То, что старче оказался редкостной гнидой, Золотая Рыбка поняла довольно-таки скоро.
- Дедуля! - охрипшим от долгих уговоров голосом взмолилась она. - Миленький! Ну, отпусти ты меня, бога ради. Я ж не за просто так. Что пожелаешь - все выполню.
Старик и ухом не повел: сидел на бережку, попыхивая цигаркой, поглядывал на поплавок.
Невыносимо ныла порванная крючком губа, из-за этого Рыбке приходилось шепелявить. Настроения, как легко можно понять, это тоже не улучшало. Собратья по несчастью, парочка мелких пескарей, забившись на самое дно ведра, таращились на владычицу морскую выпученными от ужаса глазами. Рыбка повертелась вдоль жестяных стен своей тюрьмы и снова выставила из воды голову.
- Сто миллионов баксов на оффшорных счетах, трехэтажная вилла в Каннах и жена - мисс Вселенная, - без особой надежды посулила она.
Старик скосил на неё осоловевшие от жары глаза.
- Потрепыхайся мне!.. - громко рявкнул он.
«Вот влипла!» - тосковала Рыбка. Сами посудите - ну на кой хрен Царице Морской и всея Воды сдался тот тощий червяк?! Будто у неё отродясь иных деликатесов не водилось. Ох, дура, дура! И этот пень старый… Как только она перед ним ни изощрялась, чего только ни сулила - все без толку. На все уговоры - ответ один: глянет искоса, хмыкнет ехидно и дальше сидит, гад. Цену набивает, - поняла Рыбка. Ох, и народ нынче пошел жадный, спасу нет! Раньше, бывало, тоже по девической дури попадалась, так тогда все быстро решали, ко всеобщему удовлетворению. Алмазов мешок, дворец или там гарем какой - всего и делов! Был, правда, один дедок, тоже сволочь порядочная. Все норовил жену приткнуть, куда получше…
Рыбка раздраженно плеснула хвостом:
- Слышь, хрен старый, радуйся! Твоя взяла. Сколько тебе желаний нужно: пять, десять?
Старик плюнул в сердцах и резво поднялся на ноги. Смотал удочку, подхватил ведро и зашагал прочь от реки. Золотая Рыбка с ужасом поняла, что свободы ей, скорее всего, не видать, как собственных жабр.
- Дедуля, ну ты чего, дедуля… Ну, хочешь - молодым тебя сделаю, секс-символом! И символ у тебя будет какого хочешь размера! Или Президентом, давай, а? Америки! Не молчи, ирод! Скажи, наконец, чего тебе надобно - я на все согласна!..
Настроение у Степана Кузьмича было - хуже некуда. Рыбалка не задалась - вместо желанных матерых окуней в ведёрке бултыхалось два задрипанных пескарика и какой-то вертлявый аквариумный экземпляр, который и рыбой стыдно было бы назвать. Ладно, Васька - кот не брезгливый, сожрет за милую душу. Но более всего остального огорчало Степана Кузьмича то, что в самом начале рыбалки уронил он в реку свой слуховой аппарат. Нужно теперь ехать в райцентр и покупать новый, а стоит он денег немеряно. Одинокому пенсионеру, почитай, не по карману…
Из ближнего переулка вывернулся мальчишка лет двенадцати в громадной заснеженной куртке, которая сидела на нем боком и была наполовину расстегнута. Мой Андрюха всю жизнь так ходит. Он несколько раз на ходу повернулся всем корпусом к переулку, - а вслед ему неслись звонкие пацаньи крики, - и зашагал широким шагом в мою сторону.
Мордаха у него сияла удовольствием от какой-то удачной проделки. Сквозь морозный румянец на щеках светились крупные веснушки (как у Ярины), из-под вязаной шапки спускались на открытый лоб прядки мокрых волос. «Ох, и бежал!» - говорил весь его вид. Он с озорным любопытством в серых глазах заглянул мне в лицо, и я, не удержавшись, спросила:
-Не поймали?
Мальчишка с готовностью остановился и весело ответил:
-Не-а. Куда им! Лазят, как черепахи… по сугробам, - он хихикнул, - Будут знать, как втроем снежками закидывать!
