…Жизнь - это задача, которую ещё никто не решил без ошибок… Так, что не думай. о том, что было… Не гадай, что будет… Береги то, что есть… остальное будет, как задумал БОГ. А его планы всегда лучше, чем твои…
Когда-нибудь однажды в гастрономе
Я выбью сыра двести грамм и, руку
Протягивая с чеком продавщице,
Увижу вдруг, что рядом - это ты.
Я руку с чеком опущу. В сторонку
Мы к кассе тут же отойдём и будем
О том, о сём, о пятом, о десятом
Средь толчеи негромко говорить.
И ты заметишь, что давно не брита
Седая на щеках моих щетина,
Что пуговица кое-как пришита
И обмахрились рукава пальто.
Я ж про себя отмечу, что запали
Глаза твои, что неказиста шляпка
С тряпичной маргариткой и что зонтик
Давно пора отдать бы починить.
Простимся. И когда в толпе исчезнешь,
Мне вслед тебе захочется вдруг крикнуть,
Что разошлись, ей-богу же, напрасно
С тобой мы тридцать лет тому назад.
Любила ли она? Сама не знала. Он был магнитом и её влекло. Он был холодным, но дарил тепло.
Июнь. Мой первый в жизни трудовой отпуск! И в первый же его день я, полуголый, стою по пояс в Иртыше с совковой лопатой в руках…
Я уже работал до армии, целый год, на заводе ЖБИ, но когда мне должны были дать первый отпуск, мне дали… повестку в армию. Ну ладно, отслужил два года - и там отпуска не заслужил. Вернулся из армии домой. Да, с пару недель отдохнул, но это же нельзя назвать настоящим отпуском?
Устроился в тракторную бригаду сварным, старательно трудился, рассчитывая на полноценный отпуск: мотался со сварочным агрегатом САК между полевым станом в степи и станом кормозаготовительной бригады на лугу и заваривал трещины, поломки на всяких сельхозагрегатах. И вот когда подошла, наконец, пора заслуженного отпуска, со мной случилась совершенно неожиданная ситуация.
Я время от времени писал юморески, заметки в нашу районную газету (ну, появилась у меня такая тяга, опять же неожиданно для меня самого) и их печатали. И вдруг редактор прислал приглашение на собеседование. Съездил и, грубо говоря, опупел: мне предложили работу в газете!
Подумал, подумал, и согласился, терять-то мне было нечего. И не зря - работы интереснее просто невозможно было придумать. Отработал год (мотался по району в длительные и краткосрочные командировки и собирал материал для газеты), и наконец, получил отпуск по всем правилам: на 24 рабочих дня, с отпускными.
И куда я поехал отдыхать, как вы думаете? Аж за 25 километров от места своей работы, в деревню, в Пятерыжск! И ни о каком другом месте просто не помышлял. Только о рыбалке на Иртыше и любимом озере Долгое! И в этом ничего необычного не было: я здесь вырос, здесь прошло все мое счастливое детство, и я никак не хотел расставаться ни со своим многолетним увлечением, ни с милыми моему сердцу местами.
И вот я, как только я слез с автобуса и пришел в родительский дом, даже не попив толком чаю, переоделся, взял с собой большую жестяную банку, укрепил ее на багажнике велосипеда, к раме привязал совковую лопату и покатил, шурша тугими шинами по накатанной дороге, к спуску на луга и далее между сочно зеленеющими лугами, к сверкающему на ярком солнце Иртышу.
Проехал Рощу с ее вековыми кряжистыми ветлами, дальше грунтовка пролегла по самому обрывистому берегу реки. Я не спеша крутил педали, обдуваемый легким теплым ветерком, с наслаждением вдыхая аромат цветущих луговых трав, и прислушивался к безумолчному стрекотанию кузнечиков в высокой траве со стрелками дикого лука, разлапистыми купинами конского щавеля и строго вертикальными кисточками подорожников, щебетанию птиц и почти неслышному шуршанию прозрачных крылышек разноцветных и разномастных стрекоз, боевыми вертолетиками пикирующими за своей добычей - комарами и всяческими мушками.
Большая вода недавно ушла с лугов, чем и объяснялось буйное их цветение и всяческая оживленная жизнь мелких организмов. Но вот, немного не доезжая до места обычной стоянки сенокосчиков (сам всего лишь год назад трудился здесь) и пока пустующей - сенокос еще не начался, я замедляю ход велосипеда, затем слажу с него и веду его пешком за руль, всматриваясь вниз, под невысокий, всего метра с полтора обрыв.
