День за днём читала мать молитву
За ушедшего на заработки сына.
Он забыл свой помазок и бритву,
В сердце боль сжималась, как пружина.
Из муки ржаной пекла лепёшки
Для своей семьи, для малых деток.
Но одну лишь клала под окошко,
На завалинке, прикрытой тенью веток.
Много месяцев она просила Бога,
Чтобы сын быстрее возвратился.
Чтоб при жизни встретить у порога,
Чтоб обнял и в ноги поклонился…
К ней горбун повадился за хлебом.
Каждый раз, когда он брал лепёшку,
Повторял одно и тоже следом,
Повернувшись в сторону окошка:
«Пусть всё зло останется с тобою,
А добро сторицею вернётся!
Не играй с начертанной судьбою,
Только так в дом счастье и вернётся.»
Целый год ходил горбун за хлебом,
Но ни разу не сказал спасибо.
И однажды поздней ночью летом,
Наказать его решила сильно.
Замесила тесто, как обычно,
Но в одну лепёшку яд налила.
На завалинке пристроила привычно,
Дома поняла, что натворила…
Выбежав, схватила в руки свёрток,
Бросив в печь, тот час его спалила.
Пепел лишь остался от обёрток,
Новый хлеб на место положила.
В этот день горбун пришёл чуть позже,
У колодца нацедил воды.
Ей сказал: «Прости меня, коль сможешь,
Я в твой дом не накликал беды»…
Через день, к ней в двери постучали,
На пороге сын её стоял…
Губы пересохшие шептали —
Дать воды глоток он умолял.
Отдохнув с дороги и умывшись,
Рассказал он матери своей.
Как он брёл по лесу, заблудившись,
Без еды, не зная сколько дней.
Обессилев, он упал в канаву,
И от туда вылезти не смог.
Ел улиток, молодую траву,
Выбраться ему горбун помог.
Дал воды и вкусную лепёшку,
Извинился, что всего одна.
Чувства возвращались понемножку,
Растворилась боль, как пелена.
Из лесу горбун до дома вывел,
Распрощался и, как дым, исчез.
Женщину сразил, как будто, выстрел.
Это ли не чудо из чудес?!
Я лепёшку ядом отравила,
А её бы сыну дал горбун…
Чья — то сила вдруг остановила,
От всего испарина на лбу.
Наше зло лишь с нами остаётся,
А добро сторицей в дом придёт.
Жаль, что поздно всё осознаётся,
Не копай! Настанет твой черёд.
Примечание от автора: Быть хорошим человеком — значит не только не делать зла, но и не желать его…
Чужая душа, говорят, потёмки,
А я и свою-то едва ли знаю -
Душа моя наледью крыта тонкой,
И я, чтоб не сгинуть, иду по краю.
Иначе - нырок в ледяную воду,
Как будто бы борт налетел на айсберг…
Ведь с детства учили, не зная броду,
Ни в реку, ни в озеро не соваться.
А души, по-своему, тоже реки
(Моря, океаны, озера, лужи) -
Нырять в них вот так вот легко и слепо,
Пожалуй, не каждый ныряльщик сдюжит.
Нам часто в свою-то бывает страшно
Нырнуть с головой в одночасье, разом…
Куда там в чужие, где всё неясно,
Где всё по-другому, где меркнет разум.
И знаешь, что логика здесь бессильна,
Что всюду одни только мысли-чувства…
Куда там в чужие нырять нам, милый,
Когда и свою-то понять - искусство.
Не это ли значит, что всё - потёмки?
Своя ли душа не бывает лесом:
Дремучим, нехоженым, слепо-чёрным,
Откуда сбежал уже даже леший?
Своя ли душа не бывает адом,
(Болотом, трясиной, зыбучей пылью)?
Когда её будто совсем не надо,
И кажется, лучше б её забыли!
От прочих-то душ ещё можно скрыться -
От собственной вряд ли сбежишь по факту.
К чему же тогда разделять, делиться,
Когда и своя не всегда понятна.
Признать бы без ропота: всё - потёмки,
И нам остаётся внимать и слушать
Других, как себя… И в узоре тонком
Читать и свою, и чужие души.
