Битком забитый самолет. Чартерный рейс Пхукет-Алматы. Всех накормили, напоили, люди возвращаются домой из отпуска. Тишина: кто-то прикорнул, кто-то смотрит «Операцию Ы» по самолетным телевизорам.
Мужик в центре салона играет в «Кто хочет стать миллионером» на планшете. Доходит максимум до 120 тысяч, дальше никак - уж больно каверзные вопросы. Интернета на высоте 10 000 км над Афганистаном под рукой нет, не погуглишь.
Соседи мужика поначалу заинтересованно наблюдают, потом начинают подсказывать. Мужик вслух зачитывает вопросы и варианты ответов.
- Погромче, пожалуйста, - слышится с заднего ряда.
Через полчаса играет уже три ряда - ряд мужика, и ряды сзади и спереди. Начинаются споры, разногласия, вскрики.
- Пржевальский был.. археологом, палеонтологом, ботаником, географом, - севшим голосом озвучивает мужик вопрос на 120 тысяч.
- Палеонтологом! - кричит толстая тетенька с задних рядов.
- 50 на 50 используйте, - настойчиво рекомендует застрявший рядом стюард.
- Не трать подсказку! - кричит сосед справа.
Еще через час по громкой связи слышится голос капитана.
- Уважаемые пассажиры! Настоятельно рекомендуем не жать на ответ без обсуждения экипажем!
Нос и хвост самолета бурно аплодируют.
Верные ответы сопровождаются ликованием, неверные - унылым «Бу». Кто-то уже требует передать планшет капитану - пусть озвучивает вопросы на весь салон!
7 часов полета пролетели незаметно.
А миллион так и не взяли.
Не то удивительно, что наша жизнь - пьеса, а то, что в ней так мало действующих лиц…
Люди не умирают для нас немедленно, они как бы купаются в своего рода ауре жизни, которая не имеет отношения к истинному бессмертию, но через которую они продолжают занимать наши мысли таким же образом как тогда, когда они были живы. Это как будто они уехали за границу.
Мне-б кому рассказать, да не каждый поймёт, мне-б кому прошептать, да не каждый услышит, как по жизни иду. упаду, поднимаюсь, ноги сбитые в кровь, я с Судьбою тягаюсь, но до цели дойти, всё-же я постараюсь…
Нужно знать. свои страхи и слабости. Что-бы научиться, контролировать их…
Эта, вроде бы рядовая для обычной редакционной командировки, и в то ж время запомнившаяся мне история относится к тому периоду, когда я работал в газете «Советская Эвенкия» Эвенкийского автономного округа (Красноярский край).
Весной 1990 года на Нижней Тунгуске случилось наводнение, и практически все редкие поселения на этой стремительной реке каньонного типа оказались во власти стихии. Особенно пострадало село Учами: оно оказалось полностью затопленным. Из воды торчали лишь крыши с трубами, напоминающие собой сгрудившиеся на поверхности угловатые, топорно сработанные подводные лодки с толстыми закопченными перископами.
А когда вода схлынула, взору учамцев открылась жалкая картина: их плачущие от сырости деревянные дома со вздутыми полами, насквозь промокшими печами. Жить в таких домах было нельзя. Некоторые избы вообще уплыли. Здание сельсовета, с развевающимся красным знаменем на коньке, выловили потом в Енисее.
В Учами стали завозить палатки, юрты. Сельчане разбивали их кто где: во дворах, на улице, и пока было тепло, вели такую таборную жизнь. Короткое северное лето уходило, ночи свежели. И так как обещанные краевым управлением агропромышленного комплекса балки для временного проживания в них пострадавших от наводнения перевозились сюда очень медленно, учамцы поняли, что зимовать им все-таки придется в непросушенных, сырых домах. И они сами взялись за их ремонт.
Все, что касается деревянной части - тут сельчане сами были доки. Могли и полы перебрать, и стены переложить, лишь бы был материал. А вот перед печами они пасовали: их, простоявших в воде не один день, надо было полностью разбирать и снова складывать. Мудреным этим делом владел в Учами только один человек - бывший фронтовик Михаил Семенович Иванов. Но он к тому времени был уже очень стар и давно не занимался кладкой печей.