-А ты здешний?
-А вас проводить нужно?
-Да, не мешало бы…
-Идемте. Я вообще-то здесь не живу, к деду в гости приехал, на каникулы, - по его улыбке при этих словах было видно, что живут они с дедом душа в душу. Он продолжал без всякой скованности:
-Вот он тут все наизусть знает. Но я тоже об этом городке кое-что понимаю.
-Хороший городок?
-Мне нравится. Интересно тут, - сказал он раздумчиво, будто чему-то удивляясь. Он шел теперь не спеша и смотрел себе под ноги.
-Дворы, небось, большие, удобные, природа кругом, - осторожно предположила я.
Он вскинул на меня загоревшийся взгляд:
-Дворы, само собой, классные, а уж дома!
Я насторожилась:
-А что дома?
-Ого! Идешь по улице, зажмуришься и представишь себе, что ты в Париже, например, при каком-нибудь Людовике, открываешь глаза - так и есть, еще и всадники навстречу едут в мушкетерских плащах. Сам себе не веришь, - он говорил взахлеб. - А как засомневаешься, все и пропало, опять та же улица.
-Ну, у тебя, братец, и фантазия!
-Чего фантазия… А вы что искали-то, - спросил он без всякого перехода, - а то я болтаю, а куда нужно - не узнал.
-Да я и сама не знаю - куда. Понимаешь, башню ищу, старинную, - я усмехнулась. - Пожалуй, что из твоих средних веков.
-Не, это из ваших… А она какая?
-Ну, какая… Я ж ее не видела, - я смутилась (видела я ее во сне, мой мальчик…)
«Мой мальчик» проницательно посмотрел на меня:
-Ну, скажите, как вы ее себе представляете.
-Ну как-как. Стоит себе где-нибудь на пустыре, чтобы ее ничто не заслоняло… Квадратная такая, из тесаного камня, кверху сужается…
-Из светлого камня?
-Нет, темный, я думаю, должен быть.
Мы продолжали идти по белой мостовой и подходили уже к концу улицы Рамзи, что тянулась через весь городок. На дорогу кое-где нанесло тонкую снежную пыльцу и она на разные лады скрипела под нашими валенками. Больше никаких звуков не слышалось. Солнце делало дорогу ослепительной и я смотрела себе под ноги, слушала скрип снега и представляла свою Башню. На минуту я даже забыла о своем спутнике, но он, человек дотошный, как видно, не дал мне дольше молчать.
-А крыша? - требовательно прозвучал новый вопрос.
-Шатровая крыша из темной черепицы (игра так игра!).
-Цвет?
-Вот пристал… коричневый.
-А окна? - он не унимался.
-Арочные окна на разной высоте! - я уже начала сердиться на его расспросы и только хотела ляпнуть что-нибудь вроде «не знаешь такой - так и скажи», когда он завопил, как очумелый:
-Да вон же она!
Я вскинула голову и взглянула туда, куда он указывал рукой. Застыла на месте.
За крайними домами поселка, чуть наискосок с правой стороны, в отдалении, поднималась моя греза.
Солнце освещало ее очень ясно, и не было сомнений ни в цвете черепицы, ни в старинности кладки, ни в форме окон.
Мы промчались мимо двух крайних особняков и оказались на пустыре.
-Ух ты-ы! - выдохнул мой проводник из глубины сердца, и я повторила этот возглас про себя - голос у меня перехватило.
И долго мы стояли рядом и смотрели на это величие.
-Да-а… Красавица. Ну, я пошел…
-Постой! Как хоть тебя зовут?
Золотистые точки запрыгали в его глазах, обращенных ко мне и к солнцу за моей спиной.
-Костик. Это меня дед так зовет, - и опять мелькнула на губах та же улыбка, - Константин, - произнес он торжественно и чуть ли не по слогам. - на латыни «постоянный».
-Спасибо, Костик. Одна бы я ее не нашла.
