У Неизвестного сидели гости. Эрнст говорил о своей роли в искусстве. В частности, он сказал:
- Горизонталь - это жизнь. Вертикаль - это Бог. В точке пересечения - я, Шекспир и Леонардо!..
Все немного обалдели. И только коллекционер Нортон Додж вполголоса заметил:
- Похоже, что так оно и есть…
Раньше других все это понял Любимов. Известно, что на стенах любимовского кабинета расписывались по традиции московские знаменитости. Любимов сказал Неизвестному:
- Распишись и ты. А еще лучше - изобрази что-нибудь. Только на двери.
- Почему же на двери?
- Да потому, что театр могут закрыть. Стены могут разрушить. А дверь я всегда на себе унесу…
Отмечалась годовщина массовых расстрелов у Бабьего Яра. Шел неофициальный митинг. Среди участников был Виктор Платонович Некрасов. Он вышел к микрофону, начал говорить.
Раздался выкрик из толпы:
- Здесь похоронены не только евреи!
- Да, верно, - ответил Некрасов, - верно. Здесь похоронены не только евреи. Но лишь евреи были убиты за то, что они - евреи…
Хаммер прошел вдоль строя курсантов. Приблизился к одному из них, замедлил шаг. Перед ним стоял высокий и широкоплечий русый молодец.
Хаммер с минуту глядел на этого парня. Возможно, размышлял о загадочной славянской душе.
Все это было снято на кинопленку. Вечером хронику показали товарищу Сталину. Вождя заинтересовала сцена - американец любуется русским богатырем. Вождь спросил:
- Как фамилия?
- Курсант Солоухин, - немедленно выяснили и доложили подчиненные.
Вождь подумал и сказал:
- Не могу ли я что-то сделать для этого хорошего парня?
Через двадцать секунд в казарму прибежали запыхавшиеся генералы и маршалы:
- Где курсант Солоухин?
Появился заспанный Володя Солоухин.
- Солоухин, - крикнули генералы, - есть у тебя заветное желание?
Курсант, подумав, выговорил:
- Да я вот тут стихи пишу… Хотелось бы их где-то напечатать. Через три недели была опубликована его первая книга - «Дождь в степи».
Дирижер Кондрашин полюбил молодую голландку. Остался на Западе. Пережил как музыкант второе рождение. Пользовался большим успехом. Был по-человечески счастлив. Умер в 1981 году от разрыва сердца. Похоронен недалеко от Амстердама.
Его первая, советская, жена говорила знакомым в Москве:
- Будь он поумнее, все могло бы кончиться иначе. Лежал бы на Новодевичьем. Все бы ему завидовали.
С другой стороны, когда я был дитя, чтобы перейти из третьего класса в четвертый - целую жизнь нужно было прожить, а сейчас рожаешь ребенка, и минут через сорок ему уже исполняется семь лет, и он внятным голосом просит у тебя денег. И т.д. Время последние годы летит быстро. А дальше полетит еще быстрее. Добром это, я думаю, не кончится.
Говорят, что если сигарета гаснет,
Кто-то вспоминает непременно,
Если б было в жизни все так ясно,
Я б во всем доверился приметам.
Я бы снам поверил и ромашкам,
Всяческим гадалкам и кукушкам,
Я бы правду знал о самом важном
И о самом нужном.
Угадал бы все твои секреты
И не волновался понапрасну.
Вот опять погасла сигарета,
О тебе задумался, - погасла.
Учтите, новорожденные бывают так себе… Месяца четыре ждать придется. Раньше он вряд ли на человека будет похож. А кому и пятидесяти лет мало…
Легко не красть. Тем более - не убивать. Легко не вожделеть жены своего ближнего. Куда труднее - не судить. Может быть, это и есть самое трудное в христианстве. Именно потому, что греховность тут неощутима. Подумаешь - не суди! А между тем, «не суди» - это целая философия.
Какое это счастье - говорить, что думаешь!
Какая это мука - думать, что говоришь!
Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе вслед. А улыбку твою я считаю удачей.
«Однажды мне дорогу перешла чёрная кошка. Мы засмотрелись друг на друга, и она чуть не упала в люк…»
Из Европы приехал в Нью-Йорк искусствовед, фамилию которого я, по разным причинам, не буду называть. И оказался он в нашем обществе. Мы предложили ему немножко выпить. Он сказал: «Ни в коем случае! Я слышал, что в Нью-Йорке очень опасно. И я бы не хотел быть в нетрезвом состоянии - это может как-то усугубить опасности, которые меня где-то могут подстерегать.» Тут мы на него все сразу набросились, сказали: «Да что ты, в Нью-Йорке никогда ничего не происходит! Это пропаганда! Это эффект свободы слова, в газетах без конца пишут, каждое преступление с утра до ночи обсуждается. Ничего этого нету! Я двадцать лет живу в Нью-Йорке, дочка ходит в два часа ночи…» И так далее. Короче, мы его убедили, что в Нью-Йорке никогда ничего не происходит. Он, с облегчением, выпил одну рюмку, другую и, несколько разгоряченный и порозовевший отправился на автобусный вокзал, Пэн Стэйшн. Сидел он на деревянной скамье, читал какую-то газету.
