Драму в жизни своих родителей я наблюдал из первых рядов.
Мало того, что сейчас очень тихо и темно, я всё равно так же по-прежнему ничему не доверяю, даже тому, что сейчас живу и осознаю, что я жив. Каким-то образом я сейчас нахожусь в каком-то пространстве, наполненном тьмой и ничем более. Эх, а я-то всем всегда-то и утверждал, что «чёрный» - мой любимый цвет. Да, я люблю его, но люблю его на различных вещах, но вот, чтобы он был в каком-то мраке, где я, разводя впереди себя руками ничего не чувствовал, мне совсем не по карману, который тоже у меня отсутствует, как и поле зрения. Нащупав себя в этой темноте, в которой уже явно не будет существовать свет, я обнаружил на себе только нижнее бельё и по такой свободе и их форме, я понял, что это семейники. Кроме всего, что я вижу и ощущаю, - только страх, а объяснение тому, что моё бедное сердце уже длительное время колотится. Мне казалось, что здесь нет времени и пространства: может это и есть чёрная дыра? Мне было страшно двигаться - вдруг один шаг и я полечу в пропасть, куда-то глубже, где теперь будет смерть, а не мои рассуждения, где я. Не смотря на то, где я, и почему, я не смел звать на помощь, потому что был не глуп, потому что я знал, что никто не придёт.
Устав стоять, я сел на пол. Я почувствовал холод на своей заднице, рукой провёл по полу и нащупывал немного впалые линии по периметру в виде квадратов. Я постучал пару раз по полу - звук был как от плитки. Я встал. Темнота всё ещё пугала меня. Единственным желанием моим было - это то, чтобы хоть где-то загорелся свет. Пускай даже за тысячу километров, но я буду знать, что он там, и что я обязательно к нему пойду, к своему единственному спасению. Голове моей было жутко холодно, я пощупал свою макушку и, к своему величайшему удивлению нащупал то, чего как раз нету: я был лысый.
«В армии отслужил, теперь и по второму кругу, что ли? - думал я про себя. - По контракту вроде как не оставался, что же это, а? Отзовись!» - я заорал во всё горло, что есть.
В этой комнате раздался душераздирающее эхо, напугавшее меня самого. В своём же голосе я уже чувствовал страх; мой клич ничего не значил для этого места… Это как гроб, только просторнее, где чуть больше кислороду и передвижения.
Такими темпами, хотя этот темп даже «самым медленным» назвать нельзя. Это была вечность. Смутная вечность, в которой я лежал и страдал. Я - никто. И знать меня никак. Теперь никак…
Я свернулся калачиком у найденного угла. Лёг ему спиной, чтоб уже наверняка. Я обнял себя, представляя кого-нибудь, кто может дать мне надежду в своих объятиях, в своей доброте и просто в своей человечности. Мне не важно, кто это был бы: бомж, преступник, политик, великий гений - мне важно, чтобы кто-то просто был…
Я лежал так долго. Я вообще забыл о времени, забыл, что оно есть. Я думал о матери, о сестре, о друзьях, которые незадолго до этого «события» меня бросили. Никого по жизни не предавал. Я не курю и не пью, - хотя сейчас бы сделал и то и другое одновременно, вместе, чтобы забыться и потерять на долгие мгновение сознания, чтобы не знать где я, а если и не знать, кто я - то и не надо: сейчас я уже для себя просто существо, которое имело неплохую личность, неплохой ум, образование, но в итоге всё растерял. Я словно был вновь в утробе, только холодной и тёмной, и будто ждал своего часа, чтобы вновь появиться. Мой плач был почти тих. Я старался не рыдать так, как вдова, оплавившая своего любимого мужа. Моё тело тряслось от слёз, но каким-то образом я представлял, как я выгляжу со стороны, оттого я плакал сильнее. Любопытно всё то, что у каждого жизнь своя, разная, но моя - не особенная. Я оказался в совершенной пустоте, где кроме холодного кафеля и меня ничего нет. В своей голове я рисовал свет, я пытался своим взглядом всё как-то оживить, дать цвет, краски, предметы, но я не мог… совсем не мог…
«Как жаль, что судьба избрала для меня это место…» - снова подумал я, уже перестав плакать, потому что уже это стало скучно, надоедливо, мне хотелось уже думать о чём-то более рациональном, чем о чистилище и аде.
«А что ж не рай-то, а? Почему не рай-то, а… Почему, судьба, почему?..» - сказал я в слух, в своём заплаканном голосе, в котором иссяк человеческий дух, и наступило отчаяние.