Он кивнул и быстро пошел вдоль окраинных домов влево по тропинке. Я смотрела ему вслед. Дойдя до улицы, выходящей в поле, как и улица Рамзи, он остановился и прокричал мне:
-А Кузьма по-гречески - «украшение»! - засмеялся звонко и, махнув рукой, исчез между домами.
Я медленно обернулась, боясь, что моя Башня тоже исчезла, как и мой провожатый. Меня не оставляло чувство, что меня здесь кто-то морочит. Нет, как ни странно - на месте. Остается пройти полсотни шагов и прикоснуться к ней или… увидеть, как она растает на глазах.
Я подошла вплотную. Ну, какая же громадная! Протянула руку и, наконец, притронулась к темно-серому камню. Поверхность была не совсем ровная - под рукой скользили маленькие бугорочки, глаз различал круглые дырочки пор, тонкие черные и зеленоватые прожилки, но время пригладило их и камень слегка бликовал на солнечной стороне.
Я обходила ее и все не могла добраться до угла. На той стороне должна быть дверь…
Глава III. ЯРМАРКА
По старой памяти, как по грамоте.
Русская пословица.
Тяжелые высоченные полукруглые створки из мореного дуба были распахнуты настежь, и оттуда веяло теплом и запахами свежеиспеченной сдобы, апельсинов, плыл навстречу из темноты сильный цветочный аромат и еще какая-то пряная струйка… мускат? Можжевельник!
Я постояла на пороге, где свет с улицы падал на каменный пол, и шагнула в душистую темноту.
Внезапно налетел ветер, все запахи улетучились, и темнота тут же кончилась - я увидела дощатый пол под ногами, напротив в двух шагах - большой оконный проем в каменной кладке, откуда и врывался этот немыслимый ветер, а там, за окном…
Горы были темно-темно синие, а в долине дремал в пышной зелени под утренним солнцем город. На горных склонах лежал розовый снег и оттуда катился водный поток прямо к городу и разбегался по нему серебристыми дорожками арыков. Белые дома в тени гор казались нежно-голубыми, а столбы минаретов, уже тронутые первыми лучами поднимающегося где-то справа солнца, сверкали, как разноцветные леденцы. Их было пять и все - разной формы и разного цвета. Самый большой в центре города - золотистый и весь, как кружевом, покрыт белой вязью резьбы.
Дед… Я словно проснулась. Дед давно молчал, покуривал свой «Кэмел», а мне все виделась пара молодых отступников, идущих по лесной поляне в туман, держась за руки - на всю жизнь. Красивая легенда. А дед их собирает. Я внимательно посмотрела на него. Худое бледное лицо все в продольных морщинах. Старый курильщик. Твердый и умный взгляд темно-серых глаз. Округлая борода черного волоса кое-где с серебряной сканью. Нет, не абориген. Деревенские теперь бород не носят. Да и говорит он скорее как горожанин.
-А вы сами-то по делу приехали? - внезапно спросил он.
Я растерялась.
-Как сказать… Слышала, что… у вас здесь… башня есть какая-то, - я взяла себя в руки и перестала мяться, - как у того алхимика, вот решила проверить.
-Проверить? У нас все, что захотите, есть.
Местный патриотизм. «В Греции все есть».
-А деревня далеко?
-А вы как слышали-то?
-Да вроде бы, тут городок небольшой в полуверсте от станции, а вы вот говорите - деревня.
-Я говорю… А какое это имеет значение?
-За лесом, что ли?
-Нет, за лесом - это с той стороны, а у нас линию не переходят.
-Как не переходят?! А обратно ехать?!
Наверное, я должна была испугаться, но почему-то я чувствовала, что здесь мне ничего не грозит, даже «понарошку»…
-А здесь и садятся. Куда надо, туда и доедешь. Если перейти - заплутаешься. Можно и совсем пропасть.
Голос его звучал так обыденно, будто речь шла о соседней улице - не ходи, там хулиганы. Мне стало весело.
-А вы, значит, тоже куда-то поехали?
-К внуку. У меня внук здесь живет. Раз в неделю у него бываю. Чаще-то не выходит: у него хозяйство, а у меня - дежурства.
Забавно. Обычно бывает наоборот.
