Я сердце свое закрою на замок,
А ключик выброшу я в воду
Ты покорить любовь мою не смог
Наверное любишь очень ты свободу
Я сердце заморожу свое в лед
Все чувства их покроет злая вьюга
Теперь под холодом моя любовь живет
Зима вдруг станет мне подруга
В твоих ладошках стих усталый день,
Поспи, малыш… Вот-вот наступит утро,
И небо разукрасит акварель,
И облака наполнит перламутром.
Уже свет в окнах в городе погас…
Спят малыши все, обнимая маму,
Лишь ты один все не смыкаешь глаз,
Сжимаешь мишке плюшевую лапу.
Уже и звёзды ночь тебе зажгла,
И колыбелька ждёт тебя скучая,
Поспи, малыш… Вот-вот взойдёт заря,
И утро растворится в чашке чая…
Не торопись, пожалуйста, взрослеть…
Я знаю, жизнь идёт неумолимо,
Тебе придётся многое успеть,
Но пусть беда обходит тебя мимо…
Ну, а пока ты маленький совсем,
Любимый крошка в тёплом одеяле…
Поспи, малыш… Есть сильный оберег
У каждого ребёнка — СЕРДЦЕ МАМЫ…
Моя хорошая знакомая, врач скорой помощи в Санкт-Петербурге, очень хорошо образованный и воспитанный человек однажды задала волнующий ее вопрос… Ее очень волнует этот вопрос в наше время…
У нее два взрослых сына, оба образованы, у каждого есть семья, только один сын давно уехал из России в Америку и там живет вместе с семьей.
Другой сын, живет с семьей в России, работает в Санкт-Петербурге.
А мать очень волнуется и ищет ответ на свой вопрос…
Как ей быть, если Америка и Россия начнут военные действия друг против друга… Мать не знает, как ей быть, за какого сына ей переживать и больше молиться…
- Мам, я в шапке.
Я сама ее надела, потому что на улице снег. И даже не сняла за углом. Представляешь, какая я теперь взрослая!
Я хорошо кушаю. Иногда слишком хорошо - пора бы остановиться. Кстати, мои друзья-филологи прочтут это «кушаю» и отпишутся от меня. Но ты все равно не знаешь этих друзей.
С оценками все в порядке. Один раз было пятнадцать тысяч лайков в четверти за сочинение о Пушкине, у меня его многие списали.
И в комнате теперь порядок. Просто вдруг оказалось, что жить в грязи неприятно, а искать трусы по полчаса - трудозатратно. Теперь мы с пылесосом регулярно вальсируем по квартире и смотрим на снег за окном. А когда я перестану бояться восстания машин, куплю робот-пылесос и назову его Павел.
Я многому научилась. Готовить, например - это из простого. Еще я теперь умею разводиться, искать съемные квартиры, увольняться в кризис, выбирать подруг так, чтобы не плакать из-за них, воспитывать детей так, чтобы они не плакали из-за меня.
Кстати, помнишь, я все боялась, что у меня не проснется материнский инстинкт? Проснулся. И спать перестала уже я…
Зато я теперь тебя понимаю. Понимаю, но не анализирую. Говорят, это тоже часть взрослости - беречь родителей вместо того, чтобы их бесконечно анализировать. Беречь, ценить, звонить, поменьше жаловаться и почаще говорить, что у тебя все хорошо, раз уж есть человек, для которого это самая главная новость и радость.
Я помню, как раньше было просто. Мама разрешила-мама не разрешила. Раз-решила - то есть, приняла решение на себя, освободила от ответственности.
Теперь я все решаю сама, а к тебе езжу, чтобы побыть маленькой, выспаться и почувствовать, будто 36 лет - тебе, а мне только 9, и можно снова идти без шапки под снегом, ловить языком снежинки и чувствовать себя в безопасности.
Подольше бы.
Сердце матери - это незатухающий очаг тепла, которого всегда достает детям.
А сердце матери оно одно,
Не допускайте в нем обиды.
Ей никогда не все равно.,
О вас и все её молитвы.
