Я ждал тебя на каждом перекрестке,
Когда мне жизнь включала красный свет.
Я шел сдавать экзамен, как подросток,
Надеявшись на правильный ответ.
Не смог я вызубрить слова
для обольщенья,
Их каждый раз по новой сочинял,
И нотами душевного томленья
Я музыку любви своей писал…
Так, ставя запятые где попало,
Я этим форму чувствам придавал,
И, чтобы нежность в них не иссякала,
Я точку многоточьем заменял.
Сорок миллионов людей каждый вечер включают телевизоры, чтобы узнать, что им думать.
В 1880 году в мастерскую художника Арнольда Бёклина, расположенную во Флоренции возле Английского кладбища, пришла некая дама. Она была вдовой (молодой, впрочем, вдовой — 34 лет) немецкого финансиста Георга фон Берна и собиралась выйти замуж во второй раз — за Вальдемара Лобо да Сильвейру, графа Ориолу. И, наверное, дабы успокоить душу своего первого мужа, скончавшегося от дизентерии пятнадцатью годами ранее, она заказала знаменитому швейцарскому художнику картину, «способную выразить её скорбь по умершему мужу». Бёклин охотно взялся за предложенную работу, тем более, что она отвечала его внутреннему состоянию; художник не так давно (в 1877) пережил личную трагедию — похоронил свою семимесячную дочь. Как раз на Английском кладбище, расположенном перед окнами мастерской. «Вы сможете отдаться мечтаниям, погрузившись в темный мир теней, и тогда вам покажется, что вы чувствуете легкий, теплый ветерок, вызывающий рябь на море, и что вы не хотите нарушать торжественную тишину ни единым словом» — написал он заказчице несколько высокопарным стилем, характерным для того времени.
Вскоре картина была готова. В первоначальной версии в лодке была только таинственная фигура в белом саване. Но заказчицу это не устроило, и Мария Берна попросила внести некоторые изменения, а именно добавить в лодку сидящую на веслах женщину (каков сюжет для Фрейда! вдова изо всех сил работает веслами, дабы в преддверии нового замужества поскорее отвезти бренные останки первого супруга на далекий, заброшенный и фантастический остров) и нечто похожее на гроб.
Надо сказать, что совесть у художника при получении обусловленной платы не была абсолютно чиста — на самом деле он написал две картины. Одну, поменьше, для Марии Берна; вторую, побольше, для своего мецената и покровителя, Александра Гюнтера. Патрон, правда, тоже ее не получил — Бёклин оставил её себе. И использовал в виде демонстрационного образца. В итоге «Остров мертвых» стал безумно популярен — художнику заказали ещё три его версии, а репродукции картины, по выражению Набокова, можно было «найти в каждом берлинском доме». Картина попала в тренд: переполненная символами (тут и «челн Харона», и «кладбищенские» кипарисы, и тёмные воды Стикса), по мещански сентиментальная — она вполне соответствовала вкусам fin de sicle.
Кстати, среди пламенных почитателей этого шедевра были… Ленин и Гитлер. Ленин брал репродукцию картины даже с собой в ссылку. Гитлер пошел дальше: в 1936 году купил один из оригиналов (третью версию, см. первый рисунок). После смерти фюрера картина исчезла, но опять объявилась в Берлине в конце 70-х: говорят, что её подарил Музею современного искусства некий советский генерал, пожелавший остаться неизвестным.
Среди прочих ценителей творчества Бёклина можно упомянуть Фрейда (репродукция «Острова мертвых» была неотъемлемой частью интерьера его кабинета); Сергея Рахманинова (картина вдохновляла его во время написания одноименной симфонической поэмы); Роджера Желязны; Джорджо де Кирико; Августа Стриндберга; известного сценариста и кинопродюссера Вэла Льютона и даже Сальвадора Дали.
До наших дней сохранилось четыре версии из пяти: картина 1884 года была уничтожена во время Второй мировой войны.
Мария Берна, заказчица, дожила до 69 лет и умерла в 1915 году, пережив на пять лет своего второго мужа.
Арнольд Бёклин умер в 1901 году в Фиезоле и был похоронен во Флоренции; правда на Евангелическом кладбище, а не на Английском, возле которого он провел значительную часть жизни и на котором похоронил свою дочь.
Похоже ли место, в которое попали их души после смерти, на «Остров мертвых»? Кто знает…
Жестоко, но так — смотреть на ребёнка и абстрагироваться от предательства или алкоголизма папаши, (или ошибок…) тяжело.
Надо поставить «памятник женщинам», вырастивших достойных детей и не потерявших моральные качества!
Чем дольше ссора, тем бессмысленей повод для неё.
Будто призраки — мы оба.
Между нами — тень любви.
Ну-ка, дурочка, попробуй —
Этот миг останови!
Счастьем пользуются люди
Только несколько минут —
Сердце — все оно забудет,
А глаза — глаза уснут.
Доказано, что понимающими и любящими отцами становятся чуть до и после тридцати лет.
Куда же вы несётесь, не видя пути?
Смотреть на ребёнка, как на случайный залёт, ошибку — перекладывать ответственность на родных.
Сексуальная революция прёт во всей красе — неразборчивость связей. Чем старше партнёр, тем больше неразберихи, неадеквата и желания быстрого раздела наследства.
С близко посаженными глазами далеко не просто широко улыбаться.
Священная заповедь — не убий.
Законы тоски земной.
Мужчины, погибшие от любви,
Пребудут всегда со мной.
Я помню откуда они взялись.
Я помню — ушли куда.
Страницы написанных мною лиц.
Чернильные города.
В бреду, на рассвете, исподтишка —
Посмертные визави.
Они присягнули моим рукам
И пальцы мои в крови.
Не чувствуя неба, они парят,
Сжигая картину дня.
Срывают стоп-краны и якоря,
Считая своей меня.
У каждого первого свой итог —
Герои горят дотла.
Последнее слово в пределах строк.
За гранью добра и зла.
Когда осень отмоется в ливнях,
И признаки лета,
В нас останутся памятью
Листьев на мокром асфальте
Горизонт разольется кармина янтарным букетом
Взбудораженный ветром бореем
неистовым
жадным…
Станет солнце светлее
а небо как в капельках воска,
Фиолетово-синим
с оттенками лунной сусали…
И в клетушках домов, сохраняя свой маленький остров,
Наше лето уснет в аромате плодов, как в нирване…
С большим удовольствием выслушиваю все советы. Тут же их забываю, но зато слушаю всеми ушами.
Молчание от помалкивания отличается глубиной тишины.
Громче всего требуют тишины.
Надежда всегда умирает в муках