-На соседней станции живет?
-В Кузьме.
Он вдруг резво поднялся, подхватил свой «русский адидас» и устремился мимо меня к платформе:
-Извините, мне пора, - сказал он поспешно.
Я увидела, как, снова резко тормозя, подошла электричка, дед быстро вскочил на подножку, двери закрылись, и электричка стремительно укатила. Они здесь и минуты не стоят. Где это, он сказал, живет его внук?!
Я обошла станционную халупу. Между прочим, по расчищенной дорожке! Названия станции на той стороне, конечно, не было. Но и никакой «долины ровныя» за халупой тоже не наблюдалось. А наблюдалась там хорошо утоптанная широкая тропочка в сугробах, а вдали, в морозном тумане - дома провинциальных расцветок: бледно-зеленые, бледно-желтые и серые. Типичные. Интересно, здесь все типажи такие, как этот… абориген?
Я ступила на извилистую тропу.
Глава II. ГОРОД
Чего не видишь, о том и не грезишь.
Русская пословица.
Тропинка шла ровная, без бугра посередке. Скорее тротуар. Кто тут ходит? Поселок-то весь домов двадцать, насколько видно. Ну и туман!
Я стала вспоминать разговор с дедом. Во-первых: все, кто приезжает, сомневаются. Еще бы… И много приезжает? По станции этого не скажешь. Кроме меня никто не вышел, - когда приезжают и, следовательно, уезжают? Они все здесь остаются… Во-вторых: о чем говорили? Кузьма-алхимик, Межень, линию не переходят. Отвел глаза. «Налево пойдешь,. направо пойдешь,. а вообще - смотри сама.»
Я поглядела в туман впереди. То ли он волнами ходит, то ли у меня в глазах рябит? Морозный туман не двигается. Очертания поселка смещались, колыхались, как мираж. В снежных пустынях бывают миражи? Может, я опять во сне все вижу? Оглянулась. Сзади тумана не было. Халупа стояла. Я не была уверена, что там будет все по-прежнему, если я вернусь. Если я вернусь…
Ах, как я любила всегда волшебные сказки! Ковер-самолет, молодильные яблоки, соколиное перышко… А еще лучше - заветное слово - и звери помогают, горы раздвигаются, за сотни верст видишь.
И вот сон…
Свистит ветер. У оконного проема стоит человек. Указывает рукой вдаль. Я смотрю.
…Там голубеет у лобастых гор
На юге город, осиянный светом,
От плоских кровель в утренний простор
Возносятся, сверкая, минареты…
И вдруг - балаган, ярмарка, толпы людей, шум, - и сам чародей в заурядном костюме, неотличим от всех; и, как взмах руки, - опять тишина, чудо.
И наутро лежал на столе билет с названием незнакомой станции.
…Когда же кончится эта свистопляска перед глазами? Вон тот серый дом… двухэтажный? Точно. Теперь ясно видно. А рядом два таких же, только розовых, с ажурными крылечками и балконами. Дома-то и не крашеные, а из цветного камня. Какие акварельные цвета! Туман исчез, надо же. И поселок немаленький. По всей окраине - яркие деревянные теремки.
Я входила в улицу. Окна блестели холодной синевой, как колодцы, и также не пропускали в себя взгляда. Вдоль стен слева дремали тени ромбами дымчато-голубой кисеи. Навстречу шла не спеша румяная женщина в ярком платке знаменитого Павлова Посада, в полушубке со сборками и белых с узором по верху валенках. Я сразу решила, что под полушубком у нее пестрый сарафан и вышитая крестом сорочка. Ах, как хорошо! Как славно улыбается! Наверное, в одном из этих теремков живет. Очень к ним подходит.
А на главной улице, в которую я вошла, дома солидные, ухоженные. Особняки. Перед многими небольшие скверы с липами и тополями. Витые решетки балконов, причудливые лепные карнизы или строгие греческие линии проглядывают сквозь узоры оград или возвышаются у самой мостовой. Солнце привольно струится на снеговые колпаки оградных столбиков, на нетронутой белизны сугробы вдоль домов, на белую дорогу, вымощенную каким-то светлым камнем и необычайно чистую, - ни пятнышка грязи, ни снежинки.