Теперь, наконец-то, моей инфернальной вечности настал конец - загорелся свет. Может всё это какая-то фикция? Может я болен, сам того не осознавая, может оно так и нужно? Может я просто плохой человек…
Однако в это мгновение, в моей голове прозвучала когда-то давным-давно былая фраза: «Всё лучшее покупается ценой великого страдания». Кажется, моё горе было отличной ценой, чтобы своей силы мысли завоевать то, что мне на данный момент так дорого. Мне свет был дороже свободы; для меня свет - уже свобода. Пусть на мне будут тысячи кандалов, но я буду при свете, для меня это уже что-то неописуемое для человеческой радости, величайшей потребности; это - измученное тело, страдающее не от внешних болей, а от тех, которые внутри, и эти боли - желания, которые не осуществимы никем и ничем. Я не знал своего спасителя, не знал, кто включил свей, находящийся на потолку, высота которого метра три или полтора. Слёзы высохли, и при этом ярком светодиодном свете я обрёл смирение и утешение: я лёжа посмотрел в другой угол комнаты, легко улыбнулся и сказал:
- Как же здорово… как хорошо, как же хорошо, что я не один…
В том углу был какой-то тощий парень, скрюченно лежавший в углу, видимо спящий; на шее его тёмно-серебряный кандел с длинной, тонкой цепью, конец которой вбит в тот самый угол. Парень тот был так же в нижем белье, как и я: белые семейники. Наше положение с ним очень отличалось - я был немного полненьким, а он худым, я был лысый, а он нет, я без стального поводка, а он с ним…
Я встал и стал неуверенно пробираться к нему, не то боясь его разбудить, не то доверясь этой «реальности», что передо мной точно человек, не какой-то манекен, или реалистичное пугало, наполнитель в котором тысячи маленьких бумаг со словами «Ты здесь один. Ты не уйдёшь».
Достигнув той точки, где я стоял и смотрел на него, полностью уделяя своё внимание ему, я его слегка пнув ногой в бок, чтобы он очухался. Он мгновенно вскочил в такой ярости, в таким выражением лица, словно у него агония, а я - смерть, только в дешёвом, смешном виде. Это был китаец, юркий, взбесившийся. Он хотел кинуться на меня, но отскочил; он был напуган, как и я. Через пару секунд я догадался, что сказать:
- Тише, тише, парень, тише… тише, всё хорошо. Мы вдвоём… - сказал почти что шёпотом я, жестикулируя руками лёгкие, плавные движения рук вверх и вниз.
Он замер. Посмотрел на меня и, кажется успокоился.
Далее я стал что-то говорить, но он меня не понимал. Я-то русский, а он - китаец. Я вообще не смыслил, как он сюда мог попасть, как и я. Почему мы? Мы оба? И зачем?
Китаец стал что-то мне говорить на своём языке, но я не понимал. Оттого, что я прибывал в недоумении и выражал соответствующий взгляд, он стал ещё пыльче себя вести, требуя от меня слова и понимания.
Дверей тут не было вообще. Я ума не мог приложить, как мы здесь оказались, словно просто произошли, как микробы. Не выдержав его требований, которые я понимал по его поведения, я не выдержал и заорал на него:
- Чего ты орёшь, а, дрянь? Чего ты орёшь, паскуда? Хватит орать! Сядь и сиди ровно - я что-нибудь придумаю, чтобы вытащить нас отсюда! - я тыкал ему указательным пальцем в пол, чтобы он послушался, слюни из моего рта вылетали потоком, словно они были гильзы моих грубых слов.
Он меня совершенно не понимал, но он моего вздора он притих, и уже не был там борз. Значения моих слов его не ранят, но какой-то сдвиг они явно имеют. Я просто сел на кафель спиной к стене и прижался к ней. Китаец сделал тоже самое. Он уже устал, он молчал и тупо своими узкими зенками пялился в меня. В это мгновение я ни о чём не думал, я просто смотрел ему в глаза, и в дали не мог разобрать их цвет, но я сказал:
- Давай дружить? Я - никто, а ты кто?
Он молчал.
Через какой-то миг он начал дёргать губами.
- Я… Я-й не понимай харашо по-русский… - начал он, но на моё счастье это был уже прогресс того, что он может говорить на моём языке.
- Великий и могучий русский язык, ты говоришь! - воскликнул я, подняв свои руки. Я пал на четвереньки и, как голодная собака, приполз к нему и обнял, пока он в этот момент стоял на коленях.
Я его обнимал, а он меня нет. После того, что я не почувствовал на себе взаимных объятий, через миг он догадался сделать их, и теперь я не почувствовал себя в страшном одиночестве.
Мои желания сбылись: я увидел свет и человека.
