Сизый мой брат, появились мы в мире,
громко свою скорлупу проломя,
но по утрам тебя первым кормили
мать и отец, а могли бы - меня.
Сизый мой брат, ты был чуточку синий,
небо похожестью дерзкой дразня.
Я был темней, и любили гусыни
больше - тебя, а могли бы - меня.
Сизый мой брат, мы и биты и гнуты,
вместе нас ливни хлестали хлестьмя,
только сходила вода почему-то
легче с тебя, а могла бы - с меня.
Сизый мой брат, истрепали мы перья.
Люди съедят нас двоих у огня
не потому ль, что стремленье быть первым
ело тебя, пожирало меня?
Сизый мой брат, мы клевались полжизни,
братства, и крыльев, и душ не ценя.
Разве нельзя было нам положиться:
мне - на тебя, а тебе - на меня?
Сизый мой брат, я прошу хоть дробины,
зависть мою запоздало кляня,
но в наказанье мне люди убили
первым - тебя, а могли бы - меня…"
Это - женщина моя
Я был влюбчив, я был вьюбчив,
но глаза мне отворя,
Бог шепнул:
«Вглядись, голубчик…
Это - женщина твоя".
Ты стояла с моей книжкой
взять автограф у меня,
но я понял, став мальчишкой:
«Это - женщина моя».
Я глядел на твою руку
пристальней, чем на лицо,
и, костяшкой пальца хрупнув,
проросло на ней кольцо.
И теперь уже мой голос,
в него вслушаться моля,
истерзал внутри, как голод:
«Это - женщина моя!»
Слава сразу осерчала,
лишь ее любить веля,
чтобы лишь о ней звучало:
«Это - женщина моя».
Власть обиделась на годы -
охладел к ней, что ли, я,
не слагал ей больше оды…
Власть - не женщина моя.
Может быть, всего основа -
смерти или бытия -
три на свете первых слова:
«Это - женщина моя».
Те слова дышали в пальцы,
коченея без огня,
даже и неандертальцы:
«Это - женщина моя».
И назло толпе и рынку
среди жлобства и жулья
захочу - и снова крикну:
«Это - женщина моя!»
Нет, мне ни в чём не надо половины,
Мне дай всё небо. Землю всю положь
Моря и реки, горные лавины
-Мои! Не соглашусь я на дележ!
Я не хочу ни половины счастья,
Ни половины горя не хочу!
Хочу лишь половину той подушки,
Где бережно прижатое к щеке
Беспомощной звездой падучей
Кольцо мерцает на твоей руке
Со мною вот что происходит
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в разной суе-те
Разнообразные не те Со мною вот что происходит,
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладет
И у другой меня крадет.
А той скажите, бога ради,
Кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден
В отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
А будет жить с собой в борьбе
И неосознанно наметит
Кого-то, дальнего себе.
О сколько вредных и ненужных связей,
Дружб ненужных.
Во мне уже осатаненность.
О, кто-нибудь, приди, нарушь
Чужих сердец соединенность
И разобщенность близких душ.
Со мною вот что происходит,
Со мною вот что происходит,
Со мною вот что происходит.
Волна волос прошла свкозь мои пальцы,
и где она -
волна твоих волос?
Я в тень твою,
как будто зверь, попался
и на колени перед ней валюсь.
Но тень есть тень.
Нет в тени тёплой плоти,
внутри которой тёплая душа.
Бесплотное виденье,
как бесплодье,
в меня вселилось, душу иссуша.
Я победил тебя игрой и бредом
и тем, что был свободен,
а не твой.
Теперь я за свою свободу предан
и тщетно трусь о призрак головой.
Теперь я проклинаю эти годы,
когда любовь разменивал на ложь.
Теперь я умоляю несвободы,
но мстительно свободу ты даешь.
Как верил я в твои глаза и двери,
а сам искал других дверей и глаз.
Неужто нужен нам ожог неверья,
а вера избаловыват нас?
Я ревности не знал.
Ты пробудила
её во мне, всю душу раскровя.
Теперь я твой навек.
Ты победила.
Ты победила тем,
что не моя.
Е. Евтушенко
«ОЛЬХОВАЯ СЕРЕЖКА»
Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую,
Начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать,
Задумаюсь вновь, и как нанятый жизнь истолковываю,
И вновь прихожу к невозможности истолковать.
Сережка ольховая легкая, будто пуховая,
Но сдунешь ее - все окажется в мире не так
И, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая
Когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.
Сережка ольховая выше любого пророчества,
Тот станет другим, кто тихонько ее разломит.
Пусть нам не дано изменить все немедля, как хочется,
Когда изменяемся мы - изменяется мир.
Яснеет душа, переменами неозлобимая,
Друзей непонявших, и даже предавших - прости,
Прости и пойми, если даже разлюбит любимая,
Сережкой ольховой с ладони ее отпусти.
Как ты женщинам врёшь обаятельно!
Сколько в жестах твоих красоты!
Как внимательно и обнимательно,
Как расчётливо действуешь ты …
Произносишь ты речи чуть странные,
Напускаешь дурманящий дым…
Нежность - это оружие страшное.
Побеждаешь ты именно им.
Ни малейшей вульгарности, грубости.
Только нежно погладишь плечо, -
И они уже делают глупости
И готовы их делать ещё.
