Если в браке несчастны, то вместо годовщин свадьбы надо праздновать развод…
Разведенный мужчина страдает полтора года в среднем. Женщина укладывается в шесть месяцев.
Ей некогда.
Там вообще все наоборот. Она не станет пить в темной кухне тормозную жидкость. Пусть даже и отфильтрованную сквозь дуршлаг.
Женщина приберется, украсит дом, приготовит салатик и бутерброды с красной рыбкой. Купит сухого вина. Может, даже две (!) бутылки. Горевать так горевать. И так посидит с девчонками, что никто не вспомнит, зачем собирались.
Женщина купит платье. Заведет роман на курорте. И еще один, на работе. Запутается в отношениях, падет морально, вознесется в глазах подруг, получит массу удовольствий, и все из-за этого мерзавца. Даже освоит второе образование от безысходности.
Встретив бывшего с какой-то проституткой, не сразу узнает.
Потом подумает, хорошо бы врезать обоим.
Но лишь вежливо улыбнется…
Когда сжигаешь за собой мосты…
.
Когда сжигаешь за собой мосты,
И нить связующую обрываешь,
Подумай, может прав не ты,
И что от этого теряешь!
Я живу так как хочу,
А порою как придется,
Если дождь я промолчу,
Улыбнусь, когда светит солнце.
Я улыбнусь весеннему небу,
Навстречу ветру раскину руки,
Со мной ты был, а быть может и не был,
И сердце сжимается больно от скуки.
Я живу так как хочу,
А порою просто существую,
От боли шрам, его залечу,
И начинаю жизнь другую.
Развод - логическое завершение одиночества вдвоём…
Все. Я зачеркнула свою жизнь. Одним размахом ручки. И вышла, давясь в душе своей свободой. Ты так долго меня к этому толкал, так долго ломал мою душу, что тебе удалось сломать все, что я построила для нас. Ты беспощадно рвал тонкую нить кружевных чувст. Ты заставлял меня пить ароматный напиток боли из чаши, сквозь стенки которой сочился яд. Ты рвал гобелены в замке нашей любви и они, как лохмотья свисали, печально качаясь на ветру. Ты разбил все стекла и зловещий ветер подхватил счастье и любовь и злорадно хохоча, унес их за собой.
Ярко-красный закат - признак ветра.
И без ветра я мерзну одна.
От тебя нет так долго ответа,
И терзает мне душу вина.
Сколько раз я тебе говорила -
Не пиши, не звони - не прощу.
Я сама эту жизнь натворила,
А теперь вдруг вернуться прошу.
С веток вялая листва опадает,
Ветер травы покосил на лугу.
Пропадаю без тебя, пропадаю,
Пропадаю без тебя - не могу.
Дважды в реку ступить невозможно,
Нелегко все сначала начать.
Но поверь, мой любимый, несложно
Снова в паспорт поставить печать.
Я ж неправду тебе говорила.
Как же в это поверить ты смог?
От тебя не уйти мне, мой милый,
Сколько б ни было в мире дорог.
…Колят друг друга шипами и поливают соком перезрелых обид.
А живу я одна, навсегда замерев от испуга,
Это после того, как я с бывшим своим развелась.
А недавно пришла ко мне Нинка - из детства подруга,
Пропадала сто лет, вдруг, откуда не знаю, взялась.
Рассказала мне Нинка, что стал изменять Анатолий,
И однажды решила она отомстить мужику -
Изменить, как и он, и навек излечиться от боли,
И прогнать из души надоевшую злую тоску.
Ну, а лет молодых нам осталось совсем уж немножко,
Поезд жизни уходит, качнулся последний вагон,
Только Нинка успела с разбегу вскочить на подножку
И влетела в купе, ну, а там ждал, естественно, он.
Вот о нем мне подруга часа полтора трындычала -
И какой из себя, и в постели бывает каков.
Ну, а я все сидела и только, как дура, молчала,
Потому что забыла, как выглядит эта любовь.
Дальше - больше. Подробности, родинки, плечи,
И другое, такое, о чем говорить ни к чему.
Что случилось, не знаю, но вдруг мне дышать стало
нечем,
Я на Нинку смотрю, а лицо ее будто в дыму.
Зря ты, Нинка, пришла, и в душе началось все сначала,
Когда я поняла, что ты мне говоришь про него.
Зимовала одна, в одиночестве лето встречала,
Начала забывать и взамен не ждала ничего.
Эти родинки я, как и ты, столько раз целовала,
Столько раз засыпала, как ты, я на этом горячем плече.
Испытаешь ты, Нинка, все то, что и я испытала,
Так что слезы готовь для бессонных горючих ночей.
Было жалко, что нет у меня ни сыночка, ни дочки,
Хоть рубашка осталась бы, с запахом тела его.