Как, интересно, тут главную улицу называют? Скажем, Пустая. Или Центральная. Или уж - Главная просто. А вон и табличка на углу здания, - ну точь-в-точь как наше районо. Наверное, городская управа. Как быстро-то… Не успеешь подумать - читайте, пожалуйста!
Улица Рамзи* … Ну да. Основатель города, первопоселенец…
…И вовсе не как районо. Окна широченные, двери дубовые, со старинной резьбой, а колонны деревянные, круглые и тоже все резные. Живут же люди! Что там на вывеске?
МАГИСТРАТ
ГЛАВМАГ
Зайти, что ли? А, на двери бумажка белеется. «Ушли за пивом» или «Учет». Застраховались.
Я прошла между колоннами к двери. Не бумажка, а капитальная табличка:
Уважаемые гости!
ПРОСЬБА В ВЫХОДНЫЕ ДНИ
ПО ГРИГОРИАНСКОМУ КАЛЕНДАРЮ
НЕ БЕСПОКОИТЬ!
А у нас какой календарь?! Кто бы знал… Не беспокоить… Ну, и куда идти?
*Рамзи - знак, символ (татарск.).
Мотор взвыл на высокой ноте, набрал обороты, все понижая тон, и его звук слился с перебранкой колес. Разогнался. Пять-семь минут - и он загудит еще ниже тоном, взвоет на торможении, электричка остановится, зашипят и ухнут раздвижные двери: «С-ция …делеево», - хрипнет репродуктор, - следующая…", - не разобрать.
Уже почти четыре часа - разгон, сбивчивая брань под ногами, надсадный вой, «осторожно, двери закрываются» и опять - по кругу, нагоняя тягостную истому.
Ну, слава Богу, еще десять минут. И зачем я поехала? Надо же, глупость какая! Поверить сновидению! Ничего там нет… И вообще… «Не искушай судьбу», - сказала Фая. А она женщина мудрая и дальновид… «…анция Кузьма», - гнусаво буркнул приемник, а колеса так взвизгнули, что вагон споткнулся, и с дядьки напротив меня, всю дорогу клевавшего носом, слетела меховая кепка и шлепнулась мне на колени. Он открыл совершенно ошалелые глаза и уставился на нее. Не до вежливости. Я вскочила и помчалась в тамбур, а кепка - под соседний ряд. Едва я успела сойти, как электричка дернулась и укатила.
Передо мною в чистом поле торчала одинокая каменная халупа времен разрухи. Облезлая и без вывески. Я огляделась. Платформа совершенно пустая. На той стороне - ни души, за насыпью стелется неширокое поле, а за ним темнеет мрачноватый хвойный лесок. И никаких признаков жилья или хотя бы сараев горчичного цвета, что обычно стоят вдоль полотна возле станций. И никаких рельсовых развилок - две колеи. Станция? Эта драная постройка, стало быть, - вокзал. М-да. Пять окон. Одно с решеткой /касса, наверное/, одно забелено, и, по-моему, зря - столько пыли на стеклах. А под крайним справа окном на могучей широкой плахе, положенной на чурбаки, сидит дедок. Основательно, как на завалинке в летнюю пору. Типичный такой провинциальный дед: в треухе, ватнике и валенках до колен, и как полагается типичному деду - курит. Только курит он сигарету с фильтром, треух на нем ондатровый, а ватник - лётный. Валенки вот - обычные, серые, в них заправлены драповые штаны в темно-синюю клетку, а около валенок на снегу красуется большущая синяя же сумка типа «русский адидас». Ну-с, подойдем. Как бы обратиться? Стильный дед… Ладно, без обращения:
-Скажите, это Кузьма?
-Она самая, не сомневайтесь, - смотрит спокойно, в голосе сочувствие. Интересно.
-Что, многие сомневаются?
-Да все, кто в первый раз… Придумают себе, а потом спрашивают: Кузьма, дескать? Она-она!
-А почему она-то? Имя же мужское.