Порой цепляется совсем не то, что зацепило.))
Как под светлеющей луной,
Как при бледнеющей печали,
Иду дорогою прямой,
Где феи в старину играли.
Где раньше пел речной камыш,
Под музыку плакучей ивы,
Где слушал сладостную тишь
Уставший путник у залива.
Где звезд сверкающих река
Пленяла взгляды двух влюбленных,
Где ярким золотом сиял
Их сон, любовью опоенный.
Где робкий месяц освещал
На озере русалок игры,
Где смех их звонкий привлекал
Погибших капитанов призрак.
Где в глубине лесных оков,
Неслышно по листве ступая,
Прошелся вечный ужас снов -
Волк-оборотень, вождь их стаи…
Где воздух полон волшебства,
Где место для любви осталось,
Надежда и мечта жива,
Не ощущаешь где усталость…
Куда исчез тот дивный край?
И чьи магические сети
Смогли пленить собою рай,
Что прожил здесь тысячелетья?
Иду дорогою лесной,
В ночной тиши чуть шепчут тени…
В моих мечтах всегда со мной
Волшебный лес из сновидений.
И там живет моя любовь,
Навеки в плен забрав дыханье,
Лишив меня спокойных снов
И заковав мое сознанье.
Но без нее мне жизнь - не жизнь,
Но без нее надежда гаснет…
Я без нее, как без души,
А жизнь с мечтой о ней - прекрасна!..
Я почувствовала, что нравлюсь тебе. А потом… Что ты меня любишь.
Я пыталась мимо пройти. Но вдруг… Зацепило. И в Сердце Твоё…
Я Влюбилась
Моя кровь разбавлена терпким виски,
Твоя - горячим горьким шоколадом.
Я поступаю вновь и вновь так низко:
«Малышка, детка, эй…». Так надо.
Ты знаешь, я хотел бы состоять из алкоголя
Неважно, дорогого виски или водки.
На сто процентов - и без добавленья крови.
Быть неживым сосудом, дерзко-кротким
Где льется кровь - там человеческие чувства,
Тепло эмоций рванных или же их лед.
Я отдал кровь свою ради искусства.
Не человек, а горький виски. Идиот.
В моем бокале много было место -
Искал себе достойный наполнитель.
Текила - терпкая и пряная. Невеста.
Моя невеста и мой вдохновитель.
Но терпкий виски и горячая текила -
Коктейлем долго быть они не могут.
Вначале вкус его был ярок - и пленила.
Их смесь друг друга, подчиняясь року.
Тебе всю кровь на шоколад менять не надо.
Напротив, может быть, совсем немножко
Добавить коньяка, чтоб вкус твоей помады
Не был так сладок. Да, всего лишь ложку.
К любому шоколаду так подходит
Поверь мне - ты совсем не исключенье!
Игривый вкус шампанского навзводе
Оно подарит шоколаду приключенье.
Вино фруктовое из солнечной долины
Тебя ласкать захочет - снова, вновь и вновь.
Мой шоколад - тебе подходят вина.
Они всегда красиво шепчут про любовь.
И одного вы цвета с горьким элем,
Тем самым колдовским напитком ночи.
Он защитит тебя от колдовской метели,
Тебя любить эль темный будет очень.
И только виски, безразличный виски
Испортит шоколадный вкус случайно
Я не хотел мешать нас. Но так близко
Твое дыханье. Нет. Прости. Нечайно.
Давай сегодня как в былые времена.
Тебе коньяк, а мне мартини Бьянко.
Это такая, знаешь, мини пьянка,
Где ты мой муж опять, а я жена.
Не будем делать вид, что нам все в тягость.
Представь, что я соседка может снизу.
Иль кошка, что гуляла по карнизу,
А ты привел ее домой погреться малость.
Напьемся так, чтоб было все не важно,
И по колено нам моря и океаны.
Потом с похмелья мы разделим краны,
И будем ледяную пить протяжно.
Сегодня я не буду скромной дамой,
Да не робей, когда была я скромной.
Не паинькой, а лишь слегка покорной.
И может капельку совсем упрямой.