Наша жизнь расставляет порой неожиданно точки,
Где поставить, решает сама, не спросив никого.
Мне остались на память засохшие в вазе фиалки,
И Сережкино фото - на море, по пояс в волне.
Я не злилась на мужа, но было до ужаса жалко,
Что ушел он к другой и забыл навсегда обо мне.
Он был первым моим и последним моим был
мужчиной,
Самым нежным на свете и самым надежным он был.
А когда при разводе спросили Сережу причину,
Он сказал - нет причины, я просто ее разлюбил.
Нинка взгляд мой заметила. - Что ты? - спросила
тревожно.
И сказала подруге я вдруг, ни с того ни с сего: -
Слушай, Нинка, скажи, а зовут твоего не Сережа?
Нинка сдвинула брови: - Серега. Ты знаешь его?
Я остывшего чая глотнула, вздохнула поглубже
И сказала: - Да что ты, да нет, просто я телепат. -
И ни слова о бывшем, предавшем и бросившем муже,
О котором я столько ночей прорыдала подряд.
А счастливая Нинка достала из сумочки фото,
Я сказала себе: успокойся, замри, не дрожи.
А с портрета смотрел на меня незнакомый мне кто-то,
И пропела подруга: - Вот он, симпатичный, скажи?..
Ночь пробили часы, и в метро заспешила подруга,
А потом позвонила сказать, что уже добралась.
А живу я одна, навсегда замерев от испуга,
Это после того, как я с бывшим своим развелась.
Чем больше имущества, тем дольше развод.
Это было давно, больше 10 лет назад, но потрясения тех дней я помню до сих пор.
У меня было ощущение, как будто я стою на пронизывающем ветру.
Я стояла тут и раньше, просто раньше был муж, который принимал удар ветра на себя, заслонял меня от сквозняка, и холод обтекал меня, прижавшуюся к мужу, не задевая.
Решение о разводе созрело мгновенно и состояло из обид, эмоций и соплей.
Мне было ужасно жаль себя, потому что мои «лучшие годы» вдруг полетели в трубу, хотя всегда летели к перспективам.
В двух словах: меня в семье слишком много. Больше, чем половина.
Я хотела решать все, как мужчина, но тупить как женщина. Делать все по-своему, импульсивно и нерационально, но если что не так - плача, бежать на маникюр, пока муж расхлебывает последствия.
Муж предлагал определиться с ролями и не переигрывать. Если ты женщина - вари борщ, вяжи шарф, роди дочь и много плачь.
Если мужик - то зачем тебе муж?
Я уткнулась в стену непонимания. Вырастила обиду.
Она была холодная и шершавая, и ночами ложилась спать между нами.
И если мне вдруг хотелось обнять мужа, то он на ощупь казался холодным и шершавым.
Я ощущала обиду и убирала руку.
Мне захотелось мести.
Чтобы мужу стало холодно и шершаво, как мне.
Захотелось совершить что-то провокационное, что-то, что я никогда бы не совершила, не будучи обиженной.
Чего-то запретного.
Ну, ясно чего.
Мне захотелось, чтобы меня с руками оторвали. И чтобы муж сказал самые заветные три слова: «Оля, я не прав».
Я всегда была очень милой, верной и правильной женой. Отличницей с дневником, полным пятерок за борщи и прилежание.
Но черти в моем омуте никуда не делись.
И они были обижены на мужа больше меня. Именно они отчаянно жаждали мщения.
Я упаковала целлюлит в плотный капрон новых утягивающих колгот, надела вырез, к которому прилагалось небольшое платье, и пошла в бар.
Красиво села за стойку. Оголила колени. Втянула живот. Выкатила бедро.
Бедра - моя сильная сторона.
Они широкие. В них - кость.
Широта бедер шепчет окружающим мужчинам, что я - качественная самка и легко справлюсь с производством потомства, поэтому они мускулиным чутьем закружили в районе моих бедер.
То, что рядом была барная стойка - просто совпадение.
Я заказала коктейль.
Я не пью алкоголь. Никогда.
Мой отец был алкоголиком. И пил каждый день и много. А я восстанавливаю баланс Вселенной и не пью вообще.
Я не люблю его. Не отца, а алкоголь.
Мне не вкусно.
В коктейле на стакане был лимон в сахаре. Я стала его сосать.
Фу, как пошло звучит. Хотя я просто ела сладкий лимон, пропитанный алкоголем.
Он был немножко похож на мою жизнь в тот период: сладкую только снаружи, а внутри кислую и пьянящую…
Я сидела на высоком стуле у стойки и была немножко Керри из «Секса в Большом Городе», немножко Скарлетт и немножко Мадам Грицацуева.
