.
Каждое лето я покупаю билеты в осень…
Чудное, все-таки, время года - осень, особенно если вы встречаете его первые дни в пути. Грустное, как глаза Ловца Снов, теплое, как чай в подстаканнике, сказочное, как самые невероятные сны и убаюкивающее - как мерный стук колес Осеннего экспресса, уносящего вас далеко-далеко в совершенно иной мир…
Это август, детка !
Тебе весело, горячо и немножко больно.
Это август, детка, увядает смятой в ладонях розой, стекает мякотью персика, посверкивает камушком, выпавшим из любимого кольца. Время медуз, обгорелых носов и стоптанных подошв. Ты провожаешь лето взглядом, философствуешь и впадаешь в крайности, а лучше бы впадала в детство.
А, может, ну её, тоску? Поверни лицо к морю и дыши йодистым ветром. Лечи раны листом подорожника и бокалом ледяного просекко. Слушай эхо, звучащее среди камней заброшенной часовни. Лови голубых ящериц и голубую волну, обверни мгновения в мягкую фланель воспоминаний, зимой пригодятся.
Это август, детка. Пей густую, горячую, по-турецки пряную ночь. Она варилась на песке в серебряной джезве, получилась с ароматной пенкой, всё по правилам, наслаждайся! Срывай звёзды, набивай ими, будто ворованными яблоками, карманы. Пусть не созрели ещё - не суть.
Сохрани в огромной стеклянной банке все летние сувениры: сверчковую музыку, изумрудное крылышко стрекозы, надколотую ракушку, засохшего жука-оленя, рецепт домашней пахлавы, коллекцию дурацких летних историй, колючки репейника… да всё, что хочешь! Тебе позволено, ты знаешь.
Ешь, молись, танцуй с городскими фонтанами, разбивайся миллиардами брызг, пускай солнечных зайчиков зеркальцем из старой пудреницы.
Продай поржавевшие мечты на барахолке тем, кто любит винтаж. Купи себе новые. Освободи сердце, словно комод, от всего ненужного, ощути простор и свежесть.
Чувствуешь, на душе стало мятно, арбузно, фиалково?..
Это август, детка.
Ну, как в него не влюбиться?
Это была любовь. Она ворвалась ожидаемо, не так, как бывает в сопливых фильмах для подростков или в песнях под гитару, чтобы «как случайная смерть». Но это была любовь.
Кажется, Он никогда не спал. Много работал. Смиренно спешил на смену, пробивая своим ароматом толпы в метро. А запах у него был совсем особенный - в нем сырость речных водорослей смешивалась со свежестью, которая бывает в мае после дождя, и едва уловимой горечью сигарет от того, что так и не случилось.
В перерывах вкусно дымил дорогими сигаретами, глубоко затягиваясь и выпуская в серое небо струйки дыма, которым вмиг отзывались такие же с соседнего завода в этом промышленном районе.
Вечерами Он пил вино, глядя на мир из мансардных окон крошечной квартирки на Васильевском глазами цвета холодной осенней Невы.
Пил, пожалуй, слишком много. Видимо, пытаясь излечить себя от сырого и дождливого климата - серого, как спальные районы, холодного, как взгляд коренных жителей на гастарбайтеров и туристов.
И, когда Он выпивал слишком много, играл на Невском с уличными музыкантами «Сплин» и Цоя. Или тихо шептал ей на ухо Бродского и Ахматову.
И при этом абсолютно в любые моменты, что бы он ни делал: бежал по эскалатору в метро, толкая пассажиров, кричал громче чаек на берегу Финского залива, очаровывал молодых студенток, заманивая в свои сети, водил её по дворам-колодцам или забирался с ней на крыши новостроек, она любила его так, как только умела.
Именно в этом был весь её смысл - любить его такого.
Именно в этом был весь Он… Питер.
Ты устала врать себе.