И испарюсь с лучами на рассвете,
Ты даже не услышишь молний платья.
Оставлю на десерт с утра объятья,
А дальше каждый за себя в ответе.
Ты не волнуйся, я звонить не буду.
Навязывать себя в постель я дважды.
И пусть с ума сойду я как от жажды,
Но все-таки с рассветом все забуду.
Глотну остатки Бьянко в теплой спальне.
Белье одену. Где же оно кстати?
Смешно, но под тобою, на кровати.
Чтоб не шуметь, оденусь лучше в ванне.
Ну я пошла. Отлично… не проснулся.
Не больно вроде, но чертовски скверно.
Я просто не заметила наверно,
Как уходя, ты все же обернулся…
В твоем фужере чистая вода,
В моем - людская кровь и волчьи
слезы.
Ты покидаешь небо иногда,
И в этот миг благоухают розы.
А я горю в огне земных страстей,
Живу в аду и ненавижу слабость…
Средь пожелтевших от времен костей
Ищу, и не могу найти я радость.
Я демон, мне не суждено любить!
За что меня пленил твой чистый взор?
Зачем я не могу тебя забыть
И вспоминаю твой немой укор?
Я для тебя предам свои мечты,
В огне прикосновений я горю.
Меж нами сожжены в веках мосты…
Я демон, но я ангела люблю.
Ты не писала мне неделю, месяц,
год…
И не искала больше повода для
встречи.
Ты думала, что это все пройдет,
Но знаете, а время иногда, ведь,
лечит.
Однажды, вдруг, задумался я резко,
Где та девчонка с карими глазами,
Где та девчонка, что вела себя так
дерзко,
Которая в миг таяла, когда касался я руками.
Я вдруг опомнился, а рядом ее нет…
Нет тех докучливых звонков и сообщений…
И в каждой следующей я видел
силуэт.
Ее… без всяких заблуждений.
Я помню как катались на машине.
Она мне пела песни и смеялась.
Ну, а сейчас как будто бы на мине,
Подорвалось мое сердечко и распалось…
Распалось на миллионы маленьких
кусочков,
В которых нету места для другой.
Теперь, наверное, могу сказать я,
точно,
Что лишь она была такой родной.
Что лишь она смотрела восхищенно,
С горящими глазами на меня.
А я лишь изредка смеялся удрученно.
Мол, ты ведь не моя.
Она была моей, а я не видел
Она ждала любви, а я…
А я ее так сильно ненавидел.
И обижал ее, а зря…
Она ушла, закрыла, к черту, чувства.
Хотя, возможно, счастлива с другим.
И знаете, до ужаса мне грустно.
Что я остался все-таки один…
…
В самом темном углу комнаты,
Где мои мысли в кучу собраны.
Я сижу со своими мыслями,
В моей голове мелькают какие то глупости
И окутывающая дрожь возбужденности.
Стоны, крики, наслаждение и насилие
Сопротивление твоё против моей жестокости.
В меру моей злобы и твоей нежности,
Получая оргазм вместе, а не по отдельности!
Ей снятся в инее заброшенные пляжи
И чье-то имя - дал бы боже вспомнить! -
А по утрам - разбитые костяшки
И стон, застрявший хрипом где-то в горле.
И желтых листьев раненая ветошь,
Парад планет, осыпавший колени
Цветным дождем. И столько света, что ослепнешь,
Когда хоть кто-нибудь тебе не бросит тени.
Ей снятся ружья, давшие осечку
И доски, закрепленные непрочно,
И, в глади лужи, опрокинутый навстречу,
Ей снишься ты, не посвятивший ей ни строчки.
Бывает Женщина так «зацепит», что потом от неё до самого развода не отцепится, а то и того хуже…
Беглец и преследователь - оба бога молили. (ГРУЗИНСКАЯ ПОСЛОВИЦА)
вот же и торкнет такое, как ты, в душу…
Образцовая семья…
Он явился в социальную службу сам. Вошел робко, долго не решался сесть. Не зная, куда девать руки, начал тихо рассказывать. Работник соцслужбы даже попросила его говорить погромче, настолько тихо он произносил фразы.