После этого мы долго молчали, но у нас уже стали урчать животы, и с каждым разом всё громче и громче. Время шло-шло, а жрать хотелось сильно. Спустя какое-то время, когда мы задремали, я проснулся и поглядел на него - он дрых. Я встал и уж, не вынося голода, схватил его за волосы и стал бить об кафель, пока он не умер. Кажется, я проломил ему череп. Весь белый кафель теперь тоже избавился от одиночества своего цвета, теперь по нему текла река жизни, придавая и ему оттенок жизни. Я убил китайца и стал отрывать его голову от шеи. Я тогда грыз её, кусак, но в моменты пока я её отцеплял, я уже и наелся и напился: я теперь был похож на зверя.
Голова начала потихоньку-потихоньку отрываться, и я её снял и в злобе за то, что долго с ней мучился, швырнул об белую, как кафель, стену. Стена тоже стала в большом пятне крови. Обезглавленное тело лежало не издавая языком тела конвульсии. Я освободил его шею от стального ошейника, но…
К своему великому ужасу, внутри него, на его круглой стенке были впалыми вырезанными буквами слова: «Читаешь это? Поздравляю: ты теперь точно никуда не уйдёшь. Ты теперь здесь навсегда. Кушай его тело, толстячок, кушай. Жри, зверь, жри. Тебе хватит его ещё на долго»
Когда я это прочитал, я пал на колени со всей силы, что мои коленные чашечки содрогнулись. Я был весь залит в крови, стальной ошейник выскользнул у меня из рук и упал на тоже самое место с очень ошеломляющим грохотом. Кажется я разбил кафель…
Своим стеклянным, уже бессмысленным взглядом я смотрел на стену перед собой и заорал со слезами:
- Н-е-е-е-е-е-е-т! - после чего я встал и схватился руками об голову, развернулся к тому углу, где лежал я и со всей дури побежал к нему, выставив голову вперёд. Моя последняя мысль была такой, когда я был весь залит в крови, но и из меня хлестала кровь: «Кажется, я разбил кафель… Кажется, я разбил свою голову…»
Читала «Мадам БоварИ"* я две ночи,
Срасталась душою с героями,
Душа трепетала, но бедные очи…
Читать с телефона им трудно, короче,
Такого масштаба истории.
Но я, не в пример им, упрямая дама, -
Прочла до финала стоически,
Флобера** роман-эту жуткую драму,
Представив себе слишком всё панорамно,
Вживую увидев практически.
Читала «Мадам Бовари» я две ночи,
Завидуя звёздности автора,
Не зря напрягала, друзья, свои очи,
Душой окунаясь в словесный источник,
Сильней поумнеть чтобы к завтрему.
Каждый день на планете земля идёт борьба за жизнь, особенно, когда наступают холода,
а в зимний период, вообще, без передышки…
Часть 1.
Зимой она с большим трудом просыпается по утрам, ей совсем не хочется вылезать из-под тёплого одеяла, но чтобы в доме сохранить
жизнь себе и своему коту Ваське, хрупкая на вид, пожилая женщина, заставит усилием воли откинуть жалость к себе в угол своего сознания:
- Не думать, ни о чём не думать! Просыпаемся, одеваемся как капуста, и идём за дровами!
Заставит себя сесть на диван, спустит ноги на ледяной пол, который остыл за ночь, засунет ноги в валенки самокатки и начнёт тихонечко
натягивать на себя свои тёплые вещи. Боже мой, с каким же ей большим трудом достаётся каждое утро эта простая процедура - одеть себя, все мышцы тела её плачут навзрыд от боли, а душа, полуживая от горя, продолжает полушёпотом цепляться за жизнь:
- Васька, родной мой, сейчас мы с тобой растопим нашу печку, мы сегодня ещё живы, сейчас, мой хороший,
я тебя покормлю, одни мы с тобой остались, одни!
Серый кот с большими, задумчивыми глазами от старости, с белой грудкой, одним ухом, оставшимся от боёв за свою территорию за 18 лет жизни, с половиной хвоста, спрыгнет словно слон с дивана, их общего спального места, и ласково, но уже молча, беззвучно открывая свою пасть, потрётся об её валенки. Эльза Эдуардовна, отдавая всю любовь своему коту, которая теплится ещё в её добром, большом, истекающем кровью от раны, сердце, погладит своё оставшееся единственное счастье в её доме, и, с побежавшими слезами маленькими капельками по щекам, побредёт в дровник за кусочком жизни, за дровами…
Старшего сына, 45 - летнего, Эльза Эдуардовна схоронила год назад, умер от инфаркта миокарда, на следующий день, как выписали его с больничного листа и отправили на работу. Полгода назад умер муж от инсульта, не успели довезти до больницы. И месяц назад нашли младшего 40 - летнего сына с отрезанной головой…
Часть 2.