А дед, будто только и ждал:
-Почему «она»? Дак привыкли, станция - она, деревня - она.
Явный абориген. Только где тут живут аборигены? Кругом на сто верст «долины ровныя».
-Вообще-то правильно говорите, - продолжает он, - имя мужское. Был тут Кузьма один, от него и название. Только давно был-то, забывают уже. Когда-когда поговорят под вечер.
-А кто он такой был?
-Кузьма-то? Да кто как считает: то ли бывший домовой, то ли лесовой, а некоторые, - что он как тот колдун, что при Петре в башне жил /я вздрогнула/, который девицу из цветов сделал, - алхимик, что ли, по-западному. От него тут все и пошло.
-Деревня?
-Деревня-то еще раньше была. Меженью называлась. Да вы садитесь, чего стоять?
Я машинально села, а дед говорит, говорит:
Века три назад в этих местах два народа сошлись. Откуда - неизвестно. Сперва воевали, землю делили, а потом, видно, надоело - прижились, осели. Места много. Но вражда осталась. По-разному жили, в разное верили. Все время друг друга задирали, а то и на драки сходились. Ох, и побоища устраивали! Но молодежь не только кулаками махала, а и на девиц поглядывала. Смотреть-то смотрели, но с чужими не роднились, побаивались старших. Случалось, говорят, что парни девиц силой брали, но я больше другому сказанию верю, да и не только я… Была одна пара, прикипели, видно, друг к другу, - и ушли от своих. В дальней-то деревне раньше схватились - откуда девушка родом была - бросились к соседям, давай угрожать, а те - вы, мол, у нас работников отбиваете. Разобрались, потом двумя деревнями и искали. В лесу нашли, в какой-то землянке. Любили их все, - уговаривали вернуться, дак они ни в ту, ни в другую деревню не пошли, чтоб не ссорить никого. Поставили им всем миром избу как раз у межевого столба, верстах в двух от обеих деревень. Тут и молодежь стала собираться, а потом и селились, кто из другой деревни пару себе брал. А когда Кузьма объявился, тут уж лет полста первый дом-то стоял, семей двадцать жили. И Меженью уж звали. В ней он и прижился. Какие только выдумки на праздниках не устраивал. Всю поросль сюда и переманил - старые деревни так и угасли. Даже названий не осталось.
На краю леса, у затравеневшего небольшого пригорка стоит по пояс в траве тоненькая юная женщина в светлом сарафане. Да нет, она стоит на коленях. Наклоняется к оранжевому пышному цветку, берет его в ладони, целует, - все лицо в пыльце. Она счастливо смеется, встряхивает головой, - волна волос цвета меди плеснула за спиной, - как золотистые мошки разом слетают со щек пылинки. Не все. Некоторые так и остаются на лице - веснушки.
Повернула голову на гибкой стройной шее, - встрепенулись на висках завитки волос. Как они похожи с цветком, что придерживает снизу ее узкая ладонь! Обернулась к двум липам, выступившим из леса на опушку; из их сетчатой тени смотрит с тревогой и нежностью мужчина чуть старше 20, не отводит серых глаз, странно сочетающихся с желтоватой смуглотой и выступающими скулами его лица…
«Они изгои теперь. Одни в этом мире. Нужен дом. Чтобы ей там было хорошо… И детям, которые будут. Милая… Как она умеет забывать плохое! Стойкая, как огник. Яринка, тезка. Тоже всегда против ветра наклоняется. Славно, что он нам встретился. Дед говорил, что этот цветок всю жизнь оберегает любовь тех, кто его увидит».
Мне в чудесном сне приснился
Доблестный и благородный рыцарь.
Такой родной, такой знакомый!
Нежный, заботливый и скромный,
Кареглазый, добрый, милый!
И в сердце что-то защемило,
Душа во мраке заметалась,
На теле всхлипнула усталость.
А он, отважный, не боясь преград,
И не подумал даже отступать!
Занозу прошлого из сердца вынул,
С усталых рук и ног оковы скинул,
Душу спас из заточенья тьмы.
