Если миллиард квадриллионов лет обычный графоман будет стучать по клавиатуре, то есть вероятность, что однажды он наберет строку «Ты помнишь, дружище, вьетнамские кеды…»
В пальце всё должно быть прекрасно: и проксимальная фаланга, и средняя фаланга и дистальная фаланга!
В пчеле всё должно быть красиво: и глотка, и пищевод и медовый зобик
В педипальпе все должно быть красиво: и тазик, и вертлуг, и бедро, и колено, и голень и лапка.
Гениален я, как Пушкин!
У меня Толстого стать!
Это, братцы, не игрушки,
Нас, талантов, ущемлять!
В пауке все должно быть прекрасно: и просома, и опистосома, и педипальпы!
Гениальность - сумасшествие, обузданное творчеством.
Я скажу вам откровенно,
Отворя забрало:
Если б был бы я военным,
Был бы генералом!
Гениальные стихи - теснят грудь и озаряют душу.
Я читал о Лао-цзы и Альберте Великом, о Калиостро и Корнелии Агриппе и о Ямвлихе 83, каждый - Вселенная, каждый - звено в невидимой цепи взорвавшихся миров. Я наткнулся на схему, представлявшую собой систему координат: по горизонтали располагались столетия «с первых шагов цивилизации», а по вертикали имена тех, кто своим творчеством осветил эти столетия, имена и названия их трудов. Годы средневековья выглядели как черные слепые окна небоскребов. Но то тут то там на огромной глухой стене появлялись пятна света, излучаемого разумом того или иного гиганта духа, чей голос сумел подняться над кваканьем копошащихся в вязкой тине холоднокровных обитателей болота. Когда над Европой царил мрак, свет сиял в других краях; человеческий дух был настоящим коммутатором, проявлявшим себя сигнальными вспышками среди кромешной тьмы. И замечательно, что на щите этого коммутатора вилки все еще были вставлены в ячейки, умы прошлого все еще отвечали на вызовы. Когда голос призвавшего их времени затихал, они выплывали из мрака, как покрытые снегами вершины Гималаев, и мне почему-то кажется, что не случись какая-нибудь катастрофа, эти светочи не погаснут никогда.
И мне стало скучно. Так скучно, как никогда не бывало. Да ведь ничего же не может случиться! Ничего, даже если я бомбу в них брошу. Они же все мертвецы, зловонные мертвецы. Сидят в своем собственном вонючем дерьме, дышат им… Ни секунды нельзя здесь оставаться больше! Я бросился вон.
На улице все снова предстало серым и обыкновенным. Ужасающе обыкновенным. Двигались люди. Бессловесные, словно овощи. Что они ели, в то и превращались. А их пища превращалась в дерьмо. Только в дерьмо. Тьфу!
В свете, озарившем меня в вагоне надземки, я понял великое значение того, что со мной случилось. Явилось осознание: я знал теперь, что именно произошло со мной, и знал также, в какой степени могу управлять этой вспышкой. Что-то потеряно, а что-то приобретено. Может быть, больше я не испытаю «приступа» такой силы, но даже если он и случится, я не буду таким беспомощным. Как в самолете, идущем с бешеной скоростью сквозь облака: ты не можешь отключить мотор, но вдруг с радостным изумлением понимаешь, что можешь совладать с его ревом.
У меня дела в порядке!
Перспективы неплохи!
Я пишу в своей тетрадке
Гениальные стихи!
И Делон, и Даллес Аллен -
Устыдясь своих имён,
Знают, как я гениален,
И насколько я скромён!
Я, друзья, не Вуди Аллен…
Брежнева не Вера - я!
Но - немного гениален…
И талантлив в меру я!
Многие спрашивают, как мне удалось бросить курить. Невероятно, но я просто перестал вставлять сигареты в рот и поджигать их. Это сработало!