Внизу негромко и лениво плещется Иртыш, издалека слышен зудящий гул и появляется белая точка, вырастающая на глазах. Это первая «Ракета», она идет со стороны Иртышска на Омск с горделиво задранным носом. Так, уже два часа дня. Солнце припекает все сильнее, рубашка начинает прилипать к телу. Очень хочется искупаться. И за этим дело не заржавеет - надо только дойти до нужного места.
Мимо с громким рокотом, пуская солнечные зайчики от окон пассажирского салона, пролетает «Ракета», с кормы ее мне кто-то машет, я тоже помахал - а че, не жалко! Спустя пару минут на берег под обрывом с шумом, нагоняя одна другую, обрушиваются высокие волны, под их ударами что-то с дребезжанием катается. Ага, я на месте!
«Ракета», взрезая водную гладь, Иртыш, стремительно удаляется, волны стихают и уже не бьются о песчано-глинистый берег, а вальяжно наползают на него. Из воды торчит длинная штанга с приваренной на конце поперечной железякой. Я ее тащу на себя и на другом конце обнаруживается приваренный корпус старого огнетушителя с обрезанным днищем. Это так называемая «турбина» - с ее помощью рыбаки, ловящие стерлядь на закидушки или, пуще того, перетяги, копают в реке, в глинистом дне «бормышей.
Это на самом деле личинки бабочки-поденки, живущие под водой в норках. Почему у нас их называли именно «бормышами» - до сих пор не знаю. Может быть, это переиначенное слово мормыш. Но мормышами называют личинок комаров, а никак не бабочек-поденок. Ну да шут с ними. На бормышей знатно ловится любая рыба, от язей о стрелядей, на которых я собирался пойти завтра с утра пораньше на Коровий взвоз, давнее излюбленное место закидушечников.
Правда, накопать этих белесых личинок со страховидными черноглазыми мордашками, с извивающимися наметками будуших крылышек на спинках, стоит немалого труда - они же вон где сидят, под водой, на дне. Я разделся и сначала с наслаждением искупался в теплом, быстром Иртыше. Немного поборолся с течением, понырял до звона в ушах, и то, что я был совершенно один в этом месте (правда, иногда слышался гул редких машин или дребезжание конных повозок, проезжающих на Иртышский паром), меня нисколько не тяготило.
Накупавшись, я сначала взялся за свою лопату - если бормыши попадутся ближе к берегу, то можно обойтись и без трехметровой «турбины», предназначенной для орудования на глубине, подальше от берега. Копнул раз, другой, но всякий раз течение сносило с лопаты порции донного грунта.
Наконец я приноровился и стал носить на берег почти полные лопаты грунта, издырявленного норками. Когда стал разбирать их руками, в каждой лопате находил пять-шесть жирных бормышей, недовольно шевелящих клешнястыми лапками. Я их осторожно извлекал и опускал в банку, наполненную чистой водой.
«Нормально! - радовался я в душе. - Этак я за полчаса наберу сколько надо бормышей…» А надо было штук хотя бы с полсотни (я ведь еще планировал сегодня и червей накопать - в общем, рыбалка предстояла обстоятельная - на пару закидушек и удочку-донку. Дорвался, что называется!)
- Эй, гражданин! Кто вам разрешил тут копать? - Вдруг услышал я над головой знакомый голос. Обернулся на него и заулыбался. На кромке обрыва стоял мой отец. Из-под козырька надвинутой на глаза кепки торчал его крупный, перебитый в давней драке у глаз нос, довольно ухмыляющееся, гладко выбритое лицо было уже порозовевшим от загара.
Увлекшись добычей бормышей, я не обратил особого внимания на звук подъехавшей повозки. Сейчас ее мне не было видно, но я слышал, как фыркала и переступала копытами, свистела бьющим по бокам собственным хвостом лошадь, отбивающася от паутов.
- Привет, пап! - сказал я.
- Вылезай, покурим, - ответил он приветливо. - Когда приехал?
- Только что, - сказал я, откладывая в сторону блестящую от влаги и выпачканную глиной лопату. - Ну, час-полтора назад.
Я вскарабкался на обрыв и присел рядом с отцом, как был, в мокрых трусах, на траву.
- На выходные приехал? - спросил папка, протягивая мне раскрытый портсигар. Я вытер руки о траву, осторожно вытащил из-под прижимной резинки папироску, дунул в мундштук.
- Сегодня же только четверг, - проговорил я уголком губ, прикуривая папирос от зажженной отцом спички. - Я в отпуск приехал.
- В отпуск? - переспросил меня отец, забыв бросить на землю догорающую спичку и лижущую сейчас своим зыбким желтоватым пламенем его заскорузлые пальцы. По-моему, он не чувствовал огня.