И крепко за руки взялись мы…
… Наутро луч солнца век коснулся…
Эх, сказка… А рядом кто-то шевельнулся:
«Ну, что, Родная, опять тебе я снился?» -
Мне прошептал спаситель-рыцарь…
(Rina_M)
Мне вчера приснился сон!
Он был прекрасен… все было как в сказке!
Был бал, чудесный карнавал… была и я там в коновальной маске!!!
Был там и ты… сидя на троне молча улыбался,
Ты томным взглядом оглянул толпу,
Сровнял всех дам, мужчин небрежным взором…
И тихим шагом направляясь вдаль, у видя силуэт прекрасной дамы ты оробел и сбросил всю печаль!!!
О да она была прекрасна!
В ней было все… и нежность, и любовь!
Но вод беда на ней была одета маска и ты все очарованный стоял…
Пробило полночь и она ушла!!!
Ты не промолвил ей увы не слова… и не запомнил ты ее лица…
Ты помнил взгляд ее небесных глаз и губы алые что сладко целовали,
И силуэт ее прекрасный в дали и маску на ее лице!!!
И вдруг опомнился, ты вдруг пришел в себя!!!
Ты быстрым шагом побежал за нею…
Но было поздно… все… она ушла…
И все закончилось… и ты в своей печали вернулся в замок где проходил бал…
Ты молча шел, ты никого не видел… держа в руках хрустальный башмачок…
Подняв глаза увидел ты танцующие пары, а также силуэт прекрасной дамы что ни сказав не слова в друг ушла!!!
Ты подошел… сменил свой гнев на милость… отдал прекрасной даме башмачок…
Поцеловал и сняв легонько маску увидел и стену которою искал!!!
Да да это была ведь я… та девушка с небесными глазами… лицо которой закрывала маска!!!
Ты удивлен?! Ты ждал кого другого?!
Принцессу?!
Нет увы это не я…
Я просто девушка, реальна - я, из жизни, а не не сказки…
И нет на мне порочной лживой маски которую стыдом все прикрывают!!!
Я просто девушка… которой снится сон…
И он прекрасен… все в нем как в той сказке - о девушке что потеряла башмачок…
На сказках мы все выросли. И несмотря на нашу «земную» жизнь в нашей душе всё равно остаётся место для сказок. Хотим мы того, или не хотим, но всё равно в той или иной степени мы верим в Чудеса))
Купидон летал изо всех сил размахивая крыльями и призывая стать его жертвами.
Все тянули руки в надежде получить живительную искру прямо в сердце и лишь немногие прятались дабы остаться невозмутимыми и одинокими навсегда.
- Пойдемте к Гудвину! Он даст мне умные мозги!
- А мне доброе и любящее сердце!
- А мне?
- А ты будешь донором!
Мне нужен полдень,
знаю, знаю,
И солнца поцелуй-ожог,
И, может быть, тогда
оттаю,
Вновь книгу сказок
пролистаю,
И окажусь у трех дорог…
Но как же пОлудня
дождаться -
Шагами измеряя ночь?
К эфирным струнам
прикасаться,
Хотя бы чем-то
попытаться
Мне ходу времени помочь?
Свернуться в позе
эмбрионной,
Коленом сердце подпереть,
И полу-явно,
полусонно
Смотреть, как небо
обреченно
Рассветом тщится розоветь?
Нет, не пропустит солнце
штора,
Да он и вовсе без окОн,
Тот, мой привычный мир,
в котором
Бельмо слепое
монитора
И онемевший телефон.
(Алексей Мелешев)
Сказка есть сказка, и если ты решил не обращать на неё внимания, она отойдет в сторону, и жизнь снова станет простой как трамвай…
Жил-был неграмотный монах. И знал он только один псалом: «По делам вашим да воздастся вам». Так и бубнил день-деньской одно и то же.
А по соседству с монахом жил богач. Богатство он нажил неправедным путем: землю у бедняков обманом и силой отнимал, деньги под неслыханные проценты нуждающимся ссуживал. Однажды он тяжело захворал, и его жена послала за монахом, чтобы тот помолился за здоровье мужа.