А печь в доме, тем более в северных широтах, это все. Она и кормилица, и тепло дарующая. Одно слово - домашний очаг, воспетый в стихах и песнях. И если он дымит, плохо греет, жизнь в таком доме практически невозможна. А промокшие печи становятся именно такими. Если их только не отремонтирует мастер. Но где его взять здесь, среди бескрайней тайги, где от поселения до поселения не десятки - сотни километров?
Такой мастер был в Туре - в Илимпийском райсеверрыбкоопе работал печником Иван Егорович Суздалев. Вот его-то и попросили учамцы у руководства района прикомандировать в их село. И вскоре Иван Егорович прилетел с помощником Николаем Артемчуком ближайшим рейсом Ан-в и, долго не рассусоливая, взялся за дело. Я как раз тоже прилетел в Учами, только несколькими днями позже, чтобы описать в окружной газете последствия наводнения и то, как они устраняются.
- Молодец мужик - вкалывает от зари до зари! - так немногословно, но емко отозвался о Суздалеве управляющий Учамским отделением совхоза «Тутончанский» Григорий Бубеев. Примерно такого же мнения был о печнике и председатель сельского Совета Григорий Москвитин:
- Вы знаете, работает он с необыкновенной скоростью: за день печку выкладывает! К сожалению, командировка у Суздалева уже закончилась. Но ее по нашей просьбе в районе продлили, ведь печи у нас надо перебирать практически в каждом доме…
Естественно, захотелось увидеть представителя одной из древнейших на Руси профессий, поговорить с ним. Москвитин провел меня на место работы Суздалева - в дом ветерана войны и труда, знатного оленевода Антона Валентиновича Мукто. Это была уже не то девятнадцатая, не то двадцатая по счету печь, переложенная им за время нахождения в Учами.
Более того, как я с удивлением узнал, перебирать Суздалеву приходится очаги… собственной кладки. Оказывается, Иван Егорович жил здесь в свое время, работал механизатором. А очаги односельчанам строил по их просьбам в свободное от работы время. И они исправно служили людям по двенадцать и более лет, и вот лишь после наводнения появилась нужда в их ремонте. И судьбе было угодно распорядиться так, что «лечить» эти печи пришлось создавшему их мастеру.
- Так кто же вы по специальности: печник или механизатор? - спросил я его.
Иван Егорович, все это время расторопно укладывающий в тело печи кирпич за кирпичом и отрывисто говорящий со мной на ходу, сел на подоконник перекурить.
- Собственно печником-то я работаю, при районном рыбкоопе, всего год, - сказал он, затягиваясь сигаретой. - Основная моя специальность - механизатор… Оказалось, что механизаторский стаж у Суздалева около тридцати лет. После окончания профтехучилища трудиться он начал в Ванаваре (один из центров трех районов, еще недавно существовавших в Эвенкии, и объединившихся в один муниципальный район в 2006 г., после укрупнения Красноярского края - М.В.).
Работал в совхозе «Тутончанский», в Туринской нефтегазоразведочной экспедиции. Мог водить любую гусеничную и колесную технику, какая используется в этих северных широтах. Дело свое любил. Да уж больно тяжелое оно в условиях Крайнего Севера, и хотя Иван Егорович явных трудностей в своей механизаторской работе поначалу не замечал, она за многие годы все же подорвала его здоровье. Врачи запретили ему управлять тяжелой техникой.
А без дела этот трудолюбивый человек сидеть не мог. Вот и сгодилась отцовская выучка умению класть печи. В Ванаваре хорошо помнят знатного печника Егора Суздалева: не один десяток семей обогревают искусно выложенные им очаги. А помощниками ему были подрастающие сыновья. Так Иван Егорович продолжил фамильное дело Суздалевых-печников.
Печи бывают разные. Есть русские - огромные, на полхаты, это, по сути, дом в доме; есть круглые голландские; есть камины; и есть довольно незатейливые, на первый взгляд, кухонные очаги с плитой для приготовления пищи и обогревателем. Вот такие печи сейчас преимущественно и используются на селе.
Иван Егорович столько смастерил их за свою жизнь, что мог выложить любую - пяти-восьми - или десятиоборотку, с закрытыми глазами. Оборотки - это количество дымоходных колен; чем их больше, тем жарче печка, тем дольше держится в ней тепло.
В среднем на пятиоборотную печь уходит (это включая и вывод трубы) до 1200 кирпичей. Ровно столько раз надо поклониться и разогнуться мастеру, не считая наклонов за раствором, пока он полностью выложит печь. К концу рабочего дня - а в Учами у Суздалева он длился с шести утра до девяти-десяти вечера, - у печника спина гудит, как натянутая струна контрабаса. Оттого худ и жилист Иван Егорович, что работает не щадя себя.