Не выплакать,
не выстонать,
не выплеснуть
боль горя за… ушедших…
С трудом она затащит охапку из шести берёзовых полешков в дом, открывая, и закрывая двери, сначала в сенках, затем входные двери в доме. Опустится на колени перед печкой, чиркнет спичкой о боковину коробки и, подожжёт щепки, с вечера затолканные ею в печь.
Огонёк сначала ей подмигнёт, один раз, другой, а затем, весело прыгая, начнёт с щелчками танцевать гопака по всем щепочкам.
Эльза Эдуардовна улыбнётся, через слёзы, которые теперь у неё всё время капают, капают, капают, и затолкнёт в спасительный зев прожорливой печки полешки, которые успели при жизни наколоть и заготовить не на один год её заботливые сыночки.
Кот Васька будет сидеть рядом с ней и смотреть с тихой благодарностью, как хозяйка пытается продлить им совместную жизнь.
Она не сможет сразу встать, когда закинет дрова в топливник печи, и прикроет поддувало или зольник,
а с трудом отползёт от печки, сядет на полу и выпрямит ноги, они стали у неё непослушные, бесчувственные, после всего случившегося,
но ещё не пережитого ей горя, да и переживётся ли оно?
Ноги её теперь сгибаются и разгибаются только после того, как она их разотрёт. И каждый день у Эльзы Эдуардовны остаётся всё меньше и меньше сил.
Возможно ли выжить пожилому человеку после таких событий?!
- Васюнечка мой, лишь бы нам вместе с тобой умереть, ты хоть меня не оставляй! - будет шептать она, глядя на кота, и, растирая ноги…
В прошлом году к дому Эльзы Эдуардовны подвели и водопровод и газопровод, проведенные работы старший сын сумел организовать и оплатить, но из-за его же внезапной, никем непредвиденной смерти, а затем такой же непредсказуемой смерти мужа её, в дом завести коммунальные блага не успели. Ладно хоть печка цела осталась, не стали её разбирать, оставили как альтернативный вариант для обеспечения тепла в доме, на всякие случаи, да обстоятельства.
Электроотопление, которое функционировало при живом муже и живых детях, теперь ей не оплатить, да она его и включить-то бы не сумела.
Вся надежда оставалась у неё на младшего сыночка, что он сможет помочь и пережить их общее горе, да и поможет дожить ей достойно жизнь, но теперь и его нет.
Старший сын был для неё солнышком, ласковый и улыбчивый, не дано ему было познать отцовства, не оставил он ей внучат. Заботился
он о родителях, как мог, как умел, каждый день заходил к ним, рядом дом построил, жил с тихой, верной женой в мире, которая после его смерти, продав их дом за бесценок, очень дёшево, сразу же переехала в другой город к своим пожилым родителям.
Младший тоже был заботливый о родителях, но был в последние годы жизни хмурый. Развёлся с первой женой, почти 20 лет назад, оставил её с ребёнком, дочкой малолетней, она тоже переехала в другой город, да неизвестно куда, даже адреса никому не сообщила. Он на сбербанковский счёт ей алименты переводил, да и не искал он первую жену, не по - любви женился в молодости, а потому что забеременила она, родители настояли. Женился второй раз младший сын на белокурой, высокой, длинноногой красотке, у которой на уме только гулянки были, не слушал советов ни матери, ни отца.
А как же заболело сердце у Эльзы Эдуардовны, когда она впервые увидела красавицу младшего сына,
словно ведьму в ней высмотрела душа её. Со слезами умоляла сыночка не связываться с ней, да ничего не помогло.
Перед тем, как два месяца назад исчезнуть, младший сын сказал своей матери, что будет разводиться с ней, так как загуляла она от него, детей у них не было, и он решил вторую жёнушку оставить ни с чем. А делить-то было что, квартира в лучшем районе города, автомобиль иномарка - новый, побольше миллиона стоивший и купленный им, жена была с иголочки одета, обута, работящий он был, а она не работала, ногти берегла.
Нашли его останки тела в лесу, грибники. Да и убийц нашли, его второй жены сожитель, с кем она загуляла, он убивал, голову отрезал, а она смотрела…
- Не послушался ты, меня, соколик ты, мой младшенький, ведьмой она к нам в дом зашла, ведьмой и вышла! - тихо со стоном приговаривала на могиле в день похорон у сына Эльза Эдуардовна. - Вот видишь, сынок, она тебе голову - то и отрезала, а у меня сердце вырвала…
Эльза Эдуардовна сидя на полу повернётся к своему родному, умному, доброму коту и прошепчет ему:
- Ну, вот, Васька, сейчас у нас в доме тепло будет. Васюнечка мой, а может мы с тобой уже не на земле?! Ничего, скоро уж мы с тобой
встретимся с нашими ненаглядными, скоро…
А в печке будет радостно пылать огонь, разливая тепло и жизнь по - всему её дому.
