Меня зовут Елена Киселева
Я так горжусь фамилией своей:
Она рифмуется со словом «клево»,
В ней ароматы вкусных киселей.
Малиновых, молочных, шоколадных…,
Что бабушка варила мне всегда,
Густых и редких, теплых и прохладных.
Кисель — исконно русская еда!
В фамилии моей живет души основа,
Прославлена хорошими людьми.
Художник и строитель… Много Киселевых!
Мы не однофамильцы -- братья по крови!
И пусть дразнили в школе «Киселями»,
Но твердость духа и души полет
Мы доказали сильными делами.
Мы, Киселевы -- тот еще народ!!!
6 июля 2008 год.
Как ни старался прикинуться дураком — не получается!
О себе
Кокаин никогда не нюхал,
Напивался, то пару раз.
Если кто-то от злобы хрюкал,
Бил под дых или сразу в глаз!
На Россию смотрел с любовью,
Шел на смерть получив приказ,
А флюиды, с чеченской кровью,
Заставляли давить зараз!
Говорил все в глаза и прямо,
Нахрен слал, но всегда прощал…
С молоком, от немецкой мамы,
Стал таким уж, каким я стал!
Из публикации.
От Автора.
Когда-то, в начале шестидесятых, мою маму, Л.П. Кин-
стлер, на тот момент еще простую медицинскую сестру, но
уже закончившую медицинский институт в г. Оренбурге, без
особого времени на сборы в дорогу и раздумья, отправили на
стажировку в г. Новосибирск. Это была какая то большая,
напичканная умными докторами, больница. Я, пятилетним
ребенком, был предоставлен самому себе и не возражал та-
кому счастью! Поскольку была зима, санки, коньки… я раз-
влекался как мог, пока не съехав с огромной горки, не получил
сильный ушиб головы. От травмы слегка ухудшилось зрение.
Мама договорилась и меня положили в палату при отделе-
нии глазной хирургии, собственно туда, где она и проходила
практику. Протерпев пару часов постельного режима, я по-
просил меня перевести в другое, более безопасное место, об-
ратившись к ней примерно так: Мамочка, переложи меня бо-
леть в ваш кабинет, потому что со мной в комнате лежит
страшный, сумасшедший дядька, который смотрит в пото-
лок и всегда что-то бормоче Иногда он что-то пишет,
но почему-то с завязанными глазами.
Так я и познакомился с Эдуардом Аркадьевичем Асадо-
вым, слепым гением в поэзии нашего времени.
Мы сразу стали большими друзьями и дядя Эдик беспо-
щадно гонял меня по буриме! Ему в очередной раз, уже и к мо-
ему огромному сожалению, так и не смогли вернуть зрение.
Мне было пять лет, ему неполных 39… Когда мы расстава-
лись он сказал: Я не научил тебя писать стихи, но смог раз-
будить то, что в тебе уже заложено. Больше мы никогда не
встречались, но эти его слова я пронес через всю жизнь! Вот
таким образом и стало развиваться мое творчество.
Девочка с зелёными глазами
Снова шлёт из прошлого привет,
Где судьба не пОлита слезами
И на все вопросы есть ответ.
Где любовью чистою согрета
Маленькая светлая душа.
Там, где далеко ей до поэта
И часы на стенке не спешат.
Там, где беззаботно всё и просто,
Где воздушны мысли и слова.
И она, совсем еще подросток
Думает, что жизнь всегда права.
Где спешит на первое свиданье,
Поправляя тонкий завиток.
Где еще не знает расставаний
И любовь, как воздуха глоток.
Но пройдут года и жизнь покажет:
Кроме правды есть еще и ложь.
Что порой становится неважным,
Без чего совсем не проживёшь.
Что не измеряют боль слезами
И, что оглушает тишина…
Бабушка с зелёными глазами
Вновь присела молча у окна.
Ирина Стефашина
Родиться довелось в рубашке, да жаль не с моего плеча!
Подражая великому Микеланжелло, я взял глыбу мрамора и стал отсекать от неё всё лишнее. Лишним оказалось всё.
Этапы роста - самокат, велосипед,
«Жигуль», «Субару», «Хонда», «Гранд Тойота».
Вчера из зеркала шепнул какой-то дед:
- На самокате прокатиться так охота…
К славе я отношусь во много раз лучше, чем она ко мне.
При всех превратностях судьбы,
Я не был фаталистом убежденным.
Из многолетней с искушеньями борьбы
Я с честью вышел побеждённым.
Я не знаю, як назвати кохання наше,
Може б хтось назвав його невдалим?
Ти менi багато дарував ромашок -
Я ж на них нiколи не гадала
Я на них дивилась спалахненна, щаслива,
Я чомусь радiла кожнiй iх пелюстцi.
Вони чистi-чистi, мов весняна злива,
Бо вмивались росами цiлющими.
Вони пахли морем,
Вони пахли небом
Вони пахли щастям…
Потiм я дiзналась - ти пiшов до кращоi…
Я не знаю, як назвати кохання наше,
Може б хтось назвав його невдалим?
Ти менi багато дарував ромашок -
Я ж на них нiколи не гадала.
газета «Комсомольская правда», 70−80-е годы ХХ века.
Когда теряют цвет знакомые предметы,
Становится никем очередной герой,
Срываются стихи проклятием поэта
И на губах горчат осиновой корой.
А если я лучом скольжу по тротуарам,
Решая без труда любую из дилемм,
То никаких стихов не нужно даже даром:
Я счастлива. И мне не пишется совсем.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке.
Жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду.
Сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот.
Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.