Блуждаем мы в плену обмана,
Понять пытаясь жизни суть.
Налейте водки 2 стакана…
И дайте мозгу отдохнуть!
Может все не идеально в этом мире, самое главное, оставалось в твоей душе и наполняло твою жизнь смыслом.
Послушные дети становятся послушным народом
и работают на тех, кто был непослушным.
&
Доброжелательно относиться к людям, как правило, способен самостоятельный Человек.
- остальным, можно быть… иными
В любом случае, - за все мое (твое, наше…) придется держать ответ перед Господом
Все мы вышли когда-то откуда-то:кто-то из лесу, вестимо, а кто-то-из народа.
Практически идеален тот, у кого планка требований к себе выше, чем к окружающим.
Господи, как же хочется пожить-то еще! Да, она глупая, жалкая, жизнь, но она моя, вот такая, другой мне не дадено. Господи, продли мне ее хоть на день, хоть на час. Завтра я стану другим, лучше. Отверни пулю, Господи! Я кругом грешник, но я честно каюсь перед тобой за все мои грехи - прошлые и будущие…
Глупость человеческая не имеет границ и особенно тогда, когда он думает и считает себя лучшим из всех.
Мир «ляжет» под тебя тогда, когда ты ему «мягко постелешь».
Человек умышленно усложняет мир, облекая его паутиной несуществующих обстоятельств и причин, тем самым показывая, как все неимоверно сложно и как он, превозмогая эту сложность, все-таки умудряется оставаться на плаву, и как-то еще успевает, хотя и постоянно опаздывая, справляться с грузом возложенных на него обязанностей. Ему необходим этот вихрь, этот туман, который предает ему значимость и смысл, который оправдывает его в глазах других, склоняя их к сочувствию и пониманию. Этому человеку чуждо такое понятие, как откровенный разговор или здравый смысл, он всячески пытается от него уйти, бесконечно и тупо доказывая, что он прав, даже если это очевидная чушь. Все что угодно, только бы не рассеять этот туман, только бы не спала эта завеса, скрывающая всю его несостоятельность, всю его пустоту и поверхностность и его некчемный коэффициент полезного действия…
Доброта живёт до тех пор,
пока не упрётся в чужой забор.
)))
Он всех презирал, пока сам на их место не попал.
Парадный вход я свой покрашу в черный цвет
Других цветов как будто не было и нет…
Я был бы рад смотреть на платья юных дев,
Но чернота опять слепит мне белый свет.
Потоки черные машин летят в окне,
Завяло всё, любовь, вернешься ли ко мне?
Гляжу я всем в глаза - но все отводят взгляд
Как будто дети и боятся всех подряд.
Я заглянул в себя - и сердцем почернел
И дверь моя черна, как этого хотел,
Исчезнуть что ли мне, чтоб этот мир пустой,
Не резал душу мне своею чернотой?
Не быть морской волне зелено-голубой,
Кто знал, что будет так с тобою и со мной?
Заходит солнце, и опять всё как вчера
И смех любви своей я слышу до утра…
Парадный вход я свой покрашу в черный цвет
Других цветов как будто не было и нет…
Я был бы рад смотреть на платья юных дев,
Но чернота опять слепит мне белый свет.
Я вижу только этот черный-черный цвет
Цвет ночи, цвет угля, надежды больше нет,
И солнца в небесах наверно больше нет
И в этом мире всём - один лишь черный цвет
«…Однако ее невероятно тяготила аристократическая помпезность, царящая в залах дворян и застилающая истинные лица людей вуалью фальши. Синьорина предпочла бы не замечать этого, однако ее удивительная проницательность, словно затмевала ту женскую наивность, в которой она так нуждалась в столь юном возрасте…»
© Мадлен Эссе. Обрученные Венецией. 2015
Хитрость снова оказалась для меня спасительной, Но я устал от этих ловушек. Ученики радовались моим успехам. Я отвечал им, что успех есть не что иное, как недоразумение, а количество наших врагов множилось быстрее количества друзей.
Изнеможение пожирало меня: я устал говорить вещи, которые никто не хотел слышать, я устал говорить с глухими, я устал от того, что речи мои плодили глухих.
Именно тогда все более важную роль в моей жизни стал играть Иегуда Искариот.
В отличие от прочих учеников Иегуда происходил из Иудеи, а не из Галилеи. Он был образованнее других, умел читать и считать. Вскоре он стал нашим казначеем и раздавал излишки милостыни беднякам, которые встречались нам в пути. Он выделялся среди бывших рыбаков Тивериады своими манерами и городским выговором. Он, будучи жителем Иерусалима, дополнил нашу группу, внеся в нее своеобразие. Я любил беседовать с ним, и вскоре он стал моим любимым учеником.
Думаю, я ни одного человека не любил больше, чем Иегуду. С ним, и только с ним, я говорил о своем общении с Богом.