Ведь для нее роднее вас
Нет никого на этом свете,
Не обессудьте лишний раз,
Сказать о том, как любят дети.
Взять телефон и позвонить,
Пусть просто так, на пару слов.
И сердце мамы будет жить.
Не будет нерв и беспокойств.
О суете забыть на день,
Поехать маму навестить.
Пусть будет вам это не лень,
И сердцу легче будет жить.
А сердце матери оно одно,
И пусть не будет все равно,
Ведь время может пролететь
И к маме можем не успеть!
Всё простит, всё поймет, не осудит,
Лишь бы дети без горестей спали,
Лишь бы было им счастья побольше,
Лишь людьми бы достойными стали.
Оно помнит, хранит этот трепет,
Когда рядышком что-то забилось.
Как впервые иль ручкой, иль ножкой
Существо вдруг под ним завозилось.
Помнит всхлип - первых вздох. Крик. И слёзы.
Слёзы радости, счастья бездонность,
В миг забывшее страшные муки -
Сердце матери, сердце Мадонны.
Позабыв про бессонные ночи,
Про пеленки, утюг и присыпки,
Помнит шаг первый, первое слово,
Выражение каждой улыбки.
Первый класс. Выпускной. Поступленье.
Время мчит - снежный ком из мгновений.
Сердце в память сокровища сложит
Разговоров и прикосновений.
Сердце матери криком зайдется,
Всей нелепости не принимая,
С диким воем внутри оборвется,
В путь последний детей провожая…
И уже будет тлеть, а не биться,
Муки ада при жизни снося.
Не найдется на свете замены.
Сердце матери - это дитя.
Больше нежности только в материнских сердцах
Тёплый свет от настольной лампы мягко скользит по кровати. Пора спать!
Тихо. Слышно, как стучит сердце ребёнка. Любимое, маленькое и такое большое! Кажется, засыпает. Надо посмотреть…
- Мама!
- Я здесь.
Женщина снова ложится. Ладонью проводит по вьющимся волосам ребёнка.
- Какие тёплые, - шепчет малыш и крепче прижимается к маме. - Ты слышишь?
- Что?
- Тук-тук-тук, - чуть слышно произносит ребёнок.
- Слышу. Это стучит твоё сердце. Спи!
Тишина.
- Мама!
- Что, солнышко?
- А у тебя есть сердце?
- Есть.
Малыш улыбается:
- Это стучит твоё сердце!.. Какое тёплое!
Сердце матери очень ранимое. БЕРЕГИТЕ ЕГО! Вечерами осенними, длинными Как же стонет и плачет оно, Оно плачет от одиночества, От безысходной тоски. А всего-то и надо, сыночек мой На часочек ко мне прийти Ты приди и спроси: как живётся мне? Как здоровье, что снилось во сне? Сердце сразу вздохнёт, встрепенётся. И легко и светло станет мне!
Материнская любовь
Много историй сложено о великой силе материнской любви. Но бывает, что мы, занятые своими делами и проблемами, слишком поздно узнаем, как горячо и нежно любили нас матери. И поздно каемся, что нанесли любящему материнскому сердцу неисцелимые раны… Но, кто знает, может быть, как поется в песне, «откуда-то сверху», наши матери видят наше запоздалое раскаяние и прощают своих поздно поумневших детей. Ведь материнское сердце умеет любить и прощать так, как никто на земле…
Не так давно в одном городе в центре России жили мать и дочь. Мать звали Татьяной Ивановной, и была она врачом-терапевтом и преподавательницей местного мединститута. А ее единственная дочь, Нина, была студенткой того же самого института. Обе они были некрещеными. Но вот как-то раз Нина с двумя однокурсницами зашла в православный храм. Близилась сессия, которая, как известно, у студентов слывет «периодом горячки» и треволнений. Поэтому Нинины однокурсницы, в надежде на помощь Божию в предстоящей сдаче экзаменов, решили заказать молебен об учащихся. Как раз в это время настоятель храма, отец Димитрий, читал проповедь, которая очень заинтересовала Нину, потому что она еще никогда не слыхала ничего подобного. Подружки Нины давно покинули храм, а она так и осталась в нем до самого конца Литургии. Это, вроде бы, случайное посещение храма определило всю дальнейшую Нинину судьбу - вскоре она крестилась. Разумеется, она сделала это втайне от неверующей матери, опасаясь рассердить ее этим. Духовным отцом Нины стал крестивший ее отец Димитрий.
