За роль Гамлета актеры готовы поубивать друг друга - такова сила искусства!
За роль Гамлета актеры готовы поубивать друг друга - такова сила искусства!
Не отдадим Театр Кукол,
На растерзание попАм,
Они же вроде, Божьи слуги,
А отнимают детский храм!
Зачем им нужно это место?
Я понял! Рядом где-то ЗАГС,
Там жениха венчать с невестой,
Священник должен. И не раз.
Пойдет направо - песнь заводит,
Налево - слово говорит,
И сколько ж действо будет стоить?
Начнем уже сейчас копить!
Но есть еще другой сценарий,
Дом станет каждый год ветшать,
Начнет крошится камень старый,
Театр захотят продать.
Однако, бизнес. Что тут скажешь?
Такие нынче времена,
Что здесь все в доле - не докажешь,
А только посылаешь на!
Резванов, Голубев, Меркурий,
Могли бы нам сейчас помочь,
Но их как будто ветром сдуло,
Как-будто убежали прочь.
Резванов Александр Анатольевич - Министр культуры Ростовской области,
Голубев Василий Юрьевич - Губернатор Ростовской области,
Меркурий - Митрополит Ростовский и Новочеркасский.
- Да! Мы очень любим театр!
(Куклы Карабаса Барабаса)
Каково это - быть актером? Возможно, больно. Проживать -насквозь, невыразимо, невыносимо - многие жизни, расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки, и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить свое собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно… Но в то же время - прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда реальнее бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлебываясь алчным огнем жадных жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал. Замолчавший, забывший сделать новый вдох зал, который любил вместе с тобой, вместе с тобой плакал и смеялся, который, не взирая на пасмурный вечер на улице, обшарпанные доски сцены, увидел то же, что и ты, что-то бесконечно большее, чем просто игра в жизнь. Саму жизнь. Настоящую. Прожитую честно, откровенно, полностью, до дна. Театр как любовь, как секс с самой желанной женщиной - однажды испытав на себе это таинство, этот акт бытия, ты уже не сможешь остаться прежним.
Она была актрисою, и даже за кулисами
Играла роль, а зрителем был я.
В душе ее таинственной мирилась ложь и истина,
Актрисы непростого ремесла.
Ему единственно верна хотела быть она.
И каждый день я шел за ней,
На зов обманчивых огней.
И с нею жизнь чужую проживал.
Я знал, что ей не быть со мной.
Она раба любви иной,
И жизнь ее - безумный карнавал.
И рампы свет заменит ей тепло любви моей.
Она была актрисою,
И даже за кулисами
Играла роль, а я хотел любви.
И каждый день, идя за ней на зов обманчивых огней,
Душа моя кричала: «Позови!»
Но рампы свет манил сильней,
Сильней любви моей.
То ли люди ходят в театр, потому что кашляют, то ли кашляют потому, что ходят в театр.
Меня всегда раздражала в кино фальшь.
Весь мир театр, а люди в нем охреневают от цен на билеты.
- Шила в мешке не утаишь, Василий Иванович!
- Да я и не таю.
- Нет, ты таишь!
- Да не таю, я говорю!
- Нет, ты таишь! Таишь! Таишь!!!
- … Нет, не таю.
- Да черт возьми! Я знаю, что таишь!
…Утомленный этим разговором, Василий Иванович, снимает с плеча мешок и раскрывает его. И действительно - шила там нет. Василий Иванович вопросительно смотрит на Клавдию Андреевну. Та сначала смущается. Но не надолго.
- Здесь что-то не так. И ты меня обманываешь. Я знаю!
- Но шила ж нет!
- Тогда зачем тебе мешок ?!
В голове Василия Ивановича что-то щелкает, и он, не отвечая, молча идет на базар за картошкой. В догонку ему летят разные обвинения и предметы.
На трибуну поднялся Артемон Карлович Бантов-Лентовский и обратился к народу с прочувственной речью. Те, мол, кто отказывается признать, что оранжевый галстук - есть величайшее благо цивилизации, есть атрибут нового человека, те варвары и дикари, недостойные ходить на двух ногах и считать себя представителями рода человеческого. В доказательство своих слов он призвал в свидетели самого Дарвина и его теорию эволюции. Раньше, мол, людей не было, а были только обезьяны. Одни обезьяны решили носить набедренную повязку, и потому превратились в высоко организованное и социальное существо homo sapience, а другие обезьяны отказались от повязки, и потому так и остались обезьянами. Так и те люди, что отвергают оранжевый галстук, не готовы переступить порог новой эры и составить компанию тем, кто уже совершил революционный скачок в эволюции. В финале речи Артемон Карлович возвестил, что на смену человеку разумному пришло более совершенное существо - человек оранжевогалстучный, а всех тех, кто предпочитает застрять на предыдущей ступени эволюции, следует насильно втащить в новую эру.