Продленная в очередной раз командировка уже кончалась, а ему хотелось сделать для потерпевших бедствие людей как можно больше. Да и материальный стимул здесь - не последнее дело: печка - «стольник» на двоих (напомню, в ценах 1990 г.), в соответствующих пропорциях для мастера и подмастерья. Только что выложенные печи Суздалев уже давно не проверяет. Не потому, что времени в обрез, а поскольку дает железную гарантию своей работе.
Такие печки для него - «семечки». Вот перед Учами в Туре Суздалев выложил печь в пекарне-там пришлось попотеть и поволноваться. Сооружение сложное, выкладывать пришлось с чертежами в руках.
Два с половиной месяца возился мастер. На эту гигантскую печь ушло 28 кубометров кладки. А сколько разнообразных компонентов - строго по чертежам! - приняла в свое тело многотонная «печурка»: жидкое стекло, шамот, асбестовую крошку, известь, огнеупорные глину и кирпичи. Замена любого из этих компонентов каким-либо другим свела бы всю работу насмарку: ведь топка ее должна выдерживать адский - до 1200 градусов жар, да 500−600 градусов - камера. Семь потов сошло с Ивана Егоровича, пока закончил работу. Зато выполнил ее добротно и Туринская хлебопекарня затем много лет безостановочно радовала жителей вкусным хлебом.
А в тот раз Суздалеву так и не дали переложить все печи в Учами - руководство Илимпийского рыбкоопа вызвало его срочно в Туру. Необходимо было заняться обмуровкой котлов в котельной - зима не за горами. А тут еще срочный вызов в хлебопекарню: стало не хватать хлеба возвращающимся из отпусков туринцам, уходящим в тайгу с припасами охотникам. Понадобилось подремонтировать одну из старых печей, чтобы увеличить выпуск продукции. И, кроме Суздалева, некому оказалось выполнить эту работу.
Но в Учами он прилетел попозже еще раз и довел здесь работу до конца, никого не оставил без исправной печи. Без которой, как известно, в деревне, а тем более на Севере, не прожить.
Нет уже в живых Ивана Егоровича. Но по всей Эвенкии продолжают обогревать и кормить людей сотни очагов, искусно выложенных печных дел мастером Суздалевым.
Скорей бы пережить, сытую зиму и окунуться в голодное лето и начать подготовку к пляжному сезону.
Дайте мольберт художнику,
гвоздь с молотком сапожнику,
и алфавит поэту
бросьте, как россыпь звёзд.
Чистый звук - композитору,
тяжесть мук - инквизитору,
каждому - лучик света,
женщине - свежесть роз.
Дайте хоть шанс убогому,
лучший протез безногому,
тем, кто сегодня болен,
Господи, помоги.
Детям - понять учителя,
мирных побед - родителям,
ласточкам - чисто поле,
мне - тихий плеск реки.
Дайте кусок просящему,
лёгкость крыла летящему,
долю тепла и ласки
выплесните в эфир.
Близким - чуть-чуть внимания,
дальним - луны сияние,
и заиграют краски,
и обновится мир…
Ты что-же боль, меня не отпускаешь, и душу рвёшь мою на лоскутки, мне воздуха как-будто не хватает, и сердце рвётся птицей из груди. но будет день когда душа оттает, плохое всё оставлю позади, ну, а сейчас тихонько я шагаю, и Ангелу шепчу мне помоги…
Да, мы по-прежнему мечтою сердце лечим,
В недетский бред вплетая детства нить …
Все действа может хороши,
но лучшее из них-
нигде, ни в чём ты НЕ СПЕШИ,
пусть час то или миг.
Наше дело правое! А враг будет!
Вечер голову склонил,
И закрыт мой дом.
Растоплю-ка я камин
Берестой и мхом.
Лягу в белую постель
И усну в ночи
(А на улице метель -
Караул кричи!)
И приснится мне она,
Как весна зимой,
Петербургская княжна
С золотой косой.
Буду реять на ветру
Журавлем во сне
(Если только не умру
От любви к княжне).
А проснусь, услышу смех
У моих дверей,
Ведь «по всей России снег
И метет метель»!
Двери снегом занесет
До самих окон
(И подумает народ:
Может, умер он).