(Рассказ основан на реальных событиях, имена изменены.)
Поговори со мной, ветер в ночной тиши,
Стань моим другом, давнишний сердцу враг
И расскажи мне как я не умею жить,
Кутаясь в драповый, старый, потертый фрак,
Сбросив знамена и флаги свои сложив
В кучу истлевших мундиров и ржавых шпаг…
Поздно из пепла и сажи пожитки тушить
В панике бегая сворой дворовых собак,
Точно был шабаш, но ведьме положен костёр.
«Хлеба и зрелищ!» - суд из народов решил,
Тело пылает, вызвав елейный восторг,
Пламя растёт, с ним же растут виражи.
Поговори со мной, вынеси приговор
И не забудь поострее достать ножи,
Лезвием бритвы сделай любимый топор,
Вызови страх в мире иллюзий и лжи.
Я хочу думать, что так летать нельзя;
Чтобы узнать, нужно ещё пожить,
Вместо коня ставить вперёд ферзя,
Клетки доски - ступени и этажи.
Бьются фигуры: на пол летит фарфор,
Звуком и треском, будто летят гроши
Под ноги нищему, как несомненный укор,
То ли «проваливай», то ли кричат «дыши»…
Спой мне, пожалуйста, ветер в лесной глуши
И захвати с собой мой отшумевший прах,
Лунною ночью выйди на тёмный отшиб,
Здесь меня не было, пепел истлевший - знак.
Смерти нет, есть только переход
От физического плена в мир сакральный,
Где душа взлетит, отбросив гнёт,
Словно лист осенний - тихий и печальный.
Как звезда сквозь длинный коридор,
Устремится к вечности, отдав сиянье.
Где любовь, как пламенный костёр,
Тянет душу за пределы мирозданья.
И оттуда… матери, отцы,
Смотрят вниз с неиссякаемой любовью.
С памятью, где слёзы, смех… рубцы,
Поменялись на распятье в изголовье.
Где гвоздик огонь свечой горит,
Пред портретами с чернеющей каймою.
В горле комом, где слова молитв
Застревают… пред кричащею душою.
Вас забрала синь за Ваш огонь,
Излучался что любовью в Ваших душах.
Нам, оставив скорбь свинцовых волн,
Да обломки лайнера на тёмной суше.
Доктор Лиза… плачет вся страна!
Жизнь не раз дарила малышам в ладони,
Чтобы крохам больше не страдать…
Мир весь грешный встал перед тобой в поклоне.
Все мы гости севшие на борт,
Где у каждого своя есть остановка.
В Мир отдать своей души восход,
И остаться в фото с чёрной окантовкой.
Свет судьбы запечатлит строка,
Где улыбки Ваши будут жить нетленно.
Вечная Вам память… на века,
Под серебряным крылом над морем пенным…
Сергей Грицай
Костя Лисицын активно ухаживал за Дашей Максимовой, вернувшейся в ФЭС. Он катал её на байке по ночной Москве, ласково называл Лисичкой, иногда баловал подарками с не особо большой зарплаты оперативника.
Вот только жениться Костя не спешил. То ли ему пока некуда было приводить молодую жену, то ли он ждал чего-то…
В середине дня после доклада Рогозиной, Лисицын забежал в лабораторию, где Максимова искала информацию по последнему делу.
- Представляешь, Даш, - радостно начал он, едва накинув халат на плечи, - Юлька возвращается!
- Поздравляю, - кивнула женщина, не до конца вникнув в смысл сказанного.
- Мы теперь больше времени вместе проводить будем! - продолжал довольно Костя.
Максимова застыла, затем резко повернулась к нему.
- Я рада за вас, Константин Львович, - сухо произнесла она, затем выхватила распечатку из принтера. - Извините, мне к Галине Николаевне надо, - она увернулась от Кости и вышла из лаборатории.
- Даша, что-то случилось? - поинтересовалась Рогозина, когда программист закончила доклад. - Только не говори, что всё нормально, у тебя голос дрожит. С Костей поругались?
- Галина Николаевна, можно чистый лист бумаги и ручку? - вместо ответа попросила Максимова.
- Держи, - протянула Рогозина, Даша быстро начала писать, а затем вернула лист обратно. - Заявление? Ну-ка, - начальница села напротив молодой женщины, - рассказывай.