Рядом сел мужчина.
Он был совершенно невзрачный. Если бы он совершил преступление, скажем, ограбил банк, никто не смог бы его описать.
Вот если бы я совершила - все сразу бы меня описали.
Если уж не лицо, то бедра.
И зарисовали бы. С удовольствием.
Но зато у этого мужчины были усы. Они жили совершенно отдельной жизнью от его невзрачного лица.
Такие живые, завитые наверх.
Он был немножко Мюнхгаузен, но совсем не барон.
Смешной какой-то. Нелепый.
Он спросил:
- Ну что, как дела? Что новенького?
Я подумала, что такой вопрос могут задать только близкие друзья. А для человека, которого ты видишь первый раз в жизни - все новенькое, с момента рождения.
- Нормально. Вот коктейль пью. А у тебя что новенького?
Я как бы стала ему близким другом.
- А я сегодня с работы уволился, - доверительно сказал Мюнхгаузен.
Он искал поддержки. И участия.
Хотел, чтобы я спросила: «Ого, а почему? И как ты теперь?»
- Ого. А почему? И как ты теперь? - спросила я.
Я сидела на этом стуле уже почти час, а подсел только Мюнхгаузен. На безрыбье - вот такой усатый рак.
- Я недельку отдохну и новую буду искать. Начальник - чудак на «м». Психопат. Я устал терпеть.
- Правильно сделал, раз так. Нельзя терпеть. Жизнь же идёт… Не на черновик же живем …
Зачем я его лечу? Я же ищу приключений. Мне совсем не подходит Мюнхгаузен.
Я не хочу грешить с усатиком. Я умру от смеха.
Мне хочется брутального и мускулистого парня.
Красивого, как тот мужик, что в последнем экшне спасал мир. Можно даже прямо его, но вряд ли он из своего Нью-Йорка заглянет в бар в Новогиреево, даже ради зреющего греха с молодой обиженной мамзелью.
И пусть он будет еще такой печальный, грустный, смотрящий в запотевший стакан с минералкой (ненавижу пьяных мужчин), потому что у него, например, умер котёночек.
И я его утешу. Я умею.
Я хоть и не произвожу такого впечатления, но очень даже ого-го. Шалунья, да.
Звучит неутешительно, но я умею утешать.
В общем, надо срочно сливать Мюнхгаузена.
- Вот да! Вот ты права! Какая же ты умница!!! - вдруг сказал он.
Я замерла. Застыла.
Мы с мужем сильно ссорились в последнее время.
Очень кричали.
Били посуду.
Земфира написала про нас песню: «И полетели ножи и стаи упрёков».
И в этой ситуации мне так давно никто не говорил, что я умница.
Говорили другое. Обидное.
А до развода мне говорили «умницу» достаточно часто. Каждый день по многу раз. И это был бензин, на котором я порхала по жизни.
В принципе, в наше время основная функция партнера в семье, мужа или жены - это поддержка.
Раньше семьи создавались, потому что поодиночке не выжить. И смысл семьи был именно в выживании, в возможности бытовые проблемы поделить на двоих.
Сейчас нет такой проблемы. Можно прекрасно жить поодиночке.
Поэтому брак заключается для того, чтобы на территории вашей квартиры случилась территория полной и абсолютной поддержки. Там вас хвалят, восхищаются и говорят «умницу». А больше ничего, по сути, и не надо.
Самая токсичная вещь на свете - это как раз неподдержка близких.
Когда жена приходит к мужу в новом платье, а он говорит: «Ну посмотри на себя, ну что ты нацепила!».
А муж приходит к жене с идеей нового бизнеса, а она говорит: «Зачем тебе это? Тебе что, заняться нечем?»
Это ужасно. Зачем тогда брак? Зачем в таком браке рожать детей? Чтобы научить их «неподдержке»?
Мой муж всегда щедро давал мне «умницу».
И каждый раз у меня вырастали крылья. И хотелось заслужить эту умницу еще и ещё, как тюленчик заслуживает сахарочек.
Смотри, борщ! - Умница.
Смотри, премия! - Умница.
Смотри, тест на беременность! - Умница.
А сейчас муж отобрал у меня мою «умницу». Наказал за непослушание.
И я живу без нее. Жить можно, в принципе. Но на сквозняке. Не комфортно.
А тут - Мюнхгаузен. Чужой усатик. Прям взял - и сразу, со второго предложения вдруг дал мне мою потерянную «умницу».
Я посмотрела на него с интересом. Ну надо же, такие усы. И пиджак. Очень даже ничего. Хотя «ничего», конечно, больше, чем «очень даже».
Дальше Мюнхгаузен произвел контрольный выстрел.
Он вдруг спросил:
- Замёрзла?