Нине не удалось надолго сохранить от матери тайну своего крещения. Татьяна Ивановна заподозрила неладное даже не потому, что дочка вдруг перестала носить джинсы и вязаную шапочку с кисточками, сменив их на длинную юбку и платочек. И не потому, что она совсем перестала пользоваться косметикой. К сожалению, Нина, подобно многим молодым новообращенным, совершенно перестала интересоваться учебой, решив, что это отвлекает ее от «единого на потребу». И в то время, как она днями напролет том за томом штудировала Жития Святых и «Добротолюбие», учебники и тетради покрывались все более и более толстым слоем пыли…
Не раз Татьяна Ивановна пыталась уговорить Нину не запускать учебу. Но все было бесполезно. Дочь была занята исключительно спасением собственной души. Чем ближе становился конец учебного года, а вместе с его приближением увеличивалось до астрономических цифр число отработок у Нины, тем более горячими становились стычки между Ниной и ее матерью. Однажды выведенная из себя Татьяна Ивановна, бурно жестикулируя, нечаянно смахнула рукой икону, стоявшую у дочки на столе. Икона упала на пол. И тогда Нина, расценившая поступок матери, как кощунство над святыней, в первый раз в жизни ударила ее…
В дальнейшем мать и дочь становились все более и более чуждыми друг другу, хотя и продолжали сосуществовать в одной квартире, периодически переругиваясь. Свое житье под одной крышей с матерью Нина приравнивала к мученичеству, и считала Татьяну Ивановну основной помехой к своему дальнейшему духовному росту, поскольку именно она возбуждала в своей дочери страсть гнева. При случае Нина любила пожаловаться знакомым и о. Димитрию на жестокость матери. При этом, рассчитывая вызвать у них сострадание, она украшала свои рассказы такими фантастическими подробностями, что слушателям Татьяна Ивановна представлялась этаким Диоклетианом в юбке. Правда, однажды отец Димитрий позволил себе усомниться в правдивости рассказов Нины. Тогда она немедленно порвала со своим духовным отцом и перешла в другой храм, где вскоре стала петь и читать на клиросе, оставив почти что не у дел прежнюю псаломщицу - одинокую старушку-украинку…
В новом храме Нине понравилось еще больше, чем в прежнем, поскольку его настоятель муштровал своих духовных чад епитимиями в виде десятков, а то и сотен земных поклонов, что никому не давало повода усомниться в правильности его духовного руководства. Прихожане, а особенно прихожанки, одетые в черное и повязанные по самые брови темными платочками, с четками на левом запястье, походили не на мирянок, а на послушниц какого-нибудь монастыря. При этом многие из них искренне гордились тем, что по благословению батюшки навсегда изгнали из своих квартир «идола и слугу ада», в просторечии именуемого телевизором, в результате чего получили несомненную уверенность в своем будущем спасении… Впрочем, строгость настоятеля этого храма к своим духовным детям позднее принесла хорошие плоды - многие из них, пройдя в своем приходе начальную школу аскезы, впоследствии ушли в различные монастыри и стали образцовыми монахами и монахинями.
Нину все-таки исключили из института за неуспеваемость. Она так и не пыталась продолжить учебу, посчитав диплом врача вещью, ненужной для жизни вечной. Татьяне Ивановне удалось устроить дочь лаборанткой на одну из кафедр мединститута, где Нина и работала, не проявляя, впрочем, особого рвения к своему делу. Подобно героиням любимых житий святых, Нина знала только три дороги - в храм, на работу и, поздним вечером, домой. Замуж Нина так и не вышла, поскольку ей хотелось непременно стать либо женой священника, любо монахиней, а все остальные варианты ее не устраивали.
