Распался навеки союз нерушимый,
Стоит на распутье великая Русь…
Но долго ли будет она неделимой,
Я этого вам предсказать не берусь.
К свободному рынку от жизни хреновой
Спустившись с вершин коммунизма, народ
Под флагом трехцветным с орлом двухголовым
И гимном советским шагает вразброд.
ПРИПЕВ:
Славим отечество у каждого столика,
Где собирается нынче народ,
И горячо обсуждает символику
И не имеет важнее забот.
Когда-то под царскою властью мы жили,
Но вот наступила заря Октября.
Мы били буржуев и церкви крушили,
А также поставили к стенке царя.
Потом его кости в болоте достали,
Отправили в Питер на вечный покой.
Простите, товарищи Ленин и Сталин,
За то, что дошли мы до жизни такой.
Сегодня усердно мы Господа славим
И Ленину вечную славу поем.
Дзержинского скоро на место поставим,
Тогда уж совсем хорошо заживем.
Всем выдадим всё: офицерам — квартиры,
Шахтерам — зарплату, почет — старикам.
А злых террористов замочим в сортире,
Ворамолигархам дадим по мозгам.
ПРИПЕВ.
Коррупционеров загоним в Бутырку,
Чтоб знали, насколько закон наш суров.
Зато мужикам раздадим по бутылке,
А бабам на выбор дадим мужиков.
Символику примем, заплатим налоги
И—к светлой заре по прямому пути.
Вот только б опять дураки и дороги
Нам не помешали до цели дойти.
ПРИПЕВ:
Славим отечество у каждого столика,
Где собирается нынче народ,
И горячо обсуждает символику
И не имеет важнее забот.
Быть в мыслях это ближе чем касаться рукой…
Я стала взрослее и, знаете, ярче рассвет.
А мне говорили, что счастья и радости нет.
Что лето проходит и осень в душе настаёт,
А мне очень нравится листьев хрустящих полёт.
А мне говорили: «С открытой душою нельзя!»
И, знаете, правда, меня предавали друзья.
Меня подставляли и в спину толкали, ну что ж,
Лишь то, что имеешь в себе, то другим отдаёшь…
А я не толкаю и с детства умею прощать.
И мысли хорошие любят меня навещать.
А мне говорили: «В беде не помогут, не жди!»,
Но мне помогали чужие сильней, чем «свои»!
Не осень грустна, а печальны глаза у людей.
А осенью дома уютно под песни дождей…
А мне говорили: «Любви не бывает!» Ну, да!
В закрытое сердце она не придёт никогда…
А мне говорили: «Молчи, не пиши чепуху…»
Советчикам всем от меня — поэтический «хук».
Мне некогда спорить, приятнее — радость дарить…
И делать добро — интереснее, чем говорить…
Совет первый.
_____________
Контракт связал вас по рукам и по ногам?
Не дрейфь. Ум к разуму, а денежки к деньгам.
Лады, избавиться от мужа научу.
Но честно? Этого не очень-то хочу.
Шаг первый: на ночь макияж не убирай.
Лицо глупее сделай, глазками моргай.
На все вопросы только отвечай: «А чё?»
Поверь, не выдержит. И рявкнет: «Да ничё!!!»
От возмущения чуть ротик приоткрой,
Обиженное оооочень личико сострой.
Потом одетой спи отдельно от него.
Будь твёрдой. Не меняй решенья своего.
Коль ляжешь рядом, то обиженно сопи.
Проснёшься ночью, мужу в ухо похрапи.
На кухне что-нибудь стеклянное разбей.
Запой. Представь, что ты сегодня соловей.
Художественный волосам устрой «пейзаж»,
Потом подушкой на ресницах тушь размажь…
И утром мужа своим видом напугай.
Вот так, примерно, каждый вечер поступай.
______________________________________
Совет второй.
Теперь мы переходим к пункту два.
Какая тема??? Праааавильно — еда!
Пусть муж твой позабудет про борщи,
Вари ему одни пустые щи.
Пюре, котлеты больше не давай,
Забудет пусть о слове «каравай».
День каждый от зари и до зари
Капустною диетою мори.
Ругаться будет — долго горько плачь,
Пусть знает, он — бессовестный палач,
За всё на нём одном лежит вина.
А ты, увы, несчастная жена.
______________________________________
Совет третий.
Ну, что же… Переходим к пункту три…
Пей самогон. Заешь картошкой фри.
Красотка. Дива… На меня смотри.
