Чаще всего те, кто по-настоящему страдали, росли без любви и заботы, способны по- настоящему сострадать, любить и быть милосердными!
Кому не позавидуешь - надо помогать.
Холодно порой. Это правда. Но, иногда, нам встречаются люди, которые способны растапливать льды. И мы, рядом с ними, тая как снег, неизбежно оставляем за собой тепло.
Все готовы вкусного любить, руку помощи сложнее предложить.
«Недавно знакомый писатель рассказал мне об этом удивительную историю. Писатель этот вырос в Латвии и хорошо говорит по-латышски. Вскоре после войны он ехал из Риги на Взморье на электричке. Против него в вагоне сидел старый, спокойный и мрачный латыш. Не знаю, с чего начался их разговор, во время которого старик рассказал одну историю. - Вот слушайте, - сказал старик. - Я живу на окраине Риги. Перед войной рядом с моим домом поселился какой-то человек. Он был очень плохой человек. Я бы даже сказал, он был бесчестный и злой человек. Он занимался спекуляцией. Вы сами знаете, что у таких людей нет ни сердца, ни чести. Некоторые говорят, что спекуляция - это просто обогащение. Но на чем? На - человеческом горе, на слезах детей и реже всего - на нашей жадности. Он спекулировал вместе со своей женой. Да… И вот немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в гетто, с тем чтобы часть убить, а часть просто уморить с голоду. Все гетто было оцеплено, и выйти оттуда не могла даже кошка. Кто приближался на пятьдесят шагов к часовым, того убивали на месте. Евреи, особенно дети, умирали сотнями каждый день, и вот тогда у моего соседа появилась удачная мысль - нагрузить фуру картошкой, „дать в руку“ немецкому часовому, проехать в гетто и там обменять картошку на драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у запертых в гетто евреев. Так он и сделал. Перед отъездом он встретил меня на улице, и вы только послушайте, что он сказал. „Я буду, - сказал он, - менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети“. - Почему? - спросил я. - А потому, что они ради детей готовы на все и я на этом заработаю втрое больше. Я промолчал, но мне это тоже недешево обошлось. Видите? Латыш вынул изо рта потухшую трубку и показал на свои зубы. Нескольких зубов не хватало. - Я промолчал, но так сжал зубами свою трубку, что сломал и ее и два своих зуба. Говорят, что кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь бросилась не в голову, а в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые, будто их налили железом. И если бы он тотчас же не ушел, то я, может быть, убил бы его одним ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому что отскочил от меня и оскалился, как хорек… Но это не важно. Ночью он нагрузил свою фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу в гетто. Часовой остановил его, но, вы знаете, дурные люди понимают друг друга с одного взгляда. Он дал часовому взятку, и тот сказал ему: „Ты глупец. Проезжай, но у них ничего не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь обратно со своей гнилой картошкой. Могу идти на пари“. В гетто он заехал во двор большого дома. Женщины и дети окружили его фуру с картошкой. Они молча смотрели, как он развязывает первый мешок. Одна женщина стояла с мертвым мальчиком на руках и протягивала на ладони разбитые золотые часы. „Сумасшедшая! - вдруг закричал этот человек. - Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мертвый. Отойди!“ Он сам рассказывал потом, что не знает - как это с ним тогда случилось. Он стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю. „Скорей! - закричал он женщинам. - Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не шевелятся и молчат. Скорей!“ Матери, торопясь, начали прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. Вы понимаете, у женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и выдаст всех. Но дети молчали. Знакомый часовой заметил его издали и крикнул: „Ну что? Я же тебе говорил, что ты глупец. Выкатывайся со своей вонючей картошкой, пока не пришел лейтенант“. Он проехал мимо часового, ругая последними словами этих нищих евреев и их проклятых детей. Он не заезжал домой, а прямо поехал по глухим проселочным дорогам в леса за Тукумсом, где стояли наши партизаны, сдал им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал, что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток. Когда окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги. Старый латыш помолчал. - Теперь я думаю, - сказал он и впервые улыбнулся, - что было бы плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком»
Чаще всего сострадание - это способность увидеть в чужих несчастьях свои собственные, это - предчувствие бедствий, которые могут постигнуть и нас. Мы помогаем людям, чтобы они, в свою очередь, помогли нам; таким образом, наши услуги сводятся просто к благодеяниям, которые мы загодя оказываем самим себе.
Прости малыш, тебя не знали,
Не доведётся впредь узнать,
Быть может шариком тебя бы звали?
Быть может ты любил играть?
Быть может вечером в приюте,
Мечтал почувствовать тепло.
Охотно людям лез на руки,
Не зная, что такое ЗЛО.
Прости малыш, но не хозяин,
Прижал тебя к груди своей,
Ты оказался волей судеб,
В руках жестоких палачей.
Мы лицемерно предрекаем,
Им суд мифических богов,
На государство уповаем,
Решётку, шконку и засов.
Прости малыш, на этом свете,
Победа не за тем, кто прав,
Срок за кощунство в интернете,
А за твоё убийство - штраф.
Не зная ласки и заботы,
Так и не встретив первый снег,
Твоей судьбы затихли ноты,
Под злобный, истеричный смех.
Лишь боль, страдания и ужас, -
Всё что успел ты повидать,
А так хотелось быть любимым,
Хозяев верно защищать.
Прогулки по ночному парку,
Первая осень, звон дождя,
«Несу, несу хозяин палку!»
Несёшься, лапок не щадя.
Прости малыш, не углядели,
Средь праздной жизни и утех,
Под маской человека - зверя.
Прости малыш, прости нас всех.
Боль и страдание, нередко лишь прикуп для вымогательства прибыли.
Лучше умирать от сострадания, чем от чужого невнимания.
В то время как с одной стороны мы наблюдаем распространение роскоши и богохульства, с другой стороны доброжелательность и сострадание к любым проявлениям человеческих горестей стали встречаться чаще, чем когда-либо ранее за всю историю человечества.
Чем лучше вы слушаете внутренний голос, тем лучше услышите голоса, звучащие снаружи.
Трудно в душе найти сострадание, если души нет.
Больше всего мы сострадаем собственным переживаниям.
правда не всегда нужна,
а сострадание всегда
Стихотворения рождаются сами из воздуха, если умеешь слышать; из тоски, которая никуда не уходит, если ты не пьёшь; из любви, из сострадания, если ты бессилен помочь, и из прочего сора человеческих переживаний.