- Я не хочу наступать второй раз на те же грабли, - всхлипнула Дарья и полезла в карман халата за платком. - Пусть он будет счастлив с ней, с Юлей.
- Знаешь, Даша, - мягко коснулась её руки Галина, - не решай сгоряча. А вдруг ты ошибаешься? - но Максимова замотала головой. - У тебя вроде накопилось несколько отгулов? Вот и используй их.
- Спасибо, Галина Николаевна, - кивнула программист, - и простите.
- Всё будет хорошо, - улыбнулась Рогозина, - вот увидишь.
Когда Максимова ушла, полковник порвала её заявление и вызвала к себе Лисицына.
- Проходи, Костя, присаживайся, - указала она рукой на стул.
- Что-то случилось? - недоумённо посмотрел он на начальницу. - Загвоздка в деле?
- Костя, скажи мне, - Галина села напротив, - ты Дашу любишь?
- Люблю, - уверенно ответил он, - она такая чудесная, милая. Мне с ней уютно.
- А Юлю? - внимательно посмотрела на него Рогозина.
- Она замечательная, - пожал плечами мужчина, - хорошая напарница, верный друг. Но чувств у меня к ней уже нет. Чёёёрт! - он посмотрел на сидящую напротив женщину и стукнул ладонью по столу. - Я же имел в виду, - Костя нервно провёл рукой по волосам. - Галина Николаевна, - поднялся он, - разрешите мне уйти?
- Иди, Костя, - кивнула Рогозина. - Всё будет хорошо, - повторила она ту же фразу, что до этого сказала Даше.
Выйдя из кабинета, Лисицын набрал номер, но звонок сбросили. Он направился в лабораторию, и тут же его окликнул женский голос.
- Товарищ майор! - к нему подошла Соколова. - Далеко это Вы намылились?
- Спасать свою личную жизнь, - снова набрал номер Костя и снова получил отказ.
- И чем же ты так обидел Амелину? - язвительно произнесла Юля. - Не оценил длину юбки нашей принцессы?
- У Оксаны свой жених есть, - буркнул Лисицын. - Извини, Юль, мне некогда, - пытался обойти он напарницу.
- А работать кто будет, товарищ майор? - скрестила руки на груди капитан.
- Там в буфете Котов должен быть, - махнул рукой Костя. - Но если что, он женат.
Не дав Соколовой ответить, Лисицын свернул в лабораторию. Тихонов в наушниках прослушивал записи разговоров подозреваемого.
- Вань, срочное дело! - едва не закричал Костя. - Найди мне Максимову!
- А звонить не пробовал? - не отрываясь от монитора, пробурчал Иван.
- Тихонов, - стал наступать на него майор, - я тебе сейчас сломаю что-нибудь!
- Тихо, тихо, - застучал по клавиатуре Иван. - Надо, значит, найдём.
Лисицын нервно заходил по лаборатории, то и дело сбивая попадающиеся на пути стулья.
- Мебель не ломайте, товарищ майор, - не отвлекаясь от компьютера, заметил Иван. - Не определяется телефон. Видимо, Даша не хочет, чтобы её нашли.
- Куда же она делась?! - в сердцах Костя пнул попавшийся под ноги стул.
- А как насчёт домой к ней поехать? - повернулся к нему Иван. - Да оставь ты мебель в покое! - придвинул он стул ближе к столу.
- Будь на связи! - кинул на него халат Костя и выскочил из лаборатории.
На звонок в дверь никто не отвечал. Лисицын приложил ухо к двери и прислушался - тишина. Он достал связку ключей, нашёл нужный.
- Даша! - прошёл он внутрь квартиры. - Рыжая! - тишина.
Костя обошёл всю квартиру, профессиональным взглядом отметил, что нет сумки на колёсиках.
- Уехала, - он распахнул шкаф, точно: две полки пустые.
- Вань, - снова набрал он номер, - посмотри ближайшие рейсы.
- Уже, - послышался голос. - Ни на поезд, ни на самолёт Максимова не регистрировалась.
- Куда же она могла деться? - ударил кулаком по шкафу Лисицын.
- Сбежала лисичка-сестричка? - хохотнул Иван. - Спряталась в норку глубокую?
- Вань, не издевайся, - продолжал осматривать шкафы Костя. - Что ты сказал? - застыл он. - Я знаю, где она! Ты - гений, Тихонов! - он отсоединился и выскочил из квартиры.
- Я всегда это говорю, - зевнул Иван, опуская голову на стол и закрывая глаза.
Максимова сидела в полупустом вагоне электрички, прижавшись щекой к стеклу. Разобранный телефон лежал в сумочке, которую женщина крепко прижимала к себе.