За годы своего пребывания в Церкви она прочла очень много духовных книг, и выучила почти наизусть Евангельские тексты, так что в неизбежных в приходской жизни спорах и размолвках доказывала собственную правоту, разя наповал своих противников «мечом глаголов Божиих». Если же человек отказывался признать правоту Нины, то она сразу же зачисляла такого в разряд «язычников и мытарей»… Тем временем Татьяна Ивановна старела и все чаще о чем-то задумывалась.
Иногда Нина находила у нее в сумке брошюрки и листовки, которые ей, по-видимому, вручали на улице сектанты-иеговисты. Нина с бранью отнимала у матери опасные книжки, и, называя ее «сектанткой», на ее глазах рвала их в мелкие клочья и отправляла в помойное ведро. Татьяна Ивановна безропотно молчала.
Страданиям Нины, вынужденной жить под одной крышей с неверующей матерью, пришел конец после того, как Татьяна Ивановна вышла на пенсию и все чаще и чаще стала болеть. Как-то под вечер, когда Нина, вернувшись из церкви, уплетала сваренный для нее матерью постный борщ, Татьяна Ивановна сказала дочери:
- Вот что, Ниночка. Я хочу оформить документы в дом престарелых. Не хочу больше мешать тебе жить. Как ты думаешь, стоит мне это сделать?
Если бы Нина в этот момент заглянула в глаза матери, она бы прочла в них всю боль исстрадавшегося материнского сердца. Но она, не поднимая глаз от тарелки с борщом, буркнула:
- Не знаю. Поступай, как хочешь. Мне все равно.
Вскоре после этого разговора Татьяна Ивановна сумела оформить все необходимые документы и перебралась на житье в находившийся на окраине города дом престарелых, взяв с собой только маленький чемоданчик с самыми необходимыми вещами. Нина не сочла нужным даже проводить мать. После ее отъезда она даже испытывала радость - ведь получалось, что Сам Господь избавил ее от необходимости дальнейшего житья с нелюбимой матерью. А впоследствии - и от ухода за ней.
После того, как Нина осталась одна, она решила, что теперь-то она сможет устроить собственную судьбу так, как ей давно хотелось. В соседней епархии был женский монастырь со строгим уставом и хорошо налаженной духовной жизнью. Нина не раз ездила туда, и в мечтах представляла себя послушницей именно этой обители. Правда, тамошняя игумения никого не принимала в монастырь без благословения прозорливого старца Алипия из знаменитого Воздвиженского монастыря, находившегося в той же епархии, в городе В. Но Нина была уверена, что уж ее-то старец непременно благословит на поступление в монастырь. А может даже, с учетом ее предыдущих трудов в храме, ее сразу же постригут в рясофор? И как же красиво она будет смотреться в одежде инокини - в черных ряске и клобучке, отороченном мехом, с длинными четками в руке - самая настоящая Христова невеста… С такими-то радужными мечтами Нина и поехала к старцу, купив ему в подарок дорогую греческую икону в серебряной ризе.
К изумлению Нины, добивавшейся личной беседы со старцем, он отказался ее принять. Но она не собиралась сдаваться, и ухитрилась проникнуть к старцу с группой паломников. При виде старца, Нина упала ему в ноги и стала просить благословения поступить в женский монастырь. Но к изумлению Нины, прозорливый старец дал ей строгую отповедь:
- А что же ты со своею матерью сделала? Как же ты говоришь, что любишь Бога, если мать свою ненавидишь? И не мечтай о монастыре - не благословлю!