- Ну, - подтвердил я, затягиваясь терпким дымом «Севера». А в почти безоблачном бледно-синем небе самозабвенно заливался жаворонок, и я, если бы мог, подпел бы ему - так мне было хорошо и покойно на душе здесь, на берегу Иртыша, среди его источающих одуряющий аромат луговых трав. - На все три недели. На рыбалку.
- В отпуск. На три недели. На рыбалку, - повторил за мной, как заучивая, отец. И вдруг раскатисто захохотал - как он это умел, заразительно, закидывая голову назад и шлепая ладонями по коленям. - Ни на курорт куда-нибудь, ни на море, а домой, в деревню! Ай да молодец!
Потом перестал смеяться так же неожиданно, как начал. И сказал уже серьезно:
- Ну и хорошо. И порыбачишь, и мне кое-что поможешь по хозяйству. Ладно, я поехал. Может, ты со мной?
- Неа, - помотал я головой. - Я еще не накопал бормышей, сколько надо. А транспорт у меня есть.
И отец, зачем-то ездивший к парому - я так и не спросил, зачем, может отвозил кого, - сел в телегу и покатил в сторону села. А я полез обратно в реку. Мне еще надо было накопать бормышей…
Я - охотник со стажем. Но в тайгу выбираюсь только тогда, когда доставшийся мне в наследство от моих предков таежников зуд добытчика становится нестерпимым. И естественно, нет-нет да привезу домой дичь - глухаря там, куропаток, уток, а когда и зайца.
А тут такое случилось… В общем, дочурка у меня подрастает, души я в ней не чаю. Она была уже второклассницей, когда я вот так вернулся утром в понедельник из тайги с добытым огромным глухарем. И бросил его на веранде, потому мне надо было срочно появиться на работе. Даже жене не сказал, думал, сама увидит и наскоро его ощиплет да в холодильник пристроит.
Но жена что-то замешкалась и вышла на веранду только вместе с дочерью - проводить ее в школу, до калитки. И тут они обе видят распростершегося на полу глухаря: желтоклювый красавец, с красными бровями, темноперый, но с желтизной на крыльях и с отливающей бирюзой грудью. Ну и кровь на боку у него видна была.
Так вот, доча моя бросила портфель на пол (это мне уже жена потом рассказывала), прижала ручонки к груди и заплакала-запричитала:
- Ой, да какой красивый! И кто ж тебя убил и зачем? Ой, да лучше бы ты жил себе в лесу и никто бы тебя не видел и не трогал! Да у тебя, наверное, детки там остались, сиротинушки!..
Ты вот смеешься, а у дочки, оказывается, нервный срыв случился. В школу ее не отпустили, вызвали врача на дом. И два дня она провалялась дома с температурой и почти непрерывным плачем. Едва успокоили.
А я поклялся, что в лес больше ни ногой! Ну, или хотя бы делать это так скрытно, чтобы доча и подумать не могла, что я продолжаю стрелять дичь - не смог я поначалу насовсем отказаться от этой страсти. Ну и что ты думаешь, кого я обманул?
Однажды с приятелем втихаря выбрался в тайгу, куропаток пострелять, да наткнулся опять на глухаря. Сидел он на ветке огромной сосны, метрах в семи-восьми от земли. Ну, я его с тозовки и снял.
Вижу, глухарь кувыркнулся, но на землю не упал, а повис на ветке вниз головой. Подошли мы Егоршей, напарником моим, вплотную к сосне, а он продолжает висеть. Видно, что уже готов - крылья безжизненно висят, с клюва кровь капает. Но не падает.
Видимо, в предсмертной судороге намертво сжал ветку когтями, да так и завис вниз головой. Что делать? Лезть на сосну - высоко, ветви на ней начинаются где-то метров после трех, а у нас никаких приспособлений. Ну, стали стрелять по ветке.
У обоих тозовки, думаем, кто-нибудь из нас перебьет ветку. Но то ли снайперы из нас фиговые, то ли ветка очень толстая - ни черта у нас не получилось, хотя и выпустили мы не менее чем по десятку пуль.
Расстроились, сели покурить под сосной. И только я разок затянулся, как услышал негромкий треск над головой, и не успел ее приподнять - как сидел, слегка пригнувшись, так и свалился снопом на землю от страшного удара по шее и потерял на какое-то время сознание.
Очнулся я от собственного крика и от сильной боли в шее - это Егорша начал меня тормошить, чтобы привести в чувство. Встать-то с земли я встал, но голову ни поднять, ни повернуть в любую из сторон не могу - любое движение тут же отдается страшенной болью. А до дома - километра полтора, и мы без транспорта, пешком пришли.