Я не замёрзла, но в этом вопросе зашито участие. Ему не все равно, холодно мне или нет. А это дорогого стоит.
Мюнхгаузен с готовностью снял пиджак, чтобы меня укутать. Он хотел заслонить меня от сквозняка хотя бы на одну ночь. Своими усами.
Мои черти бесновались в омуте сомнений, требовали провокаций.
Я представила, как целую Мюнхгаузена в усы, пахнущие вискарем.
Наверное, они колючие и мокрые.
Мне стало брезгливо.
Я оглянулась вокруг в поисках своего намечтанного брутала. Но его не было. Он не пришел. Задержали дела в Нью-Йорке.
А если бы и пришел.
Я посмотрела на себя глазами моего несуществующего супермена.
На свое обветренное лицо, на зарождающийся целлюлит, на кривые зубы, на желтый ноготь на большом пальце ноги, отбитый упавшей табуреткой.
Я поняла, что в глазах этого красавчика я буду выглядеть так же, как Мюнхгаузен - в моих.
Разве что бедра, но, думаю, в Нью-Йорке достаточно своих бедер на любой вкус.
А муж все пять лет брака говорил мне, что нет никого красивее меня. И целовал в обветренное лицо, и трогал за целлюлит, и не замечал кривых зубов, и был в полном восторге от меня в целом, и от каждой части тела, в частности.
Вот зачем он отобрал мою «умницу»?
Я посмотрела на Мюнхгаузена и спросила задумчиво:
- А ты сможешь поднять себя за волосы?
- Что? - не понял он и весь напрягся, и даже усы его маленькими локаторами напряглись и потянулись в мою сторону.
- Ну, вот взять - и поднять себя за волосы. Барон Мюнхгаузен говорил, что каждый здравомыслящий человек просто обязан это сделать.
Усатик понял, что я достаточно пьяна, чтобы переходить от закуски к горячему.
- К тебе или ко мне? - спросил он.
Я подумала о том, что даже не знаю, как его зовут. Наверное, это можно будет выяснить по дороге к нему, или ко мне.
Но ко мне нельзя, у меня дома муж.
Он не поймет, зачем я привела Мюнхгаузена, да еще уволенного.
Я слезла с высокого стула. Расплатилась за нетронутый коктейль. Вызвала такси.
Я захотела домой.
К шершавому и холодному мужу.
Я вдруг поняла, как вернуть мою «умницу». Надо сказать мужу, что он - молодец. И обнять через обиду. И согреть. И утешить. Как я умею.
И тогда все наладится. И он станет теплым и нежным, и заслонит от сквозняка.
Я помазала рукой Мюнхгаузену. Сказала: «Носи усы, носи …» - и выбежала в позднюю весну.
Домой, скорее домой.
Исправлять свои ошибки.
Я думала, что это невозможно, но, как говорил барон Мюнхгаузен, «мы были так искренни в своих заблуждениях».
Пока в ваших отношениях летают тарелки, вы ругаетесь до вздыбленных вен, рыдаете после каждой ссоры и хлопаете дверями - как бы ужасно это не звучало - это хороший признак.
Вам еще не все равно.
Это агония, но она не обязательно закончится смертью. Возможно, вы переживете кризис и отдышитесь.
И обниметесь на обломках разгромленного дома.
Или не обниметесь.
Уже никогда.
Я не знаю.
Это жизнь, все бывает.
Но вам не все равно. Разводиться надо тогда, когда все равно. Когда внутри - выжженное поле погибших надежд, и ты не хочешь возделывать его заново.
Хотя пепел - хорошее удобрение, и ты это знаешь.
Но ты хочешь уйти. И найти новое поле.
На котором нет пепла. На котором ничего не горело, а просто весело пробиваются зеленые ростки.
Я пришла в этот бар натворить глупостей. Но главная моя глупость - сидеть в этом баре и на полном серьезе разговаривать с Мюнхгаузеном.
Все глупости на земле делаются именно с этим серьезным выражением лица…
Домой. Домой. Домой.
Чтобы добиться очередной звезды, ему пришлось даже с женой развестись.
Разочарование в муже отдаляет друг от друга и приводит, чаще, к разводу.
когда не смог создать свой мир, а потом заинтересовать в нем, то весь окружающий МИР разрушит семью
Семь лет для семьи -это срок,
Трубит и горланит общественность.
Семь лет -и мужик за порог,
Как куль, с себя сбросив ответственность.
Прошла у бедняжки любовь
К жене и дитю-первокласснику,
Другую он ищет «Ассоль»
На сайтах -«ассОлезапасниках».
Семь лет как в тюряге отбыв,
Мужик срочно вновь женихается,
На прошлое прочно забив…
А баба с дитём загибаются.