«Шуваловы, а особенно Иван Иванович, люби (ли) до безумия Францию и все, что оттуда шло, в чем их поддерживал вице-канцлер граф Воронцов, которому Людовик Пятнадцатый меблировал за эту услугу дом, который он только что выстроил в Петербурге, старой мебелью, начинавшей надоедать его фаворитке, маркизе Помпадур, которая продала ее по этому случаю с выгодой королю, своему любовнику.»
Когда мы пришли в мой кабинет, моя маленькая болонка прибежала к нам навстречу и стала сильно лаять на графа Горна, но когда она увидела графа Понятовского, то я думала, что она сойдет с ума от радости… Граф Горн понял, в чем дело, и, когда я проходила через комнаты, чтобы вернуться в зал, граф Горн дернул графа Понятовского за рукав и сказал:"Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка;первая вещь, которую я делал с любимыми мной женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, и через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у них кто-нибудь большим расположением, чем я."
Императрица* поехала в Софьино-эта местность расположена в 60−70 верстах от Москвы. Мы стояли там лагерем. На другой день по приезде в это место мы пошли в ее палатку;там мы увидели, что она бранит управляющего этим имением. Она ездила на охоту и не нашла зайцев. Этот человек был бледен и дрожал, и не было ругательства, какого бы она ему не высказала;поистине она была в бешенстве. Видя, что мы пришли поцеловать ей руку, она поцеловала нас по обыкновению и продолжала бранить своего человека;в своем гневе она проезжалась насчет всех, против кого что-либо имела или на кого была сердита. Она доходила до этого постепенно, и велика была беглость ее речи. Она между прочим стала говорить, что она очень много понимает в управлении имением, что ее научило этому царствование императрицы Анны, что, имея мало денег, она умела беречься от расходов, что если бы она наделала долгов, то боялась бы страшного суда, что если бы она умерла тогда с долгами, никто не заплатил бы их и душа ее пошла бы в ад, чего она не хотела;что для этого дома и когда не было особой нужды, она носила очень простые платья, кофту из белой тафты, юбку из серого гризета, чем и делала сбережения, и что она отнюдь не надевала дорогих платьев в деревне или в дороге;это было в мой огород: на мне было лиловое с серебром платье. Я это запомнила твердо. Это поучение-потому что иначе это и нельзя назвать, так как никто не говорил ни слова, видя, как она пылает и сверкает глазами от гнева,-продолжалось добрых три четверти часа. Наконец ее шут Аксаков прекратил это: он вошел и подал ей в своей шапке маленького ежа. Она подошла к нему взглянуть и как только его увидела, взвизгнула и сказала, что он похож на мышь, и побежала со всех ног внутрь палатки, потому что смертельно боялась мышей.
«Императрица (Елизавета А.П.)сказала Чоглоковой (статс-дама Екатерины А.П.), что моя манера ездить верхом мешает мне иметь детей… Чоглокова ей ответила, что для того, чтобы иметь детей, тут нет вины, что дети не могут явиться без причины и что хотя Их Императорские Высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было. Тогда Ее Императорское Величество стала бранить Чоглокову и сказала, что она взыщет с нее за то, что она не старается усовестить на этот счет заинтересованные стороны».
«С тех пор, как я была замужем, я только и делала, что читала… целый год я читала одни романы;но когда они стали мне надоедать, я случайно напала на письма г-жи де-Севинье…Когда я их проглотила, мне попались под руку произведения Вольтера;после этого чтения я искала книги с большим разбором…
К концу осени императрица перешла в Зимний дворец… Каждый вечер весь наш двор собирался у нас;тут играли в разные игры или бывали концерты;два раза в неделю бывало представление в Большом театре, который был тогда напротив Казанской церкви. Одним словом, эта зима (1746−1747г)была одной из самых веселых и наиболее удачных в моей жизни. Мы буквально целый день смеялись и резвились…
Незадолго до поста… мне объявили о смерти моего отца, которая меня очень огорчила. Мне дали выплакаться в течение недели, но по прошествии… императрица приказывает мне перестать, что мой отец не был королем. Я ответила, что это правда, что он не король, но что ведь он мне отец… Наконец постановили, что я выйду в следующее воскресенье и буду носить траур в течение шести недель… Несколько дней спустя Чоглокова (статс-дама Елизаветы приставленная ею к невесткеА.П.)пришла мне сказать, что императрица узнала от графа Бестужева, которому Санти передал это письменно, будто я ему сказала, что нахожу очень странным, что послы не выразили мне соболезнования по поводу смерти отца… Я ей сказала, что если граф Санти сказал или написал, что я ему сказала хоть что-нибудь похожее на подобный разговор, то он недостойный лжец, что мне ничего подобного и в голову не приходило… Через несколько дней граф Санти подослал ко мне кряду несколько лиц, между прочим, камергера Никиту Панина и вице-канцлера Воронцова, чтобы сказать мне, что граф Бестужев принудил солгать его… Графу Бестужеву все были подозрительны и (он)любил сеять и поддерживать разлад всюду, из боязни, чтобы не сплотились против него. Несмотря на это, все взгляды сходились на ненависти к нему, но это ему было безразлично, лишь бы его боялись.»
Прасковья. Отвяжись, пожалуй, не ходи по пятам за мною;несносно мне становится то, что привязался ты ко мне.
Теф.Легко то сказано весьма;узнала бы ты, каково мне, когда вижу рожицу твою;я тогда сам не знаю, что делать, и на след твой бегу так, как гончая собака, имея пред собою зайца или лисицу.
Радотова мать: Невестушка, я пришла тебе сказать, что я более в вашем доме жить не хочу.
Радотова жена: За что, матушка, вы так разгневались?
Радотова мать: В доме все пошло на вынтараты: никто меня не почитает и не слушается.
Радотова жена: Кто осмелится подумать…
Радотова мать: Ты сама рада будешь, как я из дому выеду;тебе бы сидеть с братом да с своей роднею, а на меня глядишь мало либо нахмурившись;а я того и не люблю: хоть печали и много было смолоду, но мне под старость видеть бы лица веселые.
Ханжихина:
…Вот внучку надобно выдать, и самой также пожить еще хочется… Надлежало бы правительству-то сделать такое учреждение, чтоб оно, вместо нас, людей-то бы наших при женитьбе снабжало. Правду сказать, ведь оно обо всем в государстве-то печися должно;да полно что ныне ничего не смотрят!
Если мой век меня боялся, то был глубоко не прав… Я хотела чтобы меня любили и уважали, поскольку я этого стою…