К нему обратился довольного интеллигентного, как он вспоминает, вида человек и сказал: «Что же мы так сидим, может нам зайти в бар?» Искусствовед, фамилию которого я не называю, сказал: «Да, конечно, давайте зайдем в бар.» Они вышли на улицу, этот интеллигентного вида человек остановил искусствоведа и сказал: «Так, спокойно, деньги, ни звука.» Обчистил его карманы, снял с него обручальное кольцо, пнул его ногой в зад. Искусствовед оказался на темной улице и поплелся обратно на автобусный вокзал. Кое-как, с трудом, нашел дорогу. Сел и тут к нему обращается такой тоже интеллигентного вида чернокожий и говорит: «Что такое? На вас лица нет.» Тот кое-как его понял, и говорит: «Да вы знаете, меня вот тут ограбили». Тот говорит: «Безобразие, надо звонить в полицию. Что вы сидите?» Искусствовед: «Да я не знаю как звонить». Чернокожий говорит: «Ну я вам покажу». Вышли они с вокзала, чернокожий ему: «Стоп, деньги!» Тот говорит: «Но меня уже ограбили! У меня уже нет денег!!!» Чернокожий: «Тогда часы!» Русский искусствовед снял последнее, что у него оставалось - часы. Чернокожий забрал у него часы, тоже хотел его пнуть ногой в зад, но тот сказал: «Я вашей дороги не найду на автобус назад». Чернокожий сказал: «Я тебя провожу.» - Потому что американцы, даже бандиты, действительно очень даже доброжелательные, по существу. И он сказал: «Я сейчас тебя провожу.»
Этот ограбивший его чернокожий, уже после второго ограбления, ведет нашего искусствоведа. И тут налетает шайка каких-то малолетних преступников. Избивают искусствоведа, избивают этого чернокожего и отбирают у него часы, которые он только что украл у нашего искусствоведа. И после этого они остаются с кровоподтеками. Все это происходит в течении часа; специально для Нью-Йорка, надо сказать. И этот чернокожий, который тоже только что ограбил искусствоведа, говорит: «Эта проклятая страна, здесь невозможно выйти на улицу! Ну что такое - часы последние сняли!!!»
Интеллигентами себя называют все. Человек порой готов сознаться в тягчайших грехах. Он готов признать себя неаккуратным, злым, ленивым, черствым и жестоким. Он даже готов признать себя неумным.
Но где вы слышали, чтобы кто-то заявил:
- Я - человек неинтеллигентный!
В лагере особого режима карманник Чалый повторял:
- Я - интеллигентный вор. Мокрыми делами не занимаюсь…
В Канавине, где я снимал жилье на лето, хозяин дома уважительно твердил:
- Серега у нас - интеллигент. Политуры и одеколона не употребляет. А только - белое, красное и пиво…
Следователь эстонского КГБ товарищ Зверев говорил мне:
- Вы должны нам помочь. Вы же интеллигентный человек. Вот карандаш и бумага…
Короче, все интеллигенты. И царит в этом деле невероятная путаница.
Интеллигентность путают с культурой. С эрудицией. С высшим образованием или хорошими манерами. Даже с еврейским происхождением:
- Скажите, вы - еврей?
- Нет, просто у меня интеллигентное лицо…
В эмиграции дело запутывается еще больше.
Интеллигенты вынуждены менять свои профессии. Музыковеды становятся бухгалтерами. Кинорежиссеры - агентами по недвижимости. Художники - лифтерами и охранниками.
Многие интеллигенты работают в такси. Некоторые занимаются физическим трудом.
Интеллигентные люди открывают магазины, рестораны, прачечные.
Так кто же интеллигент?
Интеллигентен ли бизнесмен, обманывающий своего партнера?
Интеллигентен лабух, называющий себя звездой международной эстрады?
Вот и разберись! Если человек сел за руль, то продолжает ли он быть интеллигентом? Не абсурдно ли такое выражение - бывший интеллигент? Не звучит ли оно так же глупо, как бывший еврей? Бывший отец? Или - бывший автор «Капитанской дочки»?
Интеллигент за баранкой остается интеллигентом.
Хам остается хамом.
«Министр культуры Фурцева беседовала с Рихтером. Стала жаловаться ему на Ростроповича:
- Почему у Ростроповича на даче живёт этот кошмарный Солженицын?! Безобразие!
- Действительно, - поддакнул Рихтер, безобразие! У них же тесно. Пускай Солженицын живет у меня…»
«Министр культуры Фурцева беседовала с Рихтером. Стала жаловаться ему на Ростроповича:
- Почему у Ростроповича на даче живёт этот кошмарный Солженицын?! Безобразие!
- Действительно, - поддакнул Рихтер, безобразие! У них же тесно. Пускай Солженицын живет у меня…»