Утопает город в снегах.
За соломинки-фонари
Ухватился цепко впотьмах,
Не найдёт тропу до двери.
Сыпет белым пьяная ночь
И крест нА крест кроет следы.
Эту снежность не превозмочь
До холодной талой воды.
Нет начала, конца пути -
Гибнет молча в окнах огонь.
Разве можно что-то найти,
Если враз разжалась ладонь…
Жизнь уходит чёрно-белой плёнкой,
Кадр один стоит ещё в глазах…
Вижу себя юною девчонкой,
С кроткою улыбкой на губах.
Сарафан голубенький и бантик,
Алой вспышкой на моих кудряшках.
И в ладошке липкий яркий фантик,
От конфет, положенных в кармашек.
Потом дружба, встречи, расставанья,
Счастье, боль и череда предательств.
Я прошла и смерть и испытанья,
Месяцы нелепых измывательств…
А теперь в любимом платье алом,
Жизнь как киноленту вспоминаю…
Находила радость даже в малом,
Но как дальше жить… уже не знаю.
Мне бы сарафан и липкий фантик,
Лёгкий флёр улыбки на губах…
На кудряшки тот вот яркий бантик,
И наивность в голубых глазах!
А ещё прошу у Бога память…
Чтобы это Чувство не забыть…
Чтоб никто не смог меня избавить,
От желанья искренне любить!
Жить старалась незаметно,
Думала, что всё запретно,
Серой мышкою была,
Всё по правилам жила.
Дети, муж, работа, дом,
Не мечтала об ином.
Не гуляла, не пила,
Не ругалась, не лгала,
И чужого не брала,
Честь и совесть берегла.
Всем наивно доверяла,
Никого не осуждала,
Грязных сплетен не вела,
В общем, праведно жила.
И хотела не грешить.
Согрешила!!! Как же жить?!
Может Господа просить,
За грехи меня простить?
Только стыдно, кто бы знал!
Бог же заповедь давал.
Человек, однако, слаб,
Он желаний своих - раб.
И запретное желая,
Заповеди забываем.
Вот так, живём и маемся,
То грешим, то каемся.
Как по зёрнышку клюёт курочка,
Так у жизни я учусь разному.
Я такая у тебя дурочка:
Не умею разглядеть грязное.
Неокрепшее в корнях деревце
Вряд ли на семи ветрах выстоит…
Отчего мне до сих пор верится
В то, что помыслы у всех чистые?
Нет такого на земле снадобья,
Чтоб, приняв его, понять важное:
Поумнеть уже давно надо бы,
Не раздаривать себя каждому.
Что разбито, соберу в целое -
Как по зёрнышку клюёт курочка.
Я и в чёрном разгляжу белое…
Я такая у тебя дурочка…
То ли пляшет, то ли скачет меж бескрайних берегов,
Разгоняет море воды под напорами ветров,
Рвётся, бьётся, стонет, плачет, хочет вырваться из дюн,
Но за старые пределы не прорваться ни на дюйм.
Нет покоя, нет покоя, и в стальных своих брегах
Ни за что не хочет море быть зажатым, как в тисках,
Потому, в песок вгрызаясь, следом в след ползут вперёд
Волны, что, бушуя, море за черту свою ведёт.
И, собравшись в смерч единый, пробегают сотни миль,
Но за бурею ужасной наступает тихий штиль,
И в усталости бессильной опускает море вал,
В размышлении холодном подождет сильнее шквал.
Хоть и гонит ветер волны, как листая строй страниц,
Всё равно не выйти морю из назначенных границ,
Коль оно не перестанет о несбыточном желать,
Суждено навеки морю рваться, биться и страдать.
Я покинул мой город,
Он был мне не дорог,
Я в нём растворялся,
как в гулком метро.
Я пошел по дороге,
Так надеясь, что скоро
Я отдамся бездонным
просторам ветров.
Но я жить без бетона
Был совсем не приучен,
И, что пахнут цветы,
я узнал лишь из книг,
И кричать на просторах,
И кидаться на кручи
Я бездумно мечтал,
но к другому привык.
Я дрожал от росы,
Я боялся заката,
Ужасаясь, что в поле
я останусь один.
Электрическим светом
Был отравлен когда-то,
И теперь он мне стал
вовсе необходим.
Я бежал от дороги,
Я вернулся в мой город,
Где таких же нестойких
раздавило метро,
И все окна и двери
Я закрыл на запоры,
Чтоб ко мне не ворвался
даже отклик ветров.