Пришли-то за полчаса, а обратно шли - часа три, не меньше. Егорша одной рукой меня ведет, другой глухаря тащит, так и не бросил эту чертову птицу, которая чуть шею мне не сломала, и весу в ней оказалось пять с половиной кило!
Месяц я проходил с шейным бандажом, трещину обнаружили в одном позвонке. И больше ружья в руки не брал. Зато дочке мог с той поры чистой совестью смотреть в глаза…
Есть в мире хорошие люди,
Дающие сердцу приют.
Не те, что мечтают о чуде,
А те - что его создают.
Есть люди - надежда и вера,
Есть люди - улыбки и свет.
Как будто из сказочной эры,
Которой названия нет.
В природе, рождающей жадность,
Отсутствие чувств и цинизм,
Порядочность есть, деликатность,
Сочувствие и альтруизм.
У каждого разное счастье,
И разный до счастья маршрут…
Хороших - используют часто.
Хорошим - как правило, лгут…
Им больно. Но дальше упрямо
Несут они искры добра.
И держится мир не на хамах,
Какая б пора не пришла.
Все может случиться и статься.
Но все же желаю в пути -
Хорошим - такими остаться.
Другим - до хороших расти.
Все знают как жить,
Но деликатно умалчивают
Где
С кем
А главное
И на чьи деньги!
В каждом доме есть старый альбом!
Фотографии в нём не стареют,
Нам расскажет по ним, о былом,
И как-будто теплом нас согреет!
Чёрно-белое фото тех лет,
Сохранило, родных наших лица!
Многих с нами давно уже нет,
И с потерей… никак не смириться!
Вспоминаем о каждом из них,
Как зовут! где, когда и как жили!
Сердца стук аж немного притих,
Мысли, птицами вдруг закружили!
Всё хранит в себе старый альбом!
И когда мы его открываем,
Наполняется светом наш дом!
Мы душой будто в нём отдыхаем.
Алина Соловьёва
Март потихонечку уходит,
Апрель стоит у входа, ждет,
Тепло порядок уличный наводит,
А птицы совершают свой полет
Закончился наш праздник женский,
Нет больше праздничной суеты,
И стала жизнь спокойна каждодневно,
А нам опять чего--то не хватает,
Бежим, бежим , куда--то скачем,
Считаем дни до праздников своих,
Смеемся иногда, а чаще плачем
И хочется жизнь разделить нам на двоих.
Я ТЕБЯ НЕ ОТДАМ НИКОМУ"
- величайшая в мире ложь.
Всё в итоге придёт к одному:
и ОТДАШЬ и ПРЕДАШЬ и УЙДЕШЬ…
Я ТЕБЯ НЕ ОТДАМ НИКОМУ "
-утешала сама я себя.
И хотела услышать в ответ;
Ты моя, лишь моя, ты моя.
Сердце билось с тобою сильней
И летела на крыльях к тебе.
Улыбалась при виде тебя
И теряла свой разум земной.
Изменилось все в один миг
Ты ушел и забыл про меня,
К той, которая чуть на миг
Для тебя красивей была.
Ты ее целовал, может быть
Прижимая в танце к себе,
Ну, а я смотрела и в миг
Сердце больно билось в душе.
Для меня вы оба свои,
Но предательство с двух сторон!
Кто из вас виноват ты иль он?
Так разбилось вся дружба у нас,
Пронесённая через года
Ты сказала мне у двери
Ты прости, подруга прости.
Не хотела терять я вас.
Только вышло все ведь все не так.
И в итоге пришло к тому
Что в ответ прозвучали слова:
«И отдам и предам и уйду»
Научиться бы нам приходить, когда просят,
Уходить незаметно, если мы не нужны…
И пустые слова, и обиды отбросить,
Нам не должен никто - значит, мы не должны…
Научиться бы нам с полуслова и взгляда
Понимать и прощать самых разных людей,
Научиться бы нам в красках дня и заката
Видеть новый рассвет, всё в себе примирив,
Научиться бы не торопиться куда - то,
А принять всё, как есть, ничего не забыв!!!
Ненавидящие своих подчиненных люди зачем идут в начальники?!
Отношения не консервы - могут быстро испортиться, если будет холодно.
У женщины всегда должно быть время:
Хоть пять минут - на чашечку мечты…
Чтоб, отодвинув вечные проблемы,
Уйти на этот миг от суеты.
Мне говорят, живу опасно.
а мне ведь риск, необходим,
он в кровь, вгоняет мне адреналин.