- Давай знакомиться, - предложила психолог, - как тебя зовут?
- Дима.
- Сколько тебе лет?
- Четырнадцать…
На вид ему не дашь четырнадцать лет. Хрупкий, маленький, одежда висит на тщедушном теле, как на вешалке.
- Что у тебя за вопрос?
- Как мне сделать, чтобы мама пускала меня домой?
Он произнес фразу так, как будто заучивал эти несколько слов неделю. Сказал и, будто выпустив воздух, перевел дух.
- Мама не пускает тебя домой?
- Да. Когда я задерживаюсь… И Дима рассказал, что мама поставила перед ним условие - задерживаешься хоть на минуту, домой не попадаешь. Она говорит ему через дверь, чтобы шел туда, откуда пришел.
- Ты часто задерживаешься?
- Не часто. Но у меня, бывает, часы отстают…
- И когда тебе надо быть дома?
- В девять вечера. Если я прихожу в девять ноль одну, меня уже не пускают. Ключей мне не дают, чтобы я друзей не приводил.
- Ты часто приводил домой друзей?
- Ни разу. Мама всегда дома, поэтому я никогда никого не приводил.
Она себя плохо чувствует, болеет… Женщина-психолог смотрит на мальчика, собираясь с мыслями. Он не похож на выходца из неблагополучной семьи. Одет чисто, опрятно, аккуратно подстрижен. Но то, как держится, как отводит взгляд, как тихо, словно боясь своего голоса, разговаривает, явно показывает, что с ребенком не все в порядке.
- Послушай, для того чтобы дать тебе какой-нибудь совет, мне нужно знать, почему так происходит. Почему мама не пускает тебя домой. Ведь не бывает ничего беспричинного, правильно? Дима кивает:
- Но я не хочу ничего рассказывать. Просто хотел спросить, что мне делать.
- Ну вот, видишь. Когда ты захочешь мне рассказать больше, я всегда к твоим услугам. Сегодня ты не настроен на беседу?
- Нет. Я просто пришел за советом.
- Ну, я полагаю, что, если ты захочешь решить эту проблему, ты все расскажешь. Хочешь чаю?
- Хочу… Если можно. Она дала ему печенья и шоколадку. Она видела, как он ест. Не один десяток детей из неблагополучных семей прошел через руки и сердце этой женщины. И то, как ел Дима, ей не понравилось. Так едят дети, не имевшие маковой росинки во рту по нескольку дней.
- Дима, ты можешь остаться здесь. Сейчас у меня прием начнется, но ты мне совсем не мешаешь.
- Нет-нет… Спасибо. Мне еще уроки делать. Если не сделаю, то… - мальчик спохватился, словно едва не сболтнул что-то лишнее, - в общем, я пошел…
Так началась их дружба. Дима стал приходить почти каждый день. Он постепенно оттаивал и рассказывал о том, как ему живется.
- Ну, нет… Не то чтобы наказывает… Как-то раз я делал уроки и попросил маму помочь. Я не помнил, как называется одна вещь… В общем, потом я заснул. Женщина смотрит на мальчика серьезными глазами, она полностью в его проблеме, она дает понять маленькому человечку, что его судьба ей небезразлична:
- Как это, заснул? Как это понять, Дима? Ты спать хотел?
- Ну… Нет… Ну, я резко заснул. А когда проснулся, у меня руки были синие, и мамы в комнате не было… Наисложнейшее в работе психолога, на мой взгляд, - не выдать свои эмоции. Это работа. Ты должен быть спокоен, выслушивая самые мерзкие вещи. Мать ударила сына, он потерял сознание. Женщина спокойна:
- То есть, ты заснул. Понятно… А мама ушла?
- Она сидела в соседней комнате, смотрела телевизор. Потом меня тошнило, а она разнервничалась. И папа сказал, что я виноват в том, что у мамы болит сердце…
Через неделю общения женщина уже знала, как Диму наказывают. Его не кормят. Просто не кормят, заставляя смотреть на ужины родителей. Купить себе поесть в школе мальчик тоже не может. Ему не выдают денег. Раньше это было наказанием, а теперь вошло в привычку. И Дима деньги стал «брать».