- Всё будет хорошо, - проговорила она про себя фразу, сказанную ей Галиной Николаевной. - Все будут счастливы, - всхлипнула Даша. - Главное, не мешать этому счастью. А с ней ничего не случится.
Женщина очнулась от громкого голоса, объявившего следующую станцию. Она стёрла ладонями слёзы, закуталась потеплее в шарф и направилась в тамбур.
Электричка подошла к станции. Даша вышла на платформу, огляделась и, вдохнув морозный воздух, направилась в сторону дачи.
То и дело вытаскивая застревавшие в глубоком снегу колёсики сумки, Максимова не замечала байка, стоявшего у калитки. Когда же она, наконец, перешла на другую сторону дороги, то растерянно остановилась, увидев знакомую фигуру.
- Не удалось Лисичке замести след, - схватил её в охапку Костя.
- Откуда ты здесь? Зачем? - забормотала Даша, уворачиваясь от его поцелуев.
- Да я нас с тобой имел в виду, когда говорил о времени! - загорячился Лисицын. - Не нужна мне никакая Соколова! И никто мне кроме тебя не нужен, понимаешь?! Никто!
Продолжая одной рукой прижимать к себе Дашу, другой он подхватил сумку и направился к дому.
Теперь уже можно с уверенностью сказать, что всё у них будет хорошо!
КОНЕЦ
Жизнь - вьюга драм и поединков,
Под небом, полным бирюзой,
Я, может быть, одна снежинка,
В ладони ставшая слезой.
Станем ли мы повестью?
Или останемся… фразами…
Ты-мои сделки с совестью…
Ты-мои игры разума.
С сердцем война неравная
Нужная ли… ненужная?
Ложь во спасение раненых-
Звать это всё… дружбою.
Драмы - банальны, пока не станешь
главным героем банальной драмы.
- Мы прокляты жить. Ставить глупые цели и сразу о них забывать, когда какая-нибудь дамочка прикидывается твоей вселенской любовью. Понимаешь о чем я?
- Ты хочешь сказать, мы все полные идиоты?
- Точно, именно это я и хочу сказать. Нет, на самом деле есть парочка человек, кто не входит в этот кружок.
- И что нужно, чтобы не быть идиотом?
- Думаю… нужно каждый раз стегать себя ладонью по щеке, когда появилась мысль: - «А может бросить все, и жениться на ней» - немного подумав, ответил я.
- Получается, мы с тобой не круглые идиоты, мы же сидим сейчас в чертовом баре
- Частично, человек рождается с основной идеей продолжения рода, бывают сбои в конвейере и появляются люди из «ряда вон». Но ты, не знаешь, как изменить этот засыхающий мир?!
- Извини, я еще молодой, вполне умный, даже немного красавчик, придумаю.
- Твоя молодость не стоит и гроша. Таких, как мы, молодых красавцев, миллионы. Я говорю о чем-то феноменальном.
- И о чем?
- Не знаю мать твою. Ты что издеваешься? Если бы знал, мы бы тут не сидели. Хотя может и сидели. Но, я совершенно точно не подумал, что мы идиоты, - продолжил я, повысив тон.
- Ты прав, мне остается только согласиться.
- Сегодня мы выйдем отсюда другими людьми. Слышал о Чарльзе Буковски?
- Вроде писатель?
- И поэзией он тоже увлекался. Не любил я никогда рифмы, но один стих я прочту тебе на память.
- Господа, добрый вечер. Вижу веселье уже в полном разгаре. - поприветствовал нас пришедший Влад, а с ним и Макс.
- Еще чуть-чуть и вы бы опоздали. Прошу к столу.
Я был рад этому вечеру, неделя выдалась адски тяжелая. Это все недосып, он делает из человека полузомби, да еще сволочь. Да и загрустил, вспомнил её. Всегда есть какая-то она, которуюмы вспоминаем.
Все должно быть не так. Нужен поступок. Я почувствовал, как по моему позвоночнику побежал холод. Так бывает, когда не знаешь что делать дальше.
Любовь, да, я слышал о таком, испытал в полной мере. Это похоже на поход в магазин, когда хочешь свежих фруктов, а выходишь и понимаешь, в руках кусок прошлогодней протухшей колбасы. А может, я ошибаюсь.
В жизни важно сделать три вещи: напиться, подраться, полюбить и умереть, последнее это не обязательно, но врятли вы откажитесь.
Сейчас я вижу только один выход, надраться, как следует, а там как пойдет. В пять утра, мы шли по проспекту, напевая песни. Казалось, вечер подходит к своему логическому завершению и всем бы хорошо разойтись по домам. Но сказка не должна заканчиваться так быстро.
- Пойдем на крышу? - сказал Макс.
