Если у тех, кому за… душа стала слушать тело - труба-дело!
Прекрасная старость есть даже в морщинках. Смотришь на такую женщину и любуешься. А свои морщины почему-то не нравятся.
В старости смерть становится апогеем жизни.
Старость - это не седина на висках, а желание от неё избавиться.
Стареет человек не от времени, стареет человек от тяжкого бремени.
Многочисленные примеры свидетельствуют о том, что те, кто жил продуктивно, творчески в молодости, в старости ничуть не менее деятельны и энергичны; напротив, их душевные и эмоциональные свойства, развитые в процессе творческой жизни, продолжают совершенствоваться, хотя физические силы и убывают. А вот тот, кто жил непродуктивно, в самом деле увядает, когда физические силы - главный источник активности - иссякают. Деградация личности в старости - это симптом, то есть доказательство того, что человек вел непродуктивный образ жизни. Итак, страх перед старостью - это реакция нашей совести на уродование самих себя. Но существуют такие сферы культуры, для которых старый возраст не помеха и даже в некотором смысле необходим, особенно ценится, ибо это возраст опыта и мудрости. Эту мысль блестяще выразил японский художник Хокусай:
«С шести лет мною владела страсть к рисованию, изображению различных форм. К пятидесяти годам у меня было сделано бесчисленное количество рисунков; но все, что я сделал к семидесяти, не стоит внимания. Только в семьдесят три я кое?что узнал о действительном строении природы - животных, растений, птиц, рыб и насекомых. Потом, когда мне будет восемьдесят, я узнаю еще больше; а в девяносто я постигну тайный смысл вещей; в сто - я безусловно достигну поразительных высот; а когда мне будет сто десять лет, все, что я ни нарисую, хоть линию, хоть точку, - все будет живым, будет дышать жизнью.
Написано мною, в возрасте семидесяти пяти лет, некогда Хокусай, а теперь Гуакио Роже, стариком, помешанным на живописи"
Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу…
На улице Весенней часто встречалась мне старушка и её собака. Они сидели в небольшом закутке между аптекой и книжным магазином.
Старушка, маленькая, худая, в потрепанном пальтишке, она сидела там в любую погоду. В дождь, жаркий летний день и морозный вечер. Сидела тихо, не крича и не поднимая головы, а рядом с ней, на асфальте, было расстелено небольшое ватное одеяло, с лежащими на нем вещами.
На коленях старушки всегда сидела собака, старая дворняжка, которая думала о чем-то своем и слабо жмурилась, когда хозяйка решала почесать её за ушком. Старушка никого не зазывала, лишь улыбалась и смотрела подслеповатым взглядом на прохожих, решивших остановиться возле ее нехитрых товаров.
Я часто проходил мимо нее, не задерживаясь, а в этот день будто что-то екнуло в груди.
- Здравствуй, мать, - улыбнулся я, присаживаясь на корточки и беря с одеяла потрепанную книжонку, на которой было написано одно слово. «Сказки».
- Здравствуй, сынок, - тихо ответила старушка, кутаясь в ветхое пальто.
- Хорошая книга, бери. Деткам своим почитаешь, а они внукам, те - своим внукам. Я своим всегда читала. Темными и холодными вечерами.
- Хорошие сказки?
- Как и все хорошее в нашей жизни, сынок. Этой книге больше лет, чем мне. Ее страниц касались тысячи пальцев, а слова читали тысячи губ. Да и сказки эти, хорошие они, сынок. В них добро всегда побеждает зло, девушки находят любовь, а рыцари сражают злых королей. Возьми, а?
- Сколько стоит? - спросил я.
- Сколько не жалко, сынок. Давно я тут сижу. Ежели человек хороший, то пусть берет за сколько есть. Негоже мне, старой, просить что-то. А нам с Жучей и того хватит, - сказала старушка, ласково почесывая собаку по голове. Дворняжка подняла на меня взгляд и коротко тявкнула, словно подтверждая слова хозяйки.