Монах пришел и начал бубнить:
- По делам вашим да воздастся вам!..
Вот богач в скором времени и помер.
Вдова богача затаила на монаха злобу и решила его со свету сжить. Как-то раз приготовила она всяких вкусных яств и отослала монаху. А тот есть сразу не стал, так как был занят мыслями о боге, и поставил корзину в угол. В это время возвращались с охоты сыновья покойного богача, и были они очень голодны. Вот и зашли к благочестивому монаху и попросили чем-нибудь накормить.
- Там в углу корзина со снедью стоит, - говорит им монах. - Угощайтесь!
Сыновья наелись досыта и вскоре в страшных мучениях скончались. Родственники их бросились было монаха убивать, да вдова не позволила. А почему - одному богу ведомо.
Побродив деревнею по-лисьи,
В старый дом шагнула через мрак -
Женщина, промокшая, как листья,
Свежая, как утренний сквозняк.
Он забыл тоску свою и горе.
Всё вернулось - вера и она,
И луна, тонувшая в кагоре,
Совершенно пьяная луна.
И от слёз, от холода избушки,
Бросились найдёныши в постель:
Головою в снежные подушки,
Грешным телом в белую метель.
И в ночи, без свечки Пастернака,
Без скрещенья судеб и теней,
Два лица, как два овала мрака,
Озарились юностью своей,
Так они с планетою вращались,
Возвращаясь в прежнюю судьбу…
А с восходом солнца распрощались,
Он вернулся в старую избу.
Сбросил с губ последнюю улыбку,
Постирал постельное бельё;
И убил в аквариуме рыбку,
На заре узнавшую её.
И вот Катя выросла.
Она внимательно его слушала.
Каждый раз она подчеркивала его значимость, с уважением относилась к его увлечениям.
Она шла на полшага сзади, такое она увидела в каком-то кино.
Никогда не начинала первой разговор, и последнее слово оставляла за ним.
Она была тенью того мужчины, который находился рядом с ней.
Она была поддержкой и опорой.
Она любила то, что любит он.
Она интересовалась тем, что окружало его.
Шло время.
Он менялся: то блондин, то брюнет, то высокий, то не очень.
И звали его каждый раз по-другому: Саша, Паша, Витя…
Она хотела быть для него самой-самой.
Она развивалась. Ей это нравилось.
Она спокойно относилась к тому, что он лишний раз пытался доказать ей, что он прав «Все бабы глупые». Когда он объяснял, что ее уровень это плинтус, она лишь снисходительно улыбалась. Зачем что-то доказывать тому, кого обидела природа. Но все же, она делала выводы и исчезала из его жизни.
Лишь однажды она рискнула вступить с ним в дебаты, еще будучи совсем юной. Она отстаивала свою точку зрения. И снова она позволила ему сказать последнее слово, правда оно несколько ее озадачило.
«Все бабы глупые. Если девушка мыслит, да еще и правильно, то она парень, а с парнем я встречаться не могу.»
Больше она не шокировала его.
Она спокойно искала того, кто сможет оценить.
Ей нужен был он, достойный ее.
И он нашелся.
Он говорил. Говорил много. Сначала она только слушала. Ему нужно было выговориться. Она не мешала. Потом, она стала поддерживать разговор. Ему стало еще приятней. Он знал, что в разговоре рождается истина. Их голоса сливались в один, их мысли продолжали и дополняли друг друга. Они уважали друг друга. Она смотрела на него снизу вверх, он же превозносил ее еще выше. Как же кружилась голова от такой высоты.
В какой-то момент их взгляды разошлись. Он высказал свое мнение, она свое. Он выслушал. Взвесил все «за» и «против». И сообщил: «Ты права. Я сделаю, как ты советуешь». Это было невообразимо. Она впервые такое услышала от него. Еще больше он вырос в ее глазах.
Они были на седьмом небе от счастья.
Она по-прежнему, внимательно его слушала, шла на полшага сзади, была тенью… нет… она была его половинкой, она была для него самой-самой.
Соловей -Разбойник насвистел мне про счастье…
Только свистнуть не успел -где оно? Его заткнула невидимая сила…