- В первый раз я взял деньги у одноклассницы. Мы сидим за одной партой. Я вытащил у нее из портфеля. Это было еще два года назад. Однажды меня поймали. Теперь некоторые одноклассники со мной не разговаривают… Когда его родителей вызвали в школу, Дима ушел из дома. Бродил по улицам до утра, потом, замерзший, пришел домой. Его не впустили. Он отправился к соседскому мальчишке. Там, в однокомнатной квартире, с живущими в ней пятью людьми, провел два дня. Женщина отправилась на встречу с соседями, приютившими Диму. Оказалось, что парень все два дня у них ничего не ел. Еду не брал, отказывался наотрез.
- Он видит, я так думаю, что мы живем небогато, и потому стесняется. Я ему потом чуть ли не насильно борщ вливала, - женщина лет пятидесяти, мать соседа, устало машет рукой, - бедный мальчик… А кто-нибудь обеспокоился пропажей Димы? Вы полагаете, что его родители били в набат, разыскивая сына? Нет. Не было ни обращения в милицию, ни малейших признаков беспокойства. Как вы думаете, в какой семье живет Дима? Вы полагаете, это семья алкоголиков, наркоманов, лишенных элементарного воспитания асоциальных личностей?
Поговорить с родителями Димы удалось лишь спустя месяц.
- Что вам от меня надо?
- Мне надо с вами встретиться.
- Зачем? Это наше семейное дело, я сам знаю, как мне воспитывать сына! Не беспокойте нас, у меня жена болеет. Кто вам дал номер телефона? Это Дмитрий дал?
- Нет. Ваш телефон не является засекреченной информацией. Я взяла его у одного из ваших сотрудников.
- У кого? Создавалось впечатление, что отца мальчика больше волнует то, откуда у женщины из социальной службы его контакты.
- Не имеет значения… Я хотела бы с вами встретиться.
- Нет! И не звоните больше сюда…
Гудки отбоя… Отец Димы - крупный бизнесмен. Мать - домохозяйка с двумя высшими образованиями. Два года назад они приобрели шикарную квартиру в новом доме над станцией метро «Академгородок». Мне довелось видеть фотографии мальчика в домашней обстановке. Прекрасный ремонт, дорогая изысканная мебель, стильный интерьер. Участковый пообщался с родителями Димы после прихода к нему работников соцслужбы. Это раньше, как говорят, участковые знали всех жильцов на подконтрольной территории, и участковых, в свою очередь, все жильцы знали. Милиционер пообещал встретиться с интересующими нас людьми, «понюхать обстановку». «Понюхал»:
- Да нормальная семья! Образцовая даже, я бы сказал. Культурные интеллигентные люди…
В последнее время «культурные интеллигентные люди» придумали для своего единственного сына новую экзекуцию. Отец, по-видимому после просмотра фильма «300 спартанцев», решил, что сыну необязательно спать на кровати. И Дима теперь проводит ночи на полу.
- Папа хочет сделать меня сильным…
Знаете, что самое поразительное в этой истории? Не то, что родители мальчика - внешне вполне успешные люди, не то, что они не пьют, не колются и номинально считаются психически нормальными людьми. И даже не то, что они твердо уверены, будто мерзость и жестокость, необъяснимые с позиции здравого смысла - это воспитание. Самым поразительным является то, что Дима их любит. И считает себя неправым. Он уже впитал психологию жертвы. Он смирился с тем, как живет. И любит их…
- Нет, вы что? - он смотрит на меня, как на привидение, - Нет, я не буду ничего писать! Я люблю маму! Она больна… Я никогда ничего не напишу на нее. Нет… Я ее люблю… Дима приходит в социальную службу каждый день. Он пьет чай, оттаивает, смеется даже иногда. А потом идет домой. В свою шикарную квартиру. Он очень боится опоздать. И хочет, чтобы его впустили. Впустили те, кого он боится «огорчить», кого считает своими родителями, кого прощает за все и кого очень сильно любит…
Больше половины этой истории - расшифровка диктофонных записей. В настоящий момент нет никакой возможности каким-нибудь законным образом повлиять на поведение родителей Димы…