Только тёмные шторы
Мне осталось повесить,
Только выбросить книги -
пережечь все мосты.
Мои цепи внутри.
Но изводит и бесит,
Что я так не узнал,
как же пахнут цветы.
Я покину мой город,
Он совсем мне не дорог,
Я в нем лишь частица
погребённых в метро.
Я пойду по дороге,
Хоть и знаю - не скоро
Научусь понимать я
свободу ветров.
В Мир безжалостных и слепых
Я нечаянно заступил.
Убежать я был очень рад,
Но забыл дорогу назад.
Себя там, куда я вступил,
Я безжалостно ослепил.
Это странно, но я в темноте
Начал жить совсем без потерь.
Натыкался я на других,
Это были мои враги,
С кем-то в ногу шёл вместе я,
Это были мои друзья.
Жил все время в краю одном,
Но не знал, правда ль здесь мой дом,
По одной дороге бродил,
Шел другой бы, не отличил.
Я спокойно людей толкал,
Только сильным я уступал,
Методично и ел и пил,
Сладко спал, о судьбе не ныл.
Не хотел я бежать далеко,
Жить здесь было мне очень легко,
Лишь немного мне пустота
Надоела, и я мечтал.
Что когда-нибудь я вернусь,
И тогда приходила грусть…
Я узнал дорогу назад,
Только как мне вернуть глаза.
Нас засыпало снегом. Мы были травой.
Мертвой цепью опутал мороз наши корни,
Ледяному дыханью мы стали покорны,
Позабыв, что хотели быть вечной листвой.
Ладно были б мы зеленью нежной, живой,
Нас хранили б дубравы и чистые ветры,
Мы не знали бы мерзости, знали б покой,
Умывались бы утром росою рассветной,
Засыпали б в ночи мы под пение птиц,
Пили б воздух и свет, и тянулись бы к солнцу,
Украшались б цветами и бликом зарниц,
И шмели б наш нектар испивали до донца.
Но мы не были чуткой травою лесной,
Были чахлой и желтой травой придорожной,
Орошали нас грязью и в холод и зной,
И поили бензином с асфальтовой ложью.
Изнывали мы днем, тайно плача в ночи,
Слезы падали в гравий, что был нам ночлегом,
Мы устали с тоской эту ношу влачить,
Ну, а нынче ещё…
нас засыпало снегом.
Остается нам верить, что, может, весной
Разморозит нам души апрельская нега,
Мы поднимемся стеблями в ясное небо,
Зацветём и воскреснем травою живой.
Но останется это мечтою пустой,
Тем же, кто доживет, то же выпадет снова.
Нас засыпало снегом. Мы вмерзли в него с головой,
Подчинившись навеки дыханию стужи суровой.
Музыка песчаных городов
С каплями тягучими песка,
Кропотливых стоила трудов,
Растворилась в ней моя тоска.
Зеркала ленивые морей
Раздувает свежий ветерок,
Подмывает стены крепостей,
Сохнет, осыпается песок.
Но стоят недолгий сладкий век
Капли бастионов и дворцов,
И поют, и слышит человек
Перезвон песчаных голосов.
Мне бы так стоять недолгий век,
Мне бы петь вполголоса, но так…
Пусть, хоть на минуты, не навек
Стать стеной под плесками атак
Волн морских, бегущих напрямик,
Точащих по капле башен звук…
И тягучей каплей быть на миг,
Вниз скользящей из сомкнутых рук
Замки укрывает, красит ночь,
Жмёт прибой, их смоет до утра.
Гаснет день, и ухожу я прочь,
Строить замки бросить мне пора.
Но, не знаю, дурь ли, прихоть, блажь,
Музыка ль песчаная виной,
Верю я песчаный стойкий страж
Выживет и выдержит прибой.
Блажит, знаю, только детвора
Тем, что размывает до утра.
Но, пока грызёт меня тоска,
Буду строить замки из песка.
Мой чёрный кот ушёл из дома ночью,
Мой кот - ушёл.
Искал, терзался я - кто мне беду пророчил? -
И не нашёл.
Мой чёрный кот унёс мою удачу,
Мой смех, мой хмель,
И я его зову и я ночами плачу -
Вернись ко мне.
Мой чёрный кот забыл ко мне дорогу,
Пароль ключей,
Мой чёрный кот оставил мне тревогу
Пустых ночей.
Когда царит Луна - серебряное блюдце -
Плывёт в ночи,
Я не могу заснуть, надежды рядом вьются,
Вдруг он кричит?