Держись ровнее. Сопли подотри.
Ты говоришь, что муж твой чистоплюй?
Хмм… его тогда ты тапочки обблюй.
На пьянку пригласи домой друзей,
Орите рэп и песни подурней.
Да покажи, что девка ты — огонь,
Соседей поведеньем раздраконь.
И мужу закати скандал при всех.
Уйти в отрыв, действительно, не грех.
Нет, драться с мужем, это ни к чему.
Не надо изолятор и тюрьму.
Он вскоре от тебя и так уйдёт.
Всё поняла? Ну, с Богом, мать… Вперёд!
Идеальный мужчина не пьёт, не курит, не делает ставки на тотализаторе, не играет на скачках, не жмотничает, никогда не спорит и… не существует…
Когда мне было шесть лет, бабушка Поля взяла меня в гости к своей подруге, бабе Зине.
Естественно, мне не дали в руки никакой игрушки. Они разговаривали, а я скучала.
Тут мне на глаза попалась баночка КРАСНЫХ чернил. Она стояла на подоконнике в полном одиночестве… Я её потрогала, подержала, повертела. Подвигала по подоконнику. Опять подержала.
Я не могла от неё отойти. Мне очень хотелось иметь красные чернила.
Тут бабушка сказала, что мы уходим, и я надела пальто и шапку. Но бабушки всё не могли наговориться, а я даже не заметила, что прошло несколько часов. Я играла чернилами. Нет, я не рисовала, я только держала их в руках.
И тут я поняла, что на меня НЕ смотрят. И я эту баночку положила во внутренний кармашек своего пальто.
Теперь мне хотелось поскорее уйти.
У меня в кармане была такая драгоценность! Подружки будут завидовать!
Мне было скучно, мне было жарко, мне надоело стоять… Да, я стояла, меня даже не посадили на стул.
И я опять потрогала эту баночку в кармане.
Карман оказался мокрый!
У моей драгоценной баночки крышка закрывалась неплотно.
Я опять оглянулась, на меня не смотрели. С огромным сожалением я вернула МОЮ баночку на подоконник. На голубой краске появился розовый след…
Я думала, что мне за это попадёт. Но попало не за это.
Наконец-то бабушка Поля начала застёгивать свой ватник.
И тут баба Зина ахнула, подхватилась, выдернула из электророзетки радиовилку, схватила дымящееся радио тряпкой и побежала на улицу.
Естественно, обе бабушки решили, что радио в розетку включила Я.
И бесполезно было оправдываться.
Тем более, я не могла признаться, ЧЕМ я действительно была занята.
Вне общества человек теряет свою индивидуальность.
Знакомых может быть до чёрта
и всех запомнить их нельзя,
и лишь о тех мы вспоминаем что-то,
кто утверждает, что они друзья.
Говорят, что самая крепкая дружба, сохраняемая с детства. Но почти все друзья расстаются после выпускного, находят причины разбежаться, а через многие года снова встречаются.
В приметы можешь верить не всегда ты,
Но чаще всех сбывается одна —
Чем ближе дни аванса и зарплаты,
Тем ласковей становится жена.
Не забуду слова классной руководительницы, что нам сказала:
— Не так важно, кем вы станете, куда важнее — КАКИМИ вы станете.
Депрессия переломиться в то мгновение, когда человек почувствует себя равноправным и счастливым в семье или на работе.
Жизнь человека будет неудачной, если не воспитывать в нём высоких нравственных качеств… особой неудачей будут люди находящийся рядом с ним.
Когда я был маленький, родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:
— Что ты тут, поц ин тухес*, купил?
— Что такое «поц ин тухес»? — встревал я.
— Ну, это… — смущённо тянула мама, — вроде «дорогой человек».
— Как Брежнев?
— Ой, вей! — хваталась она за сердце. — Кто тебе это сказал?
— Папа.
Отец ухмылялся.
— Чему ты ухмыляешься? Если этот шлемазал*, где-то скажет…
— А что такое «шлемазал»? — тут же спрашивал я.
Мама нервно гладила меня по волосам.
— Это… такой мальчик…
— Толковый, — подсказывал папа.
— Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!
Авоська летела в раковину.
— А что такое «дрек», мама?
— Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ*!
— А «гурништ»?
— Твой отец!
Я путался.
— Так, мы будем кушать дрек?
— Да, благодаря этому поц ин тухесу.
— Брежневу?!
И мама хваталась за голову.