Нина хотела было возразить старцу, что он просто не представляет, каким чудовищем была ее мать. Но, вероятно, от волнения и досады, она не смогла вымолвить ни слова. Впрочем, когда первое потрясение прошло, Нина решила, что старец Алипий либо не является таким прозорливым, как о нем рассказывают, либо просто ошибся. Ведь бывали же случаи, когда в поступлении в монастырь отказывали даже будущим великим святым…
…Прошло около полугода с того времени, когда мать Нины ушла в дом престарелых. Как-то раз в это время в церкви, где пела Нина, умерла старая псаломщица - украинка. Соседи умершей принесли в храм ее ноты и тетрадки с записями Богослужебных текстов, и настоятель благословил Нине пересмотреть их и отобрать то, что могло бы пригодиться на клиросе. Внимание Нины привлекла одна из тетрадок, в черной клеенчатой обложке. В ней были записаны колядки - русские и украинские, а также различные стихи духовного содержания, которые в народе обычно называют «псальмами». Впрочем, там было одно стихотворение, написанное по-украински, которое представляло собой не «псальму», а скорее, легенду. Сюжет ее выглядел примерно так: некий юноша пообещал своей любимой девушке исполнить любое ее желание. «Тогда принеси мне сердце своей матери», - потребовала жестокая красавица. И обезумевший от любви юноша бестрепетно исполнил ее желание. Но, когда он возвращался к ней, неся в платке страшный дар - материнское сердце, он споткнулся и упал. Видимо, это земля содрогнулась под ногами матереубийцы. И тогда материнское сердце спросило сына: «ты не ушибся, сыночек?»
При чтении этой легенды Нине вдруг вспомнилась мать. Как она? Что с ней? Впрочем, сочтя воспоминание о матери бесовским прилогом, Нина сразу же отразила его цитатой из Евангелия: «…кто Матерь Моя… кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и Матерь». (Мф. 12. 48, 50) И мысли о матери исчезли так же внезапно, как и появились.
Но ночью Нине приснился необычный сон. Будто кто-то ведет ее по прекрасному райскому саду, утопающему в цветах и усаженному плодовыми деревьями. И Нина видит, что посреди этого сада стоит красивый дом, или, скорее, дворец. «Так вот какой дворец Господь приготовил для меня», - подумалось Нине. И тогда ее спутник, словно читая ее мысли, ответил ей: «нет, это дворец для твоей матери». «А что же тогда для меня?» - спросила Нина. Но ее спутник молчал… И тут Нина проснулась…
Виденный сон смутил ее. Как же это Господь после всего того, что ради Него сделала Нина, не приготовил ей соответствующего ее заслугам перед Ним дворца в раю? И за что же такая честь ее матери, неверующей и даже некрещеной? Разумеется, Нина сочла свой сон вражиим наваждением. Но все-таки любопытство взяло верх, и, прихватив с собою кое-каких гостинцев, она отпросилась у настоятеля и поехала в дом престарелых навестить мать, которую не видела уже полгода.
Поскольку Нина не знала номера комнаты, в которой жила ее мать, она решила начать свои поиски с медсестринского поста. Там она застала молоденькую медсестру, раскладывавшую в пластмассовые стаканчики таблетки для больных. К немалому удивлению Нины, на шкафу с медикаментами она заметила небольшую икону Казанской Божией Матери, а на подоконнике - книжку о блаженной Ксении Петербургской с торчащей закладкой. Поздоровавшись с медсестрой, Нина спросила ее, в какой комнате проживает Татьяна Ивановна Матвеева.
- А Вы ее навестить приехали? - спросила медсестра. - К сожалению, Вы опоздали. Татьяна Ивановна умерла два месяца назад. Она достала какой-то журнал, и, найдя в нем нужное место, назвала Нине точную дату смерти ее матери. Но, видимо, при этом медсестре вспомнилось что-то значимое для нее, и она продолжала разговор уже сама:
- А Вы ей кто будете? Дочь? Знаете, Нина Николаевна, какая же Вы счастливая! У Вас была замечательная мама. Я у нее не училась, но много хорошего слышала о ней от ее учеников. Ее и здесь все любили. А умирала она тяжело - упала и сломала ногу. Потом пролежни пошли, и я ходила делать ей перевязки. Вы знаете, таких больных я никогда в жизни не видала. Она не плакала, не стонала, и каждый раз благодарила меня. Я никогда не видела, чтобы люди умирали так кротко и мужественно, как Ваша мама. А за два дня до смерти она попросила меня: «Галенька, приведи ко мне батюшку, пусть он меня крестит». Тогда я позвонила нашему отцу Ермогену, и он назавтра приехал и крестил ее. А на другой день она умерла. Если б Вы видели, какое у нее было лицо, светлое и ясное, словно она не умерла, а только заснула… Прямо как у святой.
