Не позволяй себе родителям грубить,
И голос повышать тем более не смей!
Обязан уважать ты и ценить
Того, кто жизнь тебе смог подарить.
В момент, когда себя считаешь правым,
Ты вспомни и задумайся на миг,
Кто приходил домой с едой, усталым,
Не спал ночами, слушая твой крик,
Кто на руки тебя брал несмышлёным,
Держал покрепче, чтоб не уронить,
Кто окружал заботою с пелёнок,
Кто в первый раз учил тебя ходить…
И прежде чем с родителями спорить,
Ругаться, обижаться и грубить,
Задуматься на миг хотя бы стоит:
Без них тебя могло бы и не быть…
Как много для родителей мы значили,
Когда пришли жить в этот странный мир…
Родители отчаянно ишачили,
Как в шахтах добираясь до квартир.
И вот года процокали копытами…
В квартирах пусто, лепет наш утих…
Беспечны мы, родители ж не сытые
Нужны, чтоб стружку снять и пенку с них.
Заболела мама, занедужила,
И умолкло счастье в темноте…
Я в тиши случайно обнаружила,
Что давным -давно уже не те:
И душа моя с седыми прядями,
И печаль моя с лицом луны…
Нахожусь я на острейшей стадии, -
В состоянии внутренней войны.
Заболела мама, занедужила,
Да и папа тоже приболел,
Ну, и я, в окопе без оружия,
Заодно попала под обстрел.
…выпал снег и мело весь день
…прозрачный, чуть подрагивающий морозный воздух колол нос
…я напекла оладий и угостила родителей
…и мы сидели с мамой в полумраке комнат, и разговаривали, разговаривали… тихонько, не громко
…я осталась у них на неделю
…и это такое простое семейное единение - непривычное и родное
…а сейчас, в полночь, когда весь дом затих, я пью горячий вишневый чай с мятой и смотрю, как снег заметает дорожки серебром, и так тепло в душе
А завтра я не иду на первое сентября. Потому что сын, мой глупый губастый сын с малиновыми, как у Гурвинека, ушами, вдруг сказал мне, что идти не надо. Днем раньше он отказался от совместной поездки в «твою старушачью Суздаль», и закрепил этот триумф возраста самостоятельной покупкой толстовки. Толстовка, конечно же, не нашлась в «вашем детском Детском мире», но зато сыскалась в некоей загадочной «мужской секции», и потому получилась желтая и огромная, рукава до колен. Он пришел ко мне в ней как веселая лопнувшая канарейка, и спросил правда ли красиво, и я сказала «очень», и не сказала «вот болван». Но самое тяжелое - я вот именно тогда поняла, что все изменилось - это игрушки. Две недели назад он позвонил, и попросил увезти на дачу все лишнее. Как может быть лишним Оптимус Прайм? Синий корпус, красные ноги, в каждой руке по бластеру - господи, его ведь было невозможно достать после премьеры. Скуби, Бен Тен, какой-то волосатый принц из французского мультика, прибор ночного видения, бесчисленные квадратики лего и серп Жнеца Смерти - здоровущий, с черепом на ручке - я сама ему завидовала, когда покупала. И теперь все это не нужно, все, вместе с Братцем Кроликом Гиляровского, и конструктором «собери луноход», потому зачем канарейке луноходы или уж тем более Кролик. Незачем. Если честно, мне думается, что в смене поколений самое неприятное - это вовсе не колючий подросток с которым полагается ругаться. Я не из тех кто устраивает ристалища из-за желтых толстовок, потому что к сожалению, или к счастью, жизнь показала мне, что бывают проблемы и непроблемы, и последних - большинство, и толстовка - одна из них. Самая неприятная часть этого периода - в том, что нужно «отпустить в мир», но при этом у тебя вовсе не линкор «Королева Елизавета». Ты, черт подери, отлично понимаешь, что открываешь форточку глупой канарейке с рукавами до пупа, которая даже эти самые рукава не умеет закатывать так, чтобы не сползали. И сейчас она полетит набивать то, что положено, а ты будешь на это смотреть, заранее зная исход большинства историй. Смотреть один, да. При этом как жить на дистанции - совершенно не ясно.
Впрочем, кое-что стало мне приоткрываться. Я ведь тоже чья-то канарейка. Мамина. И понятно, что по всем вопросам у нас разные мнения, а когда эти самые мнения пересекаются, начинается буря. С неделю назад ехала на дачу.
- Страшная гроза, Катька, пережди где-нибудь, не садись в такси.
Когда меня пугали грозы? По правде говоря - всегда, но после «пережди» я бы скорее откусила собственную задницу, чем осталась. Вышла из поезда в такой мрачный черный блин, похожий на тарелку из «Дня независимости» - град, дождь стеной, и все сверкает так, что каждый листочек видно. Да и не вышла, а выскочила, как ошпаренная, потому что страшно было невозможно: настоящий ураган. Бежала через мост железнодорожный, и всю дорогу про себя думала, что если подохну, то это будет очень глупая смерть. Но бежала, да. Потому что «пережди». Ввалилась в такси, дед сидит, крестится. Куда, говорит, дочка мы поедем - давай пересидим, ведь небо на землю падает.
Езжай, - отвечаю, - быстрее, неизвестно что дальше будет, вдруг хуже.
И действительно стало хуже. Между молниями даже секундочек не было - одни сплошные вспышки и гром. И вот едем, и понимаю я, что дачи закрыты на ворота, и что дед туда не проедет, а от ворот до дома мне метров 300, и ничегошеньки у меня нет - ни зонтика, ни мозгов. Тут мне совсем дурно становится - с ужасом сижу в этой тряской машине и думаю, как я сейчас выползу в эту жуть одна-одинешенька, в дырявых портках и рубахе в горох. И вот подъезжаем мы к воротам - а там мама. Белая как полотно, глаза как плошки. В руках - резиновые сапоги, дождевик и два зонта. Никого нет на улице, собаку бы плохую хозяин не выгнал, все сверкает, а она стоит, вода по плечам. И стоит, видимо, черт знает сколько, потому что дети ведь не имеют обыкновения отчитываться по телефону о визитах: приехала - и на том хорошо.
И, знаете, что я думаю? Думаю я, что вот в этом, наверное, и есть основная соль родительства - ненавязчиво болтаться с зонтиком в эпицентре канарейкиного пиздеца.
А больше я не думаю ничего. Толстовка - говно
Женщина играет с однолетним малышом в детской комнате, и вслух ему завидует:
- Вот везет тебе: поспал, проснулся, поел, поиграл, покакал и снова спать…
Муж из туалета отвечает:
- ИМЕЮ ПРАВО! У меня выходной!
Мама! Милая ты поживи.
Твои добрые, тёплые руки
Помню, сквозь километры разлуки
И за все благодарность прими.
Ты прости, что в мирской суете
Очень редко звоню, приезжаю.
Невнимательным часто бываю,
Слеп в душевной своей глухоте.
И пронзительный крик журавлей,
Улетающих в даль на рассвете,
Мне напомнит, что где-то на свете
Человек есть, что всех мне родней.
Мама! Мамочка ты поживи…
Когда уходят наши мамы и папы, нашу прежнюю жизнь отсекает горькая граница… Мы перестаём быть доченьками и сыночками, и окончательно и бесповоротно становимся взрослыми людьми…