С некоторых высот женщинам непозволительно падать. Просто нельзя. И каждая сама определяет для себя о какой «высоте» идёт речь…
— Если перед тобой закрывают дверь, как правильно будет — постучать или позвонить?
— Правильно будет — Не Беспокоить…
Есть две причины из-за которых жизнь не может превратиться в сказку:
Ложь и время…
Время — невозможно догнать. Ложь — невозможно забыть.
Вечереет на даче, в фарфоровых стенках чай прячет летнее солнце в расплавленном янтаре. Междумирье, мираж, ее 25й час, тайный орден, роза, камень, мальтийский крест. Вот плетеное кресло, и плед, и знакомый дом, за рекой на крутом берегу заповедный лес. У нее на ладони — линии двух родов: сохранить, передать, приумножить, оставить след. Если есть что-то большее — стоит за ним пойти, если время подвластно искусству — о чем жалеть? В каждом слове есть музыка — самый простой мотив для того, чтобы нам продолжиться на земле. Вечереет на даче, она подбирает цвет, по канве событий идет непростой узор. И отныне каждая книга имеет вес, в каждой мелодии слышится этот зов. Это тонкое время сумерек, смыслов, снов, водных лилий, линий, теплого волшебства. Все, что станет новым, вырастет из основ, только избранным прикажет существовать. Ее воля железна, но поступь ее легка — нынче радость иллюзии больше, чем просто жизнь.
Твоим пьесам нужны декорации на века.
Галереи Гонзаго, южные рубежи.
неровным шлейфом юбки узенькой
под разноперый птичий свист
листва не выбирая музыки
танцует ветру дымный твист
непостижимо и талантливо
спирально вьются в вихре па
… и только дождь ревнует капельку
граффити пробуя с утра…
сбегают тучи
блекнут… тужатся…
но им как ветру не суметь…
по мостовой, по темным лужицам
кружить листвой…
шуршать…
звенеть…
Полонез Огинского до глубины души затрагивает сердце и душу, вызывает сокровенные приятные представления о маме в подвенечном платье… со слезами на глазах.
В нашем мире все так устроено, что без любви и жизнь не мила…
Как удивителен наш 21 век.
Я расскажу, а ты садись и слушай:
Встречала в жизни много человек —
Все как один, не трогающих душу.
И чай пила я с ними и вино,
Полна друзей была моя квартира.
Но, видно, оказалось суждено
Стать героиней рухнувшего мира.
Ну, а потом приходят невзначай,
Открытые, как кран, простые люди.
И хочется пить снова крепкий чай,
Раскладывая булочки на блюде.
И хочется о многом говорить,
Ребёнком прыгать гордо на кровати.
Звонить. Звонить. Без повода звонить.
И как подарков ждать от них объятий.
Вожу робея кистью на холсте,
Изображая жизнь цветной гуашью.
Спасибо, Бог, за то, что рядом те,
С кем разговоры кажутся мне блажью.
Я каждый раз себе даю остыть:
«Любая боль берёт своё начало»…
Всё потому, что есть с кем рвётся нить,
А с кем она со временем крепчает.
Новогодняя ночь,
Хоровод из снежинок.
И морозец слегка
Подрумянил лицо.
Сколько рядом людей
Молодых и счастливых.
Все шумят, веселятся.
Мое сердце поет.
Значит, все еще будет.
Значит, радость вернется.
Значит, будет со мной
И любовь и успех.
Верю я в этой жизни возможно
Победить боль страданий,
Стать счастливым и мне.
Так пускай только счастье
Новый год всем приносит.
Исполненья желаний,
Избавленья от бед.
Всем любви и добра,
И здоровья покрепче.
Чтоб, не зная страданий
Прожить много лет!
Короткое платье… короткое лето…
Короткие встречи, свиданья, рассветы…
Короткие ночи, короткие фразы —
Вселенной часы не сломались ни разу.
А мне бы на паузу море поставить…
По полочкам мысли и планы расставить…
Закатом не час любоваться, а сутки,
На год растянуть миг счастливой минутки.
Еще бы хотелось спешащее время
К себе посадить, как дитя, на колени…
Сказать, обьяснить, что нельзя торопиться…
Зачем догонять в небе каждую птицу…
Спокойно спящему житье,
Вдох, выдох — ровно, чётко тлеет.
Лишь сам себе во всём главнее,
И даже ежели прижмёт —
Уйдёт от дум
Икоркой радует аспект,
Велюром ласково-уютным,
Устроен накрепко покуда…
— Ты б отказался?
— Я? Ну, нет!-
И так — любой…
Не плохо служится во сне,
Придётся, впрочем, пресмыкаться,
Но остальное словно в сказке —
Урвал и незачем краснеть.
Да и жалеть.
Он счастлив — думает. Как все,
Кому фортуна подмигнула.
С того надменен, избалован
И предсказуем. Выбор — смел.
Карман — широк.
Проснется, может, — загрустит.
Ругнется вдруг:
— Какой дурак!
Зачем?
За что?
Ну как же так?
Хлебнет, что крепче, от тоски
И жить начнет.
Ну что мне здесь принадлежит?
Река течёт, тропа бежит,
Тень ускользает, туча тает,
Зарянка мимо пролетает,
И лето, светом ослепив,
Дождями щедро окропив,
Уходит по шатучим сходням,
Чтоб стать однажды прошлогодним.
Изгнание человека из рая происходит сейчас,
это не веха давней и подзабытой истории,
не что-то, покрытое махровой тяжелой пылью,
не что-то, о чем узнаёшь из вторых источников.
Испачканные землей беженцы покидают сады,
уходят из любых садов, приезжают в город,
и город полон познания добра и зла,
змеев и горьких лежащих на асфальте яблок.
Маленькие беженцы с большими зелеными глазами,
когда-то нагие, собиравшие рожь ладонями,
маленькие беженцы говорят врачам про свой стресс,
но покидают сады, покидают снова и снова.
Изгнание человека из рая.
Потому что рай — это сад,
в любой религии и в глазах любого ребенка,
буколический образ, тишина и огромный воздух,
человек с зелеными глазами на зеленом фоне.
Маленькие беженцы, несчастные серые люди,
бетонные люди, кирпичные люди с окнами,
маленькие беженцы покидают даже те сады,
которые могли вырастать в пределах их сердца.
И если существуют места, где хочется жить,
то места, где хочется умереть, намного важнее,
места, в которых ты останешься уже навеки,
места, которые станут твоим новым телом.
Я возвращаюсь в сад.
Я смотрю на ветви,
плачусь в эту живую земную осоку.
Я возвращаюсь в сад, я устал от яблок,
более всего похожих на огни светофора.
Маленькие беженцы остаются жаться друг к другу
в своих дорогих квартирах, в людных потоках,
остаются познавать свои шумные добро и зло,
остаются пить в клубах с юными и гибкими змеями.
Я возвращаюсь в сад,
я нашел то место,
где свет можно построить своими руками,
где лежат на траве тишина и огромный воздух.
Я возвращаюсь в рай.
Я возвращаюсь.
Мы понимаем что ошиблись, когда ошибку уже исправить нельзя