- А это что? - я отложил книгу в сторонку и взял в руки резную шкатулку, на которой были изображены разные зверушки и цветы.
- Сынок мой делал когда-то, - тяжело вздохнула старушка, с любовью смотря на шкатулку. - Любил он это дело. Вырезал часто что-то. Сядет и стругает дерево, только опилки летят да смолой горячей пахнет. Хранила я в ней украшения свои сначала, а потом их детям отдала. Все отдала, веришь?
- Верю, мать.
- Кольца отдала, серьги, браслеты. Все, что было. Им-то нужнее, чем мне. Нам с Жучей хлеба только да супа жидкого. Много чего в этой шкатулке лежало. Украшения мои, деньги, бумаги всякие. Много она повидала, а лак с нее так и не сошел, хоть и открывалась часто. Возьми, сынок, а?
- Сколько?
- Сколько не жалко. Чего мне, старой, просить-то? Давно я тут сижу, и никогда ничего не просила. Кто хочет, купит, кто хочет так возьмет. Или вот, кольцо возьми.
- Это? - я поднес к глазам простое медное колечко, внутри которого находились полустертые цифры и обрывок надписи. «17.3.45. Da… h…u».
- Это, сынок. Медное оно. Не золотое, но дороже золота.
- Почему, мать?
- Свадебное кольцо сестры моей. Отдала она мне его перед тем, как уйти. А я сохранила. А сейчас вот продаю. Пусть другие его хранят, а я старая уже. Потерять могу.
Тут я более внимательно окинул взглядом одеяло старушки. Не простые вещи она продавала, а жизнь свою. Память. Потому и не кричала, не звала людей смотреть товар её. Лишь сидела тихо, да гладила старую дворняжку.
Сдавило что-то мое сердце. Будто холодная ладонь в него вцепилась. Я не мог говорить, мог только смотреть на то, что лежало на ватном одеяле.
Старые часы на цепочке, резная шкатулка сына старушки, медное колечко, хранившее память, потрепанная книга сказок, детские ботиночки, которые ни разу еще никто не надевал.
И в уголке, рядом с ногой старушки, фотография. Простая фотография, немного помятая и с надорванным уголком, на которой была запечатлена красивая девушка с черными, как смоль, волосами, полными губами и добрыми глазами.
- Это я, сынок. Когда-то я была красивой, а потом года свое взяли, - улыбнулась старушка, продолжая поглаживать собаку. - Старая фотография. Я ее не продаю, но если хочешь, я тебе отдам. Хороший ты. Вижу.
- Что же случилось, мать? - тяжело сглотнув, спросил я. Вздохнула старушка, промокнула серым платком усталые глаза, всхлипнула немного. - Почему ты продаешь все это?
- Одна я осталась, сынок.
- А где дети, сын, сестра?
- Ждут меня. Недалеко от Мюнхена, ждут, сынок. Там они остались, одна я выжила, да Жуча моя. Давно это было.
- Дахау? - тихо промолвил я, стараясь не причинить старушке боли. Зажмурилась та в ответ и губы закусила.
- Да, сынок. Ушли они, одна я осталась. А вещи? Стара я, сынок, а камень протирать надо, цветочки поливать, сорняки выдирать.
- Камень?
- Да. Холодный камень, где имена их выбиты. Черный камень. Все, что осталось, не считая этих вещей, - грустно улыбнулась старушка, обводя морщинистой рукой свой товар.
- Купи, сынок, а?
- Куплю, мать, - кивнул я, бережно укладывая вещи в рюкзак и вытаскивая из кошелька всю наличность.
- Все куплю. - Ты только не выбрасывай их, сынок, - тревожен ее голос. Дрожит, как стекло. Грозится лопнуть и засыпать серебристыми осколками то, что дорого старушке.
- Это жизнь, мать. Её не выбрасывают.
- Спасибо, сынок. Спасибо.
- Тебе спасибо, мать. Тебе спасибо.
Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу. Оглянулся лишь раз. Она смотрела на небо, где бежали серые тучи. Такие же серые, как и её глаза, наполненные болью. Было что-то еще в её взгляде. Я знал, что именно. Это была надежда. Надежда на то, что всё, рассказанное мне, никогда не будет забыто.
*Дахау - один из крупнейших и зловещих концлагерей смерти нацистской Германии. По непроверенным данным через лагерь прошло около 250 000 человек и более 70 000 погибли. Во время освобождения лагеря все охранники из числа немецких солдат были расстреляны.
Хорошо бы всюду, где был счастлив, зарывать в землю что-нибудь ценное, а потом, в старости, когда станешь безобразным и жалким, возвращаться, откапывать и вспоминать.
А я не буду старой бабкой,
Я буду вечно молодой,
Ходить на каблуках, не в тапках,
Походкой ровной, не с клюкой!
Я никогда не поседею,
Морщинам кожу не отдам,
Вес сохраню, не потолстею,
Питаться буду по часам.
Пробежки, спорт, бассейн, зарядка-
Чтоб градом лились семь потов.
И никаких напитков сладких!
Забуду про пельмени, плов.
Забуду к доктору дорогу,
Пусть поскучает без меня.
Не на словах постигну йогу…
Всё с понедельника, друзья!
Коль пугает грядущая старость - значит, мудрость еще не пришла.
Доживать свои дни в одиночестве и гадать, когда же наступит твой черёд предстать перед Всевышним - это не самая лучшая доля. И я всего лишь хочу тебя уберечь от этого. Там, где ты сейчас, нет счастья. Не ищи его там. Счастье - это когда в твоём доме слышны детские крики и смех, где есть старики, которые знают, что любимы и что есть люди, которым всё ещё нужна их любовь.
«Старость - не радость!»… Это неверно!
Всё познается со временем… Позже…
Кто-то и в юности… замкнутый, серый…
Кто-то и с возрастом… юных моложе…
Что не понятно? Давай разберёмся…
Здесь не должно быть нелепых секретов!
«Старость - не радость»? И… улыбнёмся…
Опыт и мудрость подскажут ответы…
Как разбудить, возбудить… осчастливить…
Старости молодость в этом не ровня!
Молодость жаждет… спешит насладиться…
Старость умеет одаривать… Помни!
Молодость смело бежит… без оглядки…
Старость идёт поспокойнее… шагом…
Молодость резво берётся за «дело»…
Старость под ручку ведёт Любовь… рядом!
И удивляет галантностью нежной,
И предлагает умело, красиво…
Молодость взглядом срывает одежды…
Мудрость целует ей Душу… учтиво…
Как лексикон молодых примитивен…
Мудрость умеет сказать всё безмолвно…
Молодость что-то невнятно щебечет…
Старости взгляду… отдастся покорно…
«Старость - не радость»… «Жизнь - не игрушка!»…
«Счастье - Награда!»… «Любовь - не подружка!»…
Знает она: Души молоды вечно!
Страсть и Любовь не стареют… конечно!
Время Любви никогда не уходит…
Мимо влюблённых… Любовь не проходит!
Старость не в тягость… вместе с Любовью…
Молодость быстро мудреет… Запомни!
Помню, как однажды в погожий осенний день я увидел в сквере парижского рабочего предместья на скамейке престарелую и очевидно бедную пару. Они сидели молча, взявшись за руки, и так явно наслаждались бледным светом и теплом этого осеннего вечернего дня. Они молчали, все слова были сказаны, страсти изжиты, бури утихомирены. Жизнь была позади, но она была сейчас и здесь - в этом молчании, в этом свете, в этом тепле, в этих безмолвно соединенных руках. Это была жизнь, готовая для вечности, созревшая для радости. И это навсегда осталось для меня образом брака, его поистине небесной красотой…
Сыграю охотно на «БИС!» свои семьдесят лет!
Жду бурных оваций, а их, почему-то всё нет…
Через такое испытание, как старость близких людей, проходят - многие… Дай, Бог, всем мудрости и терпения…