Не жизнь, а пьеса… то он не принц, то не на коне, то не на белом, а то я для него не принцесса.
Нет, позабудьте мечтанья астральные,
Будьте смиренны и впредь за двугривенный.
Пьянство, интриги, в семействе баталии
Вас обрекают на муки рутинные.
Скучно мне думать, взирая участливо,
Как, предаваясь любви с умилением,
Вдруг заменяют учтивость и грацию
Норовом гнусным во всех отношениях.
Сбросив обличье ягнёнка с нахальностью,
Преображается муж прощелыгою,
А строгий нрав и манишка крахмальная
Ловко скрывают гетеру постыдную.
— Вот умеешь ты всё так красиво испортить.
Она:
— Когда мы немножечко станем постарше, мы будем гулять, как Володька и Машка, ночами в обнимку по влажным проспектам. Когда-нибудь… Нам пока рано об этом.
Когда мы немножечко станем богаче, я платье тебя попрошу от Versace и буду, как Машка, я модно одета. Копить начинай. Я напомню об этом.
Когда мы с тобою закончим учебу, мы купим квартиру себе в небоскребе и кошку запустим вперед. Верь приметам. У Машки сбываются. Помни об этом.
Когда ты предложишь своей стать невестой
И мы года два проживем с тобой вместе,
Родим мы детей, но, как Машка, в декретах
Не буду сидеть, и не думай об этом.
К работе вернуться скорей хочу так же,
А няню хорошую Машка поскажет.
И все материнства расскажет секреты.
Двоих, как у них бы… Мечтаю об этом.
Он:
— Когда мы немножечко станем мудрее, начнем мы ценить с тобой то, что имеем, и Машке завидовать больше не будем. Живут чужой жизнью лишь глупые люди.
Если б я её тогда, только чаем напоил —
До сих пор бы бобылём одиноким был.
Она любила его всю жизнь.
А он — наверно. А он — возможно.
Она шептала себе: «Держись»,
Но силы таяли, как нарочно.
Она стирала ему бельё,
Кормила вкусно и вслух читала.
А он смотрел словно сквозь неё,
И вдруг сорвался на крик: «Достала!
Мне жизнь с тобой, точно острый нож,
Меня тошнит от твоей заботы.
Тебя пинают, а ты ползёшь.
Осточертело мне всё до рвоты!»
Он нервно вещи в рюкзак швырял:
«Давай, расплачься, как ты умеешь!»
И в этот миг он её терял.
Разбилась чашка. Теперь не склеишь.
Она молчала. Открыла дверь,
Сказав: «Счастливо. Что жить в неволе?»
В душе метался подбитый зверь,
Стонал от боли, ревел от боли.
И он ушёл. Навсегда. К другой.
Зачем иначе спектакли ставить?
Ушёл, назначив её врагом,
Так легче бросить, предать, оставить.
Она полгода была во тьме.
Спала в тумане, жила в тумане.
Но вдруг нагрянул просвет в зиме,
Аккорд финальный в самообмане.
Открыла окна, впустила свет,
Как будто долго душой болела.
И поняла, что болезни нет,
Прошло, затихло, перегорело.
И на поправку вся жизнь пошла.
Как переставишь всю мебель в доме.
И вдруг какого-то там числа
Определился знакомый номер.
Звонил зачем-то её палач.
Просил прощенья, рыдал натужно.
Она сказала ему «Не плачь.
Прошли все сроки. Уже не нужно»…
Повесив трубку, нашла контакт,
Который раньше был важен слишком.
Нажала на «удалить». Вот так…
Из жизни и телефонной книжки.
О, моя милая, скажи, кто тот мерзавец,
Что твоё сердце так изранил болью?
(Стонал и плакал среди чащи ловелас,
Предчувствуя грозящую расплату) —
Письмо читая, я уже жалел беднягу.
Припомни хорошенько мой наказ:
«Не верь клянущимся любить тебя безмерно
Коварным москвичам в нарядах стильных,
Готовым убежать в любой момент
В трущобы с саркастической ухмылкой,
А верь лишь мне и слушай своё сердце,
Что, выбивая чёткий мерный ритм
Всего пять слов твердило непрестанно:
Любимый Алекс — свет моих молитв!»
О истина, мне жаль, ты умерла
Намного раньше, чем успел растаять
Апрельский снег. Ложится пелена
На совесть тёмную от ложных оправданий.
Обречена всю жизнь ловить мой стих,
Ждать, бесноваться, требуя, как дани,
Пророчеств, солеи молитв благих,
А не дождавшись, жалом пчёлки ранить.
Она и он — любви былую акварель
Смывает жёстко жизнь. И будни полетели.
Ведь если женщина есть для мужчины цель,
Он для неё — лишь средство достиженья цели.
Я жду как она… своего Одиссея… Гомер писал среди женщин-богиня…почти двадцать лет… Это Троя… Только ошибка как у Тесея… паруса сажи не белея… тогда и смерть как у Эгея… тогда…ноги на края… Дедала крылья… и я лечу туда… где я всегда… буду твоя… где мечты-мысли ключи от рая… слава Богу… я умираю… когда ты придёшь… я не знаю… я не буду женой Телегона… я оставлю нить… как Ариадна… жду как она… там где любовь… до гроба… там где мы влюбленны оба…
.
С каждой весной
становишься все резонней,
настойчивей, резче,
заходишь к Нему без стука,
говоришь:
«Объясни, зачем это было —
зима без звуков,
зал без цветов,
театральное межсезонье,
зачем мы
пытались выжить в таком режиме,
все время хотели воздуха,
бились оземь,
никто никому не должен,
никто не просит,
но все-таки расскажи мне…»
ОН улыбается чем-то тягучим,
солнечным, как смола.
Отвечает:
«Ты меня обрела»
Мы никогда не проснёмся вместе,
имя твоё в телефоне стёрто,
мне бы не видеть тебя лет двести.
я не скучаю.
пошёл ты к чёрту.
Значит, Крошка, в душе ты пиратка,
Ведь жемчужный Мадагаскар
Был известен своими корсарами.
Впрочем, всё это в прошлом далёком.
В настоящем есть ты,
На границе земли и морского прибоя,
Звёздный жемчуг, крещенская ночь.
Если я не права, это совсем не означает что прав ты!
Взор темнила притворно слеза.
Я не лжец и довериться рад.
Благодушен к обману,
Мне смешно, даже странно -
Голос твой
Не приучен к вранью.