- Какую к черту крышу,
- Вот такую, ту крышу, смотри - он указал на высотку, - я знаю, там открыт проход.
5:30 утра.
Я встал на самый край и расправил руки в стороны. Глубокий вдох, я был где-то возле неба. В такие моменты, больше всего на свете тебе хочется сделать шаг. Но, увы, люди не летают. Люди даже мечтать, толком не научились. Только на краю пропасти понимаешь, сколько стоит твоя жизнь. Тогда до меня дошло, абсолютно нисколько. Если я сделаю шаг, высота поглотит мое тело, а бесконечность заберет душу. Меня врятли вспомнят через 50 лет. Я не знаю, есть ли там хоть что-то, но если есть, то это пара мониторов, где люди просматривают свою жизнь, им стыдно, всем. Я вот-вот достучусь до небес.
- Хочу прочесть вам стих, я никогда не проникался чем - то похожим, да бывает, что смотришь фильм, и тебя будто прошивает сотня пуль, и тебе это нравится. Это не то, это сильнее, - начал я.
- Ты увлекся поэзией? - задал вопрос Макс
- Нет, но послушай.
Я начал читать стих Чарльза Буковски «Бабочка». Последние строки:
«И не вырос ребенок, светилом не стал медицины,
И от СПИДа не смог он придумать простейшей вакцины,
И гуляет зараза, а люди застыли в бессилие,
От того, что когда-то помяли той бабочке крылья»
Воцарилась тишина, на миг остановился мир. Птицы остановились и уставились на нас, город умер, мы стали его сердцем, остановившимся сердцем. На глазах появились первые слезы. Так тихо, будто этого вечера не было, тяжелые дыхания и робость, ни слова, ни одного слова не прозвучало.
Пожалуй же упорства мне и сил,
Куда бы нас по жизни не бросало.
Терпения, чтоб крест свой донести,
И сохрани красивое начало.
Пусть будет в первом акте больше нас,
Поменьше второсортных персонажей,
И даже есть скучен наш рассказ,
Не дай закончить откровенной лажей.
Пусть будет ярок свет, зеленый фон,
Не нужен блеск ампир и декораций.
И каждый будет счастлив и влюблен.
В развитии придется расставаться,
Метаться, сквернословить и страдать,
Неспешно наносить друг другу шрамы.
В конце героям нужно погибать,
Согласно всем законам чистой драмы.
И спорить мне с всевышним и судьбой,
И не найти в нем верность плеч и мужа.
Сюжет затерт и потому простой,
Как шар земной, итог поярче нужен.
Не дай же мне в финале спасовать,
И заменить его любовь другими.
Как автор, ты же должен понимать
Всю сложность аксиом драматургии.
Ему не быть таким же молодым,
А мне не залечить, возможно, раны.
Но сохрани, пожалуйста, живым
Недогероя моего романа.
Что уставились? Все вы долбаные уроды! Почему, знаете? Не хватает духу быть, кем хотите! Вам нужны такие, как я! Нужны для того, чтобы тыкать в нас пальцем и говорить: «Во-о-он плохой!..» И что?.. А сами какие?.. Хорошие… Вряд ли… Вы просто умеете притворяться, врать!.. А у меня такой привычки нет! Я, я всегда говорю правду! ДАЖЕ КОГДА ВРУ!.. Скажите мне до свидания! Вы в последний раз видите, чтобы плохой так себя вёл! Пропустите меня нехорошего! Осторожней, негодяй идёт! Лучше уйдите с дороги!
Капли капают на платья шелк,
Капли слез, соленых и живых
Отвести он взгляда и не смог,
С глаз ее красивых, хоть простых.
«На слезы не смотри - это обман,
Я не нужна тебе, никак и никогда
Не верь отныне ты моим словам
Для тебя я слишком уж слаба.
Я не смогу тебя так приласкать
Ты силы не почувствуешь во мне
Я говорю тебе сама - ты должен знать,
Что хоть люблю, ты не посилу мне."
Он нежно руку гладит, обнимает,
Она слаба, но лишь его любовь,
Ее спасет - он это понимает,
В глаза ее он смотрит вновь.
«Мне нравишься ты, какая есть,
Ты так нежна со мной и я люблю,
То, что в тебе отсутствует та жесть,
Что вижу я в других, когда смотрю.
Женская сила в том, что ты слаба,
В том, что ты как робкая водичка,
И отгони ты мысли эти навсегда,
Ведь ты со мной, моя синичка."
я не буду больше ждать тебя,
я не стану ждать твоей любви.
если в чем-то виновата я,
прошу меня ни в чем ты не вини.
я не верю больше никому,
хватило в жизни мне твоей
любви если не любовь -
так больше не звони.