Чета меня напрягает этот бородатый мужик, который строит корабль у меня во дворе во время дождя…
Прежде жечь корабли сойди на сушу.
Холодный корабль в затоне.
По льду и шаткому трапу
Идет, укрываясь от ветра,
Задумчивый капитан.
Ступает на палубу тихо.
Вздыхает: «Все запустело…»
Но дух посудины ожил:
«Прочь, летаргический сон!»
Другое грядет поколенье:
Идет молодая команда,
Красит в белое мачты
И поднимает флаг.
Сбывается лучшее, верьте!
Уходит корабль из затона,
И улыбается солнцу
Гордый морской капитан.
«Наша литература села на мель, как корабль, из-под которого ушла вода, по которой когда-то плавал с надутыми парусами».
Ты всё победишь: и невзгоды, и горе,
Если не пустишь смятения в душу.
Корабль не тонет в бушующем море,
Пока герметичность его не нарушат.
В стране бесстрастных рек спускаясь по теченью,
хватился я моих усердных бурлаков:
индейцы ярые избрали их мишенью,
нагими их сковав у радужных столбов.
Есть много кораблей, фламандский хлеб везущих
и хлопок английский,-- но к ним я охладел.
Когда прикончили тех пленников орущих,
открыли реки мне свободнейший удел.
И я,-- который был, зимой недавней, глуше
младенческих мозгов,-- бежал на зов морской,
и полуостровам, оторванным от суши,
не знать таких боев и удали такой.
Был штормом освящен мой водный первопуток.
Средь волн, без устали влачащих жертв своих,
протанцевал и я, как пробка, десять суток,
не помня глупых глаз огней береговых.
Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая,
вошла в еловый трюм зеленая вода,
меня от пятен вин и рвоты очищая
и унося мой руль и якорь навсегда.
И вольно с этих пор купался я в поэме
кишащих звездами лучисто-млечных вод,
где, очарованный и безучастный, время
от времени ко дну утопленник идет,
где, в пламенные дни, лазурь сквозную влаги
окрашивая вдруг, кружатся в забытьи,--
просторней ваших лир, разымчивее браги,--
туманы рыжие и горькие любви.
Я знаю небеса в сполохах, и глубины,
и водоверть, и смерч, покой по вечерам,
рассвет восторженный, как вылет голубиный,
и видел я подчас, что мнится морякам;
я видел низких зорь пятнистые пожары,
в лиловых сгустках туч мистический провал,
как привидения из драмы очень старой,
волнуясь чередой, за валом веял вал,
я видел снежный свет ночей зеленооких,
лобзанья долгие медлительных морей,
и ваш круговорот, неслыханные соки,
и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!
По целым месяцам внимал я истерии
скотоподобных волн при взятии скалы,
не думая о том, что светлые Марии
могли бы обуздать бодливые валы.
Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде,--
где смешаны цветы с глазами, с пестротой
пантер и тел людских и с радугами, в виде
натянутых вожжей над зеленью морской!
Брожения болот я видел,-- словно мрежи,
где в тине целиком гниет левиафан,
штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежет
и опрокинется над бездной ураган.
Серебряные льды, и перламутр, и пламя,
коричневую мель у берегов гнилых,
где змеи тяжкие, едомые клопами,
с деревьев падают смолистых и кривых.
Я б детям показал огнистые созданья
морские,-- золотых, певучих этих рыб.
Прелестной пеною цвели мои блужданья,
мне ветер придавал волшебных крыл изгиб.
Меж полюсов и зон устав бродить без цели,
порой качался я нежнее. Подходил
рой теневых цветов, присоски их желтели,
и я как женщина молящаяся был,--
пока, на палубе колыша нечистоты,
золотоглазых птиц, их клики, кутерьму,
я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролеты,
дремотно пятился утопленник во тьму.
Но я, затерянный в кудрях травы летейской,
я, бурей брошенный в эфир глухонемой,
шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,
ни зоркий монитор не сыщет под водой,--
я, вольный и живой, дымно-лиловым мраком
пробивший небеса, кирпичную их высь,
где б высмотрел поэт все, до чего он лаком,--
лазури лишаи и солнечную слизь,--
я, дикою доской в трескучих пятнах ярких
бежавший средь морских изогнутых коньков,
когда дубинами крушило солнце арки
ультрамариновых июльских облаков,--
я, трепетавший так, когда был слышен топот
Мальстромов вдалеке и Бегемотов бег,
паломник в синеве недвижной,-- о, Европа,
твой древний парапет запомнил я навек!