Изумлению Нины не было передела. Выходит, ее мать перед смертью уверовала и умерла, очистившись Крещением от всех своих прежних грехов. А словоохотливая медсестра все продолжала рассказывать:
- А Вы знаете, она Вас часто вспоминала. И, когда отец Ермоген ее крестил, просила молиться за Вас. Когда она слегла, я предложила ей Вас вызвать. Но она отказалась: не надо, Галенька, зачем Ниночку затруднять. У нее и без того дел полно. Да и виновата я перед нею… И о смерти своей тоже просила не сообщать, чтобы Вы не переживали понапрасну. Я и послушалась, простите…
Вот что узнала Нина о последних днях жизни своей матери. Раздарив медсестре и старушкам из соседних комнат привезенные гостинцы, она отправилась домой пешком, чтобы хоть немного успокоиться. Она брела по безлюдным заснеженным улицам, не разбирая дороги. Но ее удручало вовсе не то, что теперь она лишилась единственного родного человека, а то, что она никак не могла смириться с тем, как же это Бог даровал такое прекрасное место в раю не ей, всю жизнь подвизавшейся ради Него, а ее матери, крестившейся всего лишь за сутки до смерти. И, чем больше она думала об этом, тем больше поднимался в ее душе ропот на Бога: «Господи, почему же ей, а не мне? Как же Ты это допустил? Где же Твоя справедливость?» И тут земля разверзлась под ногами Нины и она рухнула в бездну.
Нет, это было вовсе не чудо. Просто, погрузившись в свои думы, Нина не заметила открытого канализационного люка и упала прямо в зияющую дыру. От неожиданности она не успела ни вскрикнуть, ни помолиться, ни даже испугаться. Не менее неожиданным было то, что ее ноги вдруг уперлись во что-то твердое. Вероятно, это был какой-то ящик, кем-то сброшенный в люк и застрявший в нем. Вслед за тем чьи-то сильные руки ухватили Нину и потащили ее наверх. Дальнейшего она не помнила.
Когда Нина пришла в себя, вокруг нее толпились люди, которые ругали - кто мэрию, кто - воров, стащивших металлическую крышку люка, и удивлялись, как это Нина сумела выбраться наружу без посторонней помощи. Нина машинально заглянула в люк и увидела, как на его дне, глубоко-глубоко, плещется вода и торчит какая-то труба. А вот никакого ящика внутри нет и в помине. И тогда она снова потеряла сознание…
Ее отвезли в больницу, осмотрели, и, не найдя никаких повреждений, отправили домой, посоветовав принять успокоительное лекарство. Оказавшись дома, Нина приняла таблетку, предварительно перекрестив ее и запив святой водой, и вскоре погрузилась в сон. Ей приснилось, что она падает в бездну. И вдруг слышит: «не бойся, доченька», и сильные, теплые руки матери подхватывают ее и несут куда-то вверх. А потом Нина оказывается в том самом саду, который ей приснился вчера. И видит чудесные деревья и цветы. А еще - тот дворец, в котором, как ей сказали, живет ее мать. И рядом с этим дворцом, действительно, стоит ее мама, юная и прекрасная, как на фотографиях из старого альбома.
- Ты не ушиблась, доченька? - спрашивает мать Нину.
И тогда Нина поняла, что спасло ее от неминуемой гибели. То были материнская любовь и материнская молитва, которая «и со дна моря поднимает». И Нина зарыдала и принялась целовать ноги матери, орошая их своими запоздалыми покаянными слезами.
И тогда мать, склонившись над нею, стала ласково гладить ее по уже седеющим волосам:
- Не плачь, не плачь, доченька… Господь да простит тебя. А я тебе давно все простила. Живи, служи Богу и будь счастлива. Только запомни: «Бог есть любовь…». Если будешь людей любить и жалеть - мы встретимся снова и уже не расстанемся никогда. А этот дом станет и твоим домом.