Зачем придумывать задания, которые ты никогда не выполнишь? Кого ты пытаешься обмануть? Ты никогда не прыгнешь с парашютом и не вскарабкаешься на Килиманджаро. Ты не успеешь увидеть все страны мира и вряд ли напишешь десяток культовых романов. Тебе не дадут Оскар, ну честно - не дадут же. Ты не поедешь на отдалённый остров в океане постигать все тайны бытия, а если поедешь, то умрёшь там со скуки. Тебе не видать славы Стива Джобса, хотя бы потому, что тебя совсем не волнуют инновации. И ежедневная пробежка в пять утра… серьезно? Ты в это веришь?
Можно, конечно, и вовсе отказаться от планов, просто плыть по течению, но у тебя есть идея получше. Ты достаешь блокнот и пишешь то, что давно пора было записать.
…Научиться видеть мир таким, какой он есть.
Растопить иллюзии, выбросить хлам неоправданных ожиданий на помойку, растолочь розовые стёклышки в порошок. Наблюдать, как медленно сгущаются июльские сумерки за окном, как вскипают на небе облака, как покачивается букет из воздушных шаров, отпущенных на волю и зацепившихся за уличный фонарь. Следить за тем, как прорастает косточка мандарина в цветочном горшке. Выйти с бокалом вина на балкон и рассматривать многоэтажку напротив, чувствуя себя героиней фильма Хичкока «Окно во двор». Вот, гляди, молодая женщина укачивает младенца, кто-то утюжит вещи, кто-то готовит ужин или смотрит кино… Это всё и есть жизнь, и ты, девушка с бокалом белого, тоже её часть. Возможно, в доме напротив кто-то так же наблюдает за тобой…
…Пробовать на вкус каждый миг уходящего лета.
Вдыхать арбузную свежесть ветров, чувствовать морскую соль на губах, зачерпывать ложкой медовые летние радости. Надкусить летнюю полночь, как чуть подтаявший шоколадный трюфель, сладкий и горьковатый одновременно. Ах да - и приготовить домашний лимонад, наконец. Базиликовый, ты же давно хотела.
…Просто быть.
Проводить пальцами по мягкой бархатности театрального кресла, блуждать часами в книжном магазине, бежать под козырёк дома, спасаясь от ливня. Жмуриться, глядя на солнце… хохотать до коликов в животе… переворачивать подушку на прохладный бочок… Запустить руку в шкатулку с бисером, брызнуть на запястье новый парфюм, развесить пучки лаванды в бельевом шкафу…
Вспомнить детство: бежать наперегонки со своей тенью, кто быстрей? Быть немножко Питером Пэном, и Венди, и Рони Разбойницей, и, конечно, самой собой.
Ты закрываешь блокнот и улыбаешься.
Потому что впервые твои задачи тебе по зубам.
Золотом, пурпуром, легким румянцем мягко касается города закат. Невесомой прохладой течет его дыхание по улицам города, озорной улыбкой смешит он ребятню, нежными объятиями кутает влюбленных, а мечтателей влечет к небесам - на пушистые челны облаков. И, кажется, ничто не заворожит его, не очарует, не заставит забыться, удивиться, вскинуть тонкие брови в приятном изумлении. Ведь сейчас, на закате, только ему дозволено чудить.
Но что это? Защекотал закатову дыханию ноздри, защипал за кончик языка, потек по сосудам, а оттуда - в легкие - нежный запах. Какой вкусный! Горьковато-сладкий, мягкий, свежий… Кофе! Да с корицей… Вкуснота!
Жужжит кофемашина, сыплется тертый шоколад в ванильный сироп, а закат зачарованно заглядывает в большое окно и смущенно краснеет. В кофейне, мой друг, всегда хорошо. Ведь каждая кружка, каждый глоток сотканы здесь из чистой любви и ласки.
Всегда было интересно, чем окна отличаются от картин?