Я видел звездные архипелаги! Земли,
приветные пловцу, и небеса, как бред.
Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь,
о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет?
Но, право ж, нету слез. Так безнадежны зори,
так солнце солоно, так тягостна луна.
Любовью горькою меня раздуло море…
Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна!
Из европейских вод мне сладостна была бы
та лужа черная, где детская рука,
средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,
напоминающий сквозного мотылька.
О, волны, не могу, исполненный истомы,
пересекать волну купеческих судов,
победно проходить среди знамен и грома
и проплывать вблизи ужасных глаз мостов.
Перевод: Владимир Набоков
Крысы бегут с тонущего корабля.
А наших либерастов дубиной из страны не выгонишь.
Значит Россия на плаву, в хорошем состоянии.
На пиратском корабле
Я с любимым дедом.
Мы плывём в кромешной мгле
За волнами следом.
Взяли карты и компАс,
Чтоб не заблудиться.
Две конфетки прозапас
И воды напиться.
Смотрит дедушка в трубу:
«Впереди акула !!!»
Я тот час вступил в борьбу,
Пушка громыхнула.
«Молодец!» - кричит мне дед.
Ветер с океана …
Но позвали на обед
Бабушка и мама.
Развернём корабль наш
К супу и картошке.
Стол возьмём на абордаж!
Где большая ложка?
Поедим и поплывём
Вновь под парусами.
Маму с бабушкой возьмём,
Будут поварами.
Как только с тонущего корабля
Сбегают крысы -
Их начинают оскорблять
За здравый смысл.
Этот корабль не потонет - крысам бежать некуда.
Я свободу люблю пуще всех в мире благ,
Что желать кораблю? - Чтобы поднят был флаг.
Чтоб на полном ходу от зари до зари
Бороздили б моря, как и я… корабли.
Много пройдено миль, но, как прежде пленя,
В легкий бриз или штиль море манит меня,
В смраде душных портов не найти мне покой,
Я в плену берегов ненавижу постой.
Даже шторм мне милей на просторах морей,
От ветров и дождей я не стану слабей,
В ураганных ветрах я свободой дышу,
В буйстве бешеных волн вместе с ними пляшу…
Воды всех океанов давно я познал,
В одержимости морем я славу снискал,
Может, скоро уже мое время пройдет,
Но я верю… молва обо мне - не умрет.
я рисую корабль во весь лист и, конечно, он тонет
проржавевшим каркасом кривых карандашных полос,
или город раскинутых рук, или голод ладоней,
вспоминающих тяжесть твоих непослушных волос,
или пятна чернил, что легли как следы на дороге
от рассыпанных специй, покатые линии крыш,
или солнечный круг, почему мы удушливо-много
говорим не об этом?
ты очень красиво молчишь.
кто-то один из двоих всегда штурман,
другой - корабль.
ты говорил: взять штурмом.
но вдруг остыл.
хочешь казаться мудрым, -
тебе пора бы.
утро становится хмурым,
причал - пустым.
горечь, гроза и грязь -
ну и шутки, право.
горше морской воды
тишина на вкус.
ты получил указ.
ты имеешь право
двигаться к цели,
не изменяя курс.
ты - капитан.
ты ведешь меня против ветра.
был до тебя. он пытался.
но храбро пал.
все между нами -
размытые километры.
просто случайно нахлынул
девятый вал.
ты говоришь, не бросишь меня.
я верю.
видишь, штурвал послушен
твоей руке.
каждый из нас облегчает
свои потери, -
кто - в океане,
кто - на материке.
вот берега.
континент или райский остров.
мы подойдем - ты волен.
и ты сойдешь.
мне же, как призраку,
будет весьма непросто
верить в такую
до боли смешную
ложь.
Мой корабль вечно сядет то на болоте, то возле песочницы. Из болота в срочном порядке взлетаешь, а вот песочница… толкотня ее обитателей, пасочки, игры. Посмотришь посмотрришь, и тоже взлетаешь. Я никак не пойму - отличается ли болото от песочницы чем-нибудь? Все составляющие совершенно отличные, но впечатление то же. Более - песочница ведет себя даже агрессивней. У каждой детской игры часто растут звериные зубы, и иногда песочница начинает мне напоминать банку с пауками.
В небе… по ветреным волнам
Летит корабль… прорезая облака
Блики солнца золотые…
Освящают путь… в святыню
Сзади тучи… грозовые
Устрашают, подгоняют…
Но корабль вверх взмывает
Паруса свои вздувая
На борту его стою… я Вижу взмах его… крыла
Путь мой длинный… и прекрасный
Мне не страшно… это сон