Обожаю маргиналов, у них жизнь и сознание незамутненное, они не участвуют в этой нашей запрограммированной жизни.
-Ты не смел, ты боялся огорчить меня!-примолвил государь (Петр Первый).-Разве я огорчаюсь правдою? Разве ты не знаешь, что я благодарен, когда мне поправят мою ошибку, когда научат меня, чего я не знал, покажут, чего недосмотрел? Не сто раз повторял я вам всем, и генералам моим, и сенаторам, и мастерам: говорите мне правду смело и открыто. Я более ничего от вас не требую, как правды и рачения к должности. Гневаюсь я и наказываю за ложь и обман, а не сержусь, хотя бы кто говорил и вздор от чистого сердца и с добрым намерением.
Мне кажется стильные женщины получили свой дар от бога. Они умеют не только сами выглядеть в любой ситуации и одежде королевами, но и подберут своим подругам за пару минут сногшибательный прикид…
Жизнь в красивой упаковке бренда -это не показатель гармоничной, счастливой жизни.
Я хотя определен был младшим корнетом, но товарищи приняли меня весьма прохладно от того, что я поступил из гражданской службы. Невзирая на вежливое мое обхождение и на старание заслужить любовь офицеров, меня прозвали подьячим, хотя я клялся, что от роду ничего не писывал, кроме любовных писем и сам ненавижу крючкотворцев более, нежели турок, с которыми мы шли сражаться. Шутки не прекращались, и даже повторялись чаще, с тех пор как я стал сердиться. Ротмистр Бравин, который полюбил меня искренно, советовал мне проучить насмешников. В одну неделю я имел два дуэля на саблях и один на пистолетах, ранил двух моих противников и получил сам легкую рану пулею в левую руку. Полковник арестовал всех нас и объявил выговор в приказе, а я, вылечившись, дал завтрак товарищам, пригласил и моих противников и объявил всем, что если кому угодно удостовериться, что я никогда не был и не буду подъячим, то я готов представить каждому мои сабельные и пистолетные доказательства. Товарищам моим понравилась моя откровенность и смелость, и, при хлопанье шампанских бутылок, я провозглашен был лихим гусаром.
-Выжигин!-сказал мне ранивший меня поручик Застрелин.-Ты кровью смыл свои чернила;теперь ты наш, и кто противу тебя, тот против нас всех. Давай руку, брат!
Антип Ермолаевич некогда занимал важное место, и хотя дела при нем шли точно таким же порядком, как и всегда, но он уверен, что с тех пор, как он вышел в отставку, солнце слабее согревает Россию, луна не не так ярко светит и отечество на краю гибели.
Вовлеченность в общее непреоборимое движение, приобщенность к великому делу, перед которым отступает все мелкое, корыстное,-вот что возвышает людей. Когда людские колеи сливаются вместе, то не колея уже получается-широкая дорога!
Мой киргизский наряд приводил красавицу в недоумение: она украдкой осматривала меня с ног до головы и не знала, что сказать.
-Не пугайтесь меня, сударыня,-сказал я,-я киргиз, уроженец диких степей;но и у киргизов есть также сердце, и они знают, что такое сострадание к несчастью ближнего. Будьте откровенны со мною, как с человеком, который почитает за богатую добычу всякий случай быть полезным страждущим и несчастным.
…Он и правду говорит для обмана.
Барт Камерон-человек раздражительный, и особенно легко он раздражается, когда ему приходится подсчитывать свой подоходный налог. Видите ли, кроме того, что он шериф, он еще держит лавку, является совладельцем овцеводческого ранчо, получает пенсию как инвалид войны (у него повреждено колено) и имеет еще кое-какие доходы. Ну, и, конечно, ему нелегко подсчитать, сколько с него причитается налога.
…Не замешан ли сюда покойный Петтисон? Какое-нибудь темное дельце… Он мог быть агентом…
-Большевиков, сэр?-осторожно предположил Колхаун.
-Да,-поморщился помощник комиссара,-мы все на них валим, но вы же знаете, такие дела случаются.
Швырять в Самсона черепом тахорга-какая банальность! Самсон достоин большего, и Самсон будет увековечен. Неизвестная планета-это неизвестная планета. По неизвестной планете бродят неизвестные звери. Они, бедняги, еще не знают, как их зовут. А я уже знаю. Там я добуду первого в истории «самсона непарноногого перепончатоухого» или, скажем,"самсона неполнозубого гребенчатозадого".
Между мной и Вульфом опять пробежал холодок отчуждения. Это случалось в среднем раза четыре в неделю, или же пару сотен раз в год. В данном случае были две причины. Первое:мое естественное желание, чтобы он купил новый автомобиль, натолкнулось на его тупую убежденность подождать до следующего года. Вторая:его идея купить бесшумную пишущую машинку разбивалась о мою привязанность к старой машинке.
Получалось так, что в это время в старом доме из бурого кирпича на Тридцать пятой Западной улице неподалеку от Гудзона, которым он владел и использовал одновременно для проживания и работы, холодок отчуждения коснулся не только нас двоих. В доме нас было четверо, и все время от времени бывали чем-нибудь недовольны. Вульф где-то подхватил идею о том, что в тушеные моллюски нужно обязательно добавлять листья сладкого базилика, а Фриц Бреннер, наш повар и управляющий домом, отчаянно сопротивлялся. Один тип из Нью-Гэмпшира в знак благодарности за что-то прислал Вульфу подарок-три молодых бегонии, называемые Тимблберри, и Вульф поставил их на лучшем месте в верхней гостиной, и Теодору Хорстману, нашему специалисту по зеленым насаждениям, который считал все растения, кроме орхидей, сорняками, пришлось только стиснуть зубы.
Словом, атмосфера в доме напоминала арктическую.
« - Стало быть, правду говорят холодные практические люди, что человеком управляет только расчет выгоды?
- Они говорят правду. То, что называют возвышенными чувствами, идеальными стремлениями, - все это в общем ходе жизни совершенно ничтожно перед стремлением каждого к своей пользе, и в корне само состоит из того же стремления к пользе."