В обрамлении рамы царит какой-то другой мир, в котором что-то происходит. Девятый вал топит последних выживших, или не топит, и их спасает корабль, а по их истории художник пишет картину. Девочка с персиками ест персики, или не ест, а берет один из них и с мечтательным видом уходит гулять, загадочно улыбаясь своим мыслям о художнике, который так пристально на нее смотрел. Охотники начинают драку за правду, пока в знак уважения к Мюнхгаузену из леса не выходит гордый олень с грушей на голове: он внук вишневого оленя и сын оленя с яблоней. Но это все ни коем образом не относится к тебе, а жаль.
Даже обычная, на первый взгляд, погода. Ее перемены не касаются тебя, твоей уютной квартиры. Все проходит мимо; и летний дождь, и фейерверк осенних листьев, и хлопья снега, и даже какие-то весенние лепестки. Они летят, снуют и кружатся по своим делам. Что уж и говорить о людях. Даже если ты их знаешь, даже если через минуту этот человек зайдет в подъезд и будет тревожить твой несчастный дверной замок, пока человек за окном, он к тебе не относится.
А иногда бывает иначе. Ты стоишь у окна и смотришь, как собака-огонек, соседский шпиц, наворачивает круги по двору с задорным лаем, и вот ты уже этот шпиц. Или тетя Фрося едет на своих роликах за убегающей кошкой, чтобы накормить ее до отвала, а кошка в страхе перед восторженной старушкой спешит ретироваться на вишню, а ты так переживаешь за них, так волнуешься, что ты и кошка, и старушка, и они вдвоем вместе взятые, измазанные кошачьим кормом и обнимающиеся под вишней. Или дети, все дети разом, до-после-вместо школы качающиеся на качелях, взрывающие петарды, кричащие и бегающие. Ты даже иногда становишься серьезным взрослым дядечкой или тетечкой, которые спешат в свой офис. Хотя где-то глубоко внутри ты помнишь, что ты - это только ты, и работа у тебя за твоим любимым столом, сидя, или даже восседая в любимом кресле-троне.
И хочется тебе иногда выйти, перестать быть отражением наружного мира - серебром твоего стекла. Стать просто собой и мокнуть под теплым дождем. Или не мокнуть, как погода сложится.
Я знаю, что обрамление это красиво, но иногда стоит сменить окна и стать персонажем чужого окна, осознать это и улыбнуться. Ведь кто-то сейчас, наблюдая за тобой в обрамлении своего уютного окна, придумывает твою счастливую жизнь.
Когда идет дождь, ни в коем случае нельзя хмуриться. Нельзя бросать на небо мрачные взгляды, зябко кутаясь в плед; недовольно ворчать себе под нос о том, как немыслимо отвратительна и переменчива нынче погода, и уж точно - ни за что на свете нельзя жаловаться на сырость.
Дождь любит, когда вместе с Ним гуляют. Когда громко визжат, заливаются смехом, шлепают по лужам и обнимаются - с ним, с Дождем, обнимаются! Не боясь никаких вымокших футболок, холодных струек, затекающих за шиворот, и подозрительного хлюпанья в ботинках. Тогда и Дождю посмеяться не страшно: сверкнуть молнией, захихикать громом и полить еще сильнее.
Но если ты хочешь стать Дождю настоящим другом, лучше не спеша пройди по улице, задумчиво вглядываясь в темные всклоченные тучи, смешно поморгай, когда холодные капли повиснут на ресницах, и зашагай домой. Ну, а потом, наверное, лучше забыть обо всем и обо всех на свете и, закутавшись в любимый плед, присесть на широкий подоконник с кружкой жасминового чая в руках.
Немного о привычках и переменах
По привычке попытаться собрать волосы в хвост, вспомнить, усмехнуться недоумённо-удивлённому отражению в зеркале, не узнать собственное лицо, снова усмехнуться.
Раньше расчёсываться надо было (надонадонадо, через силу, через «не хочу» - надо), мучительно-долго, едва ли не со слезами. Потом заплетать косы - тоже долго, но механически-легко скользя пальцами.
Каждодневный ритуал в десять минут, неизменный, изживший себя и чуть-чуть меня.