— Я сойду с ума! Если этот шлемазал…
— Толковый мальчик! — подсказывал папа.
— Если этот… толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть?
Папа понимал.
Его любимой присказкой было: «Советская власть плюс электрификация всей страны!»
Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, когда глохла машина и трещал телевизор, перегорал пылесос и пробки, когда стиральная машина билась током, а посуда об пол. В общем, сотню раз на день.
— А что такое элек-три-фи-кация? — с трудом выговаривал я.
— Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! — отвечал папа. И мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.
— Так это он её нам закрутил?
— Нет, он закрутил нам бейцим*!
— А что такое бейцим?
— Это как мозг, только больнее.
Я терялся.
— Мама, — докучал я матери, — а правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг.
— Ой, вей! — роняла она поварёшку. — Кто тебе это сказал?
— Папа.
— Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?
— А что такое цурес?
— Цурес — это жить с таким поц ин тухесом!
— Ты живёшь с Брежневым? — ужасался я.
Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.
— Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая некейве, мама?
— Тётя.
— Екатерина Семёновна моя тётя?
Из угла я почти не выходил, но и оттуда мне всё было слышно.
— Что это за язык? — спрашивал я.
— Еврейский, — отвечал папа.
— Научи!
— Оно тебе надо?
— Да.
— Оно тебе не надо.
Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.
— Как на еврейском блинчики?
— Блинчикес.
— А вареники?
— Вареникес.
Картошку — «дрек» я помнил.
— А я знаю по-еврейски, — хвастался я своему другу тоже Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.
— Моя мама русская, — объяснял он, — папа еврей, а дядя удмуртский сионист — женат на удмуртке. Хочешь тоже быть сионистом?
Конечно, я хотел.
— Вот, — говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. — Сионистская, из самого Биробиджана.
«Биробиджан» он произносил шепотом.
— Это иероглифы, — пояснял, заметив, как округляются мои глаза.
— Что тут написано? — скользил я пальцем по диковинным строкам.
— Не туда, балда?! У сионистов всё задом наперёд?
И я вёл обратно. Но ясности это не прибавляло.
— Ну? — вопрошал Эдик.
— Вещь! — откликался я.
Вечером, кружа по комнате задним ходом, я говорил папе:
— Видишь, какой я сионист.
— Так-так, очень хорошо…
Папа смотрел хоккей.
— Сегодня газету из Бибиджана читал.
— Давай, давай, Харламов!
— Вырасту, тоже женюсь на удмуртке.
— Молодец!.. Что ты сказал?!
Эдик учил меня алфавиту.
— Это «А», это «Б»… «В» у них нету… Это «Г», это «Д»… «Ж» тоже нету.
— У сионистов нет «же»?! — таращился я. — Как же они пишут «ёжик»?
— В Биробиджане нет ёжиков.
Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино «ой, вей!» не писалось, хоть режь.
— Маме это не понравится, — сокрушался я.
— Зато смотри, как красиво получается «коммунизм»!
— Да! — любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом. — А электри-фи-кацию можешь?
И Эдик старательно вывел мой заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получилась корявой.
— Ильичу бы это не понравилось, — покачал я головой. — Дорисуй хотя бы лампочку.
— Что вы, оглоеды, намалевали?! — подлетела к нам баба Лиза — русская половина Эдика.
— Лампочку Ильича! — растерянно пояснил я. — Сейчас коммунизм дорисуем.
Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемизм. И больше мы у неё коммунизма не строили.
За сочинение «Как я провёл лето» папу вызвали в школу…
— Занимался сионизмом?! — кричал отец. — Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты что, идиот?!
— Нет, я толковый шлемазл!
— Ах, толковый?!! — багровел папа, и репрессировал меня ремнём.
— Вот тебе «жаренный дрек с грибами»! — приговаривал он, а мама, качая головой, вздыхала:
— Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!
Поц ин тухес* - ругательство (идиш)
Шлемазл* - бестолковый (идиш)
Гурништ* - ничто (идиш)
Дрек* - дерьмо (идиш)
Бейцим* - яички (идиш)
Цурес* - беды (идиш)
Некейве* - в разговорном идише женщина лёгкого поведения.
Copyright: Эдуард Резник, 2010
Свидетельство о публикации 210010100470
Бывают в жизни люди, что вызывают чувства зависти у нас…
И мы пытаемся подставить им подножку…
Чтобы свою бездарность и никчемность оправдать… (мои наблюдения)