И что тогда началось! Оранжевогалстучники стали отлавливать всех несогласных, тащить их в торговый центр, который назывался теперь «Штаб принудительной эволюции», и там заставлять купить оранжевый галстук. Большинство, состоящее как раз из тех, кому было лень идти в магазин, с радостью приняли такую инициативу и вскоре не без гордости пополнили ряды оранжевогалстучников. Они были вдвойне довольны: и к новому витку цивилизации приобщились, и не пришлось самим идти.
С другими было сложнее. Эстеты и сторонники здорового образа жизни отчаянно сопротивлялись. Сначала они долго прятались по подвалам, городским катакомбам, трущобам. Если же их всё-таки отлавливали и доставляли в торговый центр, те брыкались и вырывались, когда им на шею повязывали галстук, так что многие от этого задыхались.
Это натолкнуло Артемона Карловича на новую идею. Новому человеку следует экономить время на всякие оранжевогалстучные дела, а не на наставление неразумных на путь истинный. Потому всех несогласных лучше сразу душить. Но потом от этой идеи отказались. Кроме как душить неразумных у оранжевогалстучников никаких других оранжевогалстучных дел как таковых не было, а если всех сразу передушить, то делать станет и вовсе нечего, и тогда станет очень скучно. Потому они продолжали пропаганду, в надежде, что «неразумные» всё-таки вступят в их ряды. Но новообращённых принимали уже не так, как раньше. Когда они торжественно, под барабанную дробь, повязывали ему галстук, то невзначай могли и задушить. А то не интересно.
Итак, исходя из логики
Но… если ружье на сцене, вполне вероятно режиссерская задумка, с намеком, что здесь кого-нибудь убьют, то присутствие электрика еще вовсе не означает, что лампы погорят наверняка, а значит он так может пролежать там весь спектакль, совсем без дела. И в итоге зритель может быть крайне разочарован несостоявшимися ожиданиями электрического мини-катаклизма. Но… вот здесь и можно какраз поспорить - является ли это разочарование негативным. Ведь интрига колоссальная - весь спектакль одна из деталей интерьера так и не была использована. А представьте, что на следующий день, точно в таком же спектакле, электрик таки меняет лампочку. Овации! Да что тты… А там глядишь тотализатор - встанет сегодня или нет, и что будет менять, в каком отделении, и успеет ли протрезветь. То есть одно событие в спектакле может стать причиной сумасшедшего тотализатора, и таким образом обычный спектакль, даже самый занудный, становится весьма интереснейшим азартным зрелищем…
Поэтому, в связи со всем вышесказанным, несомненно, что лежащий на сцене электрик, необходим при любых раскладах. А раз так, то конечно же там необходим и пожарник! И скорая помощь! Сами понимаете - может и пожар случиться и поплохеть кому-то.
Но, если все они будут на сцене, скажем, лежать где-то с краю сцены, рядом с электриком, то картина будет совершенно неполной, если там не будет сантехника. И я слышу уже ваш вопрос - а на. я он там нужен ?! На сцене же нет работы ему! И будете правы. Но почему-то во взрослых фильмах сантехник самый востребованный персонаж… говорят, что по феншую сантехник в доме вообще гармонизирует пространство, не хуже калачакры, так что наверняка и он там нужен, и, возможно даже, более других…
Не играю роль свою простую -
Не чувствую партнера в тишине,
Я представил смерть свою на сцене.
Может все приснилось мне во сне?
Подбиралась ты ко мне не долго,
С рук твоих я часто ел. Не раз
Верил я в успех свой, очень долго,
А потом в один момент угас.
Ты сломала виденье о жизни
И открыла мне глаза на мир.
Мир иной иного представления
Где блестит другой уже кумир.
«Диета, - подумала Джулия. - Когда мне стукнет шестьдесят, я дам себе волю. Буду есть столько хлеба с маслом, сколько захочу, буду есть горячие булочки на завтрак, картофель на ленч и картофель на обед. И пиво. Господи, как я люблю пиво! Гороховый суп, суп с томатом, пудинг с патокой и вишнёвый пирог. Сливки, сливки, сливки. И, да поможет мне бог, никогда в жизни больше не прикоснусь к шпинату».