Во снах они ещё длинные. И мокрыми по-прежнему невыносимо оттягивают голову - странный, нелепый фантом. Словно не волосы отрезали, а руку.
Теперь не надо вставать в шесть утра, но всё равно почему-то только в шесть и встаётся (правильно говорят, что привычки сильнее нас). Теперь можно смотреть в окно (поджав под себя ноги на неудобном икеевском стуле) на несколько минут дольше (серьёзный мальчик в военной форме, полустёртые классики на асфальте, белый кот). Теперь можно даже готовить на завтрак блинчики (всегда с мёдом, который вообще-то терпеть не можешь) или сырники. Теперь можно вместо кофе пить, например, молоко, зелёный чай или апельсиновый сок (и соковыжималка, помнится, где-то валялась).
Теперь многое, наверное, можно.
По привычке попытаться собрать волосы в хвост, вспомнить, усмехнуться недоумённо-удивлённому отражению в зеркале, не узнать собственное лицо, снова усмехнуться.
Полить цветы; настроить радио на несуществующую волну, где круглосуточно слышен шум море-океана; сложить из салфетки кораблик; перевернуть песочные часы; завести карманные (ведь чинить механизмы всегда получалось лучше, чем улыбаться людям).
Закрыть глаза и вспомнить: запах земли сразу после удара молнии, пыль над сельской дорогой, кленовые листья в октябре, свежая краска, книжные страницы, сосновая хвоя, цитрусовый шампунь, чернила на коже, кофе, прелые розы на кладбище, горячая смола, заросли мяты, больничная хлорка.
Рубашки в клетку (мужские, потому что женские непривычны), часы на руку (красный ремешок и римские цифры), блокноты (не меньше двух, но всегда пустые), перьевая ручка, томик Баррико, рюкзак (тоже в клетку), нож у щиколотки. И никогда никаких украшений (потому как с детства удавкой сжимают горло цепочки из серебра).
Теперь, наверное, можно сменить имя (оно никогда не было твоим), забыть адрес, номер телефона, запах чужого крема для рук. Теперь, наверное, можно уехать куда-нибудь на Аляску, чтобы там наблюдать за небом (невыносимо близким), отбивать сообщения азбукой Морзе и разводить ездовых собак.
По привычке попытаться собрать волосы в хвост, вспомнить, усмехнуться недоумённо-удивлённому отражению в зеркале, не узнать собственное лицо, снова усмехнуться.
И выйти, не закрыв за собой дверь.
Возвращаясь домой, он здоровался с кактусами, гладил их по тонким иголочкам и заботливо поливал - раз в неделю, не чаще. Кактусы стояли на подоконнике, закутанные в шарф: он боялся, что холодную зиму они не переживут, а переставить никуда не мог - на столе мостились ноутбук, парочка книг, альбом с абсолютно никудышными рисунками, которые он черкал в припадках вдохновения, и кружка с недопитым чаем.
Нехватка места объяснялась очень просто: он снимал кухню. Я честно не знаю, где можно снимать только кухню, без комнаты, но он снимал. Ел здесь, спал здесь, работал здесь - в небольшом закутке три на четыре шага. В квартире, конечно, были комнаты, аж две штуки, но с заколоченными дверьми. Хозяйка ничего не объясняла, а он не спрашивал: давно отучился проявлять любопытство.
По ночам за стенкой - то есть в ближайшей заколоченной комнате - что-то скреблось и топало, бегая из одного конца в другой. В первые дни он не смел и пошевелиться: чудилось, что непонятное существо с лёгкостью выломает дверь, если поймёт, что в квартире есть кто-то ещё. Но потом здравый смысл победил глупые опасения: судя по топоту, оно было довольно маленьким, с таким можно справиться обычным кухонным ножом, бояться нечего. После этого умозаключения он спал спокойно; а в одну из ночей, когда существо особенно расшумелось, даже решился подойти к двери и попросить:
- Эй, дружок, дай-ка мне отдохнуть, ладно?