И, вниманием не избалованные,
Заморочены магией фраз, -
Как девчонки, идут на болотные,
Голубые огни твоих глаз.
Они слушают стансы ласково,
И, выплакивая им боль,
Ты влюбляешься по Станиславскому -
Вдохновенно вживаешься в роль…
Но, ведь, женщины - женщины искренни
Не актёрски, а так, по-людски,
И просты их объятия, как исповедь
Накопившейся женской тоски.
В их глазах всё плывёт и качается,
Ну, а ты - уже стал ты другим…
Так спектакль для актёра кончается,
Ну, а зритель - живёт ещё им …
Личность, в общем, до женщин ты лютая,
Как ты часто бахвалишься сам.
Это часть твоего жизнелюбия -
Поясняешь интимным друзьям.
Почему же порой запираешься,
В телефонную трубку грубя,
И по-новому жить собираешься?
Значит, - мучает что-то тебя ?..
И в плывущих виденьях, как в мареве,
Возникают, расплатой грозя,
Отуманенные обманами
Женщин горестные глаза.
Ты к себе преисполнен презрения.
Ты в осаде тех глаз. Ты в кольце.
И угрюмая тень преступления
На твоём одиноком лице…
Доброта - Основная Черта! Доброта не какая-то малость…
Если в женщине есть доброта, значит - женщина состоялась!
Неотразимая,
ты зимним зимняя!
Ты завораживаешь,
как замораживаешь!
Душа нальделая
все ледяней.
Что ты наделала
с душой своей!
Быть ледяною
ее заставила
и, словно комнату,
ее уставила
вещами,
может быть и хорошими,
но замораживающими,
холодными…
Там воздух не колышется.
Цветов
там
нет.
Как лёд коричневый,
блестит паркет.
Где-то гомон уличный,
дневной жары накал.
Здесь -
лед рояля угольный
и ртутный лед зеркал.
Здесь не бывает солнечно.
Здесь лампы свет чуть льют.
Свисают
сонные
сосульки люстр.
А я хочу быть в гомоне
среди людей.
Мне страшно в комнате
души твоей.
Душа усталая, -
себе постылая,
и вся уставленная,
и вся пустынная…
Не исчезай… Мы искупили грех.
Мы оба неподсудны, невозбранны.
Достойны мы с тобой прощенья тех,
кому невольно причинили раны.
Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
На ней написан я - я в это верю.
Тем и страшна последняя любовь,
Что это не любовь, а страх потери.
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не
И он не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ!
«СО МНОЮ ВОТ ЧТО ПРОИСХОДИТ»
Со мною вот что происходит:
Ко мне МОЙ старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не
И он не с теми ходит где-то,
И тоже понимает это,
И наш раздор необъясним,
Мы оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладет
И у другой меня крадет.
А той, скажите бога ради,
Кому на плечи руки класть?
Та, у которой я украден,
В отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
А будет жить с собой в борьбе
И неосознанно наметит
Кого-то дальнего себе.
О, сколько нервных и недужных,
Ненужных связей, дружб ненужных!
Во мне уже осатаненность…
О, кто-нибудь, приди, нарушь
Чужих людей соединенность
И разобщенность близких душ!
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не
ОЛЬХОВАЯ СЕРЕЖКА
1
Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую,
Начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать,
Задумаюсь вновь, и как нанятый жизнь истолковываю,
И вновь прихожу к невозможности истолковать.
ПРИПЕВ:
Сережка ольховая легкая, будто пуховая,
Но сдунешь ее - все окажется в мире не так
И, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая
Когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.
2
Сережка ольховая выше любого пророчества,
Тот станет другим, кто тихонько ее разломит.
Пусть нам не дано изменить все немедля, как хочется,
Когда изменяемся мы - изменяется мир.
3
Яснеет душа, переменами не озлобимая,
Друзей не понявших, и даже предавших - прости,
Прости и пойми, если даже разлюбит любимая,
Сережкой ольховой с ладони ее отпусти.
Всегда найдется женская рука,
Чтобы она, прохладна и легка,
Жалея и немножечко любя,
Как брата успокоила тебя.
Всегда найдется женское плечо,
Чтообы в него дышал ты горячо,
Припав к нему беспутной головой,
Ему доверив сон мятежный свой.
Всегда найдутся женские глаза,
Чтобы они, всю боль твою глуша,
А если и не всю, то часть ее,
Увидели страдание твое.
Но есть такая женская рука,
Которая особенно сладка,
Когда она измученного лба,
Касается, как вечность и судьба.
Но есть такое женское плечо,
Которое неведомо за что,
Не на ночь, а навек тебе дано,
И это понял ты давным-давно.
Но есть такие женские глаза,
Которые глядят всегда грустя,
И это до последних твоих дней
Глаза любви и совести твоей.
А ты живешь себе же вопреки,
И мало тебе только той руки,
Того плеча и тех печальных глаз…
Ты предавал их в жизни столько раз!
И вот оно- возмездье- настает.
«Предатель!" - дождь тебя наотмашь бьет.
«Предатель!" - ветки хлещут по лицу.
«Предатель!" - эхо слышится в лесу.
Ты мечешься, ты мучишься, грустишь,
Ты сам себе все это не простишь.
И только та прозрачная рука
Простит, хотя обида и тяжка,
И только то усталое плечо
Простит сейчас, да и простит еще,
И только те печальные глаза
Простят все то, чего прощать нельзя…