«Играй же на разрыв аорты…»: Галина Баринова

За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой —
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской немчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк, как Енисей, —
Утешь меня игрой своей:
На голове твоей, полячка,
Марины Мнишек холм кудрей,
Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,
Серьёзным Брамсом, нет, постой:
Парижем мощно-одичалым,
Мучным и потным карнавалом
Иль брагой Вены молодой —

Вертлявой, в дирижёрских фрачках.
В дунайских фейерверках, скачках
И вальс из гроба в колыбель
Переливающей, как хмель.

Играй же на разрыв аорты
С кошачьей головой во рту,
Три чорта было — ты четвёртый,
Последний чудный чорт в цвету.

Это стихотворение, которое входит в цикл «Воронежские тетради», было написано Осипом Мандельштамом в 1935 году под впечатлением от концерта 25-летней скрипачки Галины Бариновой. Сегодня это имя мало кто помнит, а когда-то она была настоящей знаменитостью.

Галина Всеволодовна родилась 7 (20) октября 1910 года в Санкт-Петербурге в семье скульптора Всеволода Гамалеи и пианистки Марии Бариновой. С четырёхлетнего возраста занималась скрипкой, в десять лет дебютировала как солистка. В 1924—1925 гг. совершенствовалась в Париже под руководством Жака Тибо. Вернувшись в Ленинград, в 1927 году окончила Ленинградскую консерваторию, стала солисткой Ленинградской филармонии, потом Московской филармонии и Всесоюзного радио. Во время Великой Отечественной Войны выступала на фронте и в блокадном Ленинграде, участвовала в концертах, проходивших во время Тегеранской и Потсдамской конференций.

Вот что вспоминала об этом сама Галина Всеволодовна:

«На концерте присутствовали Г. Трумен, У. Черчилль, Сталин, К. Рокоссовский и польские товарищи. Вёл концерт Сталин, предварительно давая пояснения гостям через переводчика. Я тоже хорошо владела английским языком, поэтому всякие шпильки со стороны гостей отлично понимала. Сталин подходил к каждому из нас и обращался: „А вы, дорогой Гилельс, что гостям исполните?“. И так к каждому. Мы волновались и изрядно бледнели. Сталин заметил нам по секрету: „Вы не волнуйтесь. Здесь не тонкие и не музыкальнотонкие люди присутствуют“. Мы осмелели и расслабились. Сталин был очень любезен и гостеприимен. Играли Баха, Бетховена, Моцарта. Дошла очередь и до меня. Сталин подошел ко мне и спросил: „А вы, дорогая, что нам исполните?“. Я на скрипке исполнила „Турецкий марш“ Моцарта и другие классические произведения. Тут я спросила господина Черчилля, на английском языке, что бы он желал услышать из классики. Это было для него неожиданным. Он даже как-то часто заморгал глазами и потянулся за сигаретой. И господин Черчилль, к моему удивлению, назвал пустую английскую песенку. Я тут же ему на слух её проиграла. Когда Сталин проводил гостей, он обратился к нам: „Вы, может, для нас что-нибудь поиграете?“. Мы ответили: „С удовольствием“. Все мы расселись в мягкие кресла и почувствовали себя как дома.

Много играли Сталину, Рокоссовскому и польским гостям вплоть до полонеза Огинского.

Наконец Сталин попросил музыкантов поиграть, что-либо славянское, народное, русское. Наши светила замялись. Видя такое дело, я взяла инициативу в свои руки и села за рояль. Играла Дунаевского, Соловьева-Седого, М. Блантера, М. Фрадкина и произведения других композиторов. Сталин всё время стоял у рояля, несколько задумавшись. Потом он в заключение попросил меня исполнить вальс Шатрова „На сопках Маньчжурии“. Сталин снова стоял у рояля весьма печальный. И вот концерт окончен. Наутро Сталин мне преподнёс громадный букет роз и сказал: „Благодарю вас за труд в искусстве“. Нам выделили специальный самолёт и отправили в Москву».