Существо перестало бегать и скрестись - не то просто удивилось, не то и впрямь выполнило просьбу. И в следующие разы происходило точно так же: пара вежливых слов - и полный покой.
Утром он выпивал крепкий чай и, взяв ноутбук, уходил на работу. А иногда - не на работу: если выпадали деньки потеплее, отправлялся блуждать в ближайший парк. Там он выбирал удобную скамейку и, усевшись, часами глядел в монитор: то печатал программы, то перекидывался с кем-то незначительными фразами, то читал книги, при этом непременно грызя шоколад из супермаркета за углом. Людям, видимо, было глубоко плевать на происходящее: они просто проходили мимо, даже головы не поворачивали. А может, и поворачивали, вот только он, погружённый в своё занятие, ничего не замечал. Когда же рабочий (или не-рабочий) день заканчивался, он возвращался в съёмную кухню, готовил какой-нибудь ужин и ложился спать.
Друзей у него не было. Знакомые - пожалуй, целая куча на работе или в сети. А друзей - ни одного. Да он и не нуждался, вёл принципиально затворнический и, по его словам, самодостаточный образ жизни: сам себе жаловался, сам себя выслушивал и утешал, сам себя развлекал. Зачем вообще нужны какие-то друзья?
Правда, в одну особенно длинную ночь ему стало невыносимо одиноко. Верный советчик - внутренний голос - на этот раз молчал, разводя невидимыми руками: ничем не могу помочь. Никакой рабочий или сетевой знакомый, ясное дело, не стал бы выслушивать его тоскливые жалобы. И он заговорил с существом за стеной.
- Здравствуй, - шепнул он, садясь спиной к двери. - Мы уже так долго живём бок о бок, и я подумал… - Он грустно рассмеялся и покачал головой: - Да ничего я не подумал. Я пришёл жаловаться на своё одиночество. Столько лет считал, что никакой хороший друг, никакая родственная душа мне не нужна. А теперь вот захотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку, да где ж её сыщешь? Только ты, мой неведомый сосед, и остаёшься.
Существо всплакнуло и царапнуло дверь. Он вздрогнул от неожиданности и понимающе усмехнулся:
- Выходит, и я для тебя единственная жилетка. А тебе-то, наверное, ещё больше хочется поговорить? Постоянно взаперти, одна и та же комната - я бы тоже выл и носился каждую ночь туда-сюда.
Существо что-то проскулило и, кажется, улеглось с той стороны двери. Так они сидели несколько минут: в совершенном молчании, думая каждый о своём. И в эту особенно длинную ночь привычная жизнь показалась настолько опостылевшей, что он предложил - торопливо, боясь вот-вот испугаться и передумать:
- Слушай, почему бы нам не увидеться? Я, правда, совсем не знаю, кто ты, но разве это имеет значение? Лично для меня - нет, мне уже без разницы, что случится в следующую секунду. Поэтому давай я просто отопру дверь, а там будь что будет?
Длинное мгновение размышлений спустя существо не то тяфкнуло, не то пискнуло, вполне одобрительно. Тогда он вытащил из шкафа молоток, который давно приметил, и принялся выковыривать гвозди из широких досок, преграждающих вход.
К счастью, приколочены они были кое-как, поэтому через несколько минут вся работа закончилась. Он отложил инструмент, выдохнул, повернул круглую блестящую ручку. Дверь тихонько открылась, и вылетевшее из комнаты мохнатое существо повалило на пол и вцепилось в щёку.
«Ай», - растерянно подумал он; отметил, что должен чувствовать невероятную боль и истекать кровью, но почему-то не было ни того, ни другого. А мохнатое существо, которое оказалось не таким уж и маленьким, тем временем вцепилось в нос… и он понял, что его не грызут, его радостно лижут, благодаря за освобождение.
По законам сказки полагались три каких угодно желания. Но это была не сказка, это была самая обычная жизнь. Поэтому он кое-как поднялся, обнял повизгивающее существо и понёс в ванную - отмывать длинную чёрную шерсть. А потом, наверное, можно будет покормить его остатками супа.