Кричит, один бродя, как тропкой светом лунным -
Иди за мной,
Ты изменил давно своим заветам струнным,
Печаль с тобой.
И то, что я с собой забрал твою удачу, -
Цена измен.
Теперь напрасны скорбь, теперь напрасны плачи,
Порви свой плен.
Всегда иди за мной, бредя за светом лунным,
За ярким днём,
Не смей сидеть в стенах, не смей не трогать струны-
И мы - вдвоём.
Я не могу понять, быть может, это ветер
Дразнит вдвойне.
И плачу я в ночи, и я шепчу, как дети -
Вернись ко мне.
Часы смиряли время.
Время было вечно.
Но вечность не входила в уговор.
И стрелки шли отчаянно,
беспечно,
Вступая с вечным в спор.
И покорялось время,
Скоротечно его дробил
азартный ход колёс,
И отсекалось бремя
В бесконечность.
И вечность исчезала в тени звёзд.
А бремя падало.
На головы немногих.
Тех, кто не слышит
бег минут.
На головы великих
и убогих,
Кто помнил и забыл -
часы идут.
Часы идут!
Они смирили время
И разменяли вечность
в бег минут.
И слушай вот их ход -
он метит прямо в темя.
И слушай вот их бой -
они зовут.
Они зовут отчаянно,
беспечно,
Призыв их требователен,
сладок, скор.
Они кричат забудь,
что время вечно,
Ведь вечность не входила
в уговор.
Но я прошу -
о, вечность, дай мне бремя.
Зубцы колес торопят -
я спешу,
Опять спешу!
Гонюсь теперь за теми,
Кто бремя носит так,
как я дышу.
Я тороплюсь.
Меня подводит сердце.
Оно спешит,
с часами стоя лад.
И у меня в груди -
проклятье маловерца -
Часы звучат.
Мне не хватает сил разбить часы
и бросить.
И вечность пить,
как плакать и дышать.
И снова с теми я,
кто бремя не выносит.
Кто не умеет жить
и не умеет ждать.
И только лишь во снах
ко мне приходит вечность,
Как жалок и смешон во сне мне
бег минут.
И я дышу,
вдыхая бесконечность,
Но только лишь проснусь -
часы идут!
Отрезаю любовь от себя по кусочкам
Отрезаю все мысли свои о тебе
И несётся душа по ухабистым кочкам
Не написан я небом тебе по судьбе
Где - то там далеко ты в моих многоточьях
Где - то там высоко, за пределом мечты
Нелюбовью своей сердце рвёшь моё в клочья
И зачем - то опять мои путаешь сны
Отрезаю всю боль, что сжигала ночами
Отрезаю тепло недосказанных слов
Пустоту, что плыла кораблём между нами
Я сумею забыть к тебе эту любовь
Ты так близко, но вновь мне тебя не коснуться
Не вдохнуть аромат твоих длинных волос
От твоей нелюбви я могу задохнуться
Но давлю вновь на газ и лечу под откос
Отрезаю, кровит и болит нестерпимо
Сам не знаю как я продолжаю дышать
Отрезаю, но ты, как и прежде, любима
Не могу я тебя от души оторвать…
Эх, хорошо жилось в Союзе
без Интернета, без джакузи…
Просторный мир библиотек
мне открывал двадцатый век.
Вещал наш ящик две программы,
но в каждом фильме был сюжет.
Их финансировал бюджет,
не опускаясь до рекламы.
В СССР была цензура.
Им честь за это и хвала.
В одних трусах любая дура
на сцену выйти не могла.
Я не забуду годы эти.
Пусть секса не была в стране,
но каждый день рождались дети.
Однажды довелось и мне.
Вот счастье: новые колготки
и майонез под новый год,
купить в такси бутылку водки…
Умом Россию кто ж поймет?
Мы были молоды.
Мы были.
Была великая страна.
Пришли другие времена.
Гляди, чего наворотили…
До глубокой мысли надо ещё докопаться.
Ни в земле, ни на небе нездешний свет
не нашёл меня. В мёрзлых когтях ветвей,
в рыжей шкуре - невылинявшей листве,
на изломе зимы, на сколе
валунов, заложивших мне небосвод,
прорезается скрытое естество.
Как бы я ни пыталась зашить его
в мешковину моей неволи,
где бы ни хоронила - живёт, саднит,
истончает мне ночи, сминает дни,
заполняет на вдохе собой одним,
не пуская во тьме исчезнуть.
То в озноб загоняет, то в семь потов,
тесноту меж грудиной и животом
превращая в сплошной световой поток,
уходящий из бездны в бездну.