Если бы все женщины, всегда говорили мужчинам,
всё что они на самом деле о них думают,
то в красной книге, появился бы еще один исчезающий вид…
Хочется сказать ему так много, что ты скучаешь, что тебе плохо без него. но из-за гордости ты пишешь, что всё хорошо и тебе гораздо лучше без него и ты просто счастлива. Но на глазах слёзы, а на сердце просто разрывается.
Вот и всё … Ты не звонишь … Я не звоню … Мы же гордые.
Иногда, секрет моей гордости очень прост - это нулевой баланс на телефоне…
Куда мне деть твоё «прости»? Повесить в рамку над кроватью? Носить под черным стильным платьем, или оставить взаперти? Куда мне деть твоё «прости»? Вливать по букве в рюмку с водкой? Убить чугунной сковородкой, или развеять с конфетти?
К черту гордость, любимые и близкие люди важнее…
Да я - Блондинка! Но я этим горжусь!!!
Слезы, закатитесь обратно, сейчас не время…
Смотрим с мальчишками «Робин Гуда». Смешались в кучу кони, люди, сеча смертная! И вдруг Робин в одном из воинов-командиров узнает свою подругу. Она на коне, с мечом, в кольчуге и шлеме привела в сражение отряд. У моих парней горят глаза. Вдруг старшенький поворачивается ко мне и с восхищением говорит:
- Бабуль, а ведь ты тоже так смогла бы! Она когда шлем снимала, мне прям ты показалась! Ты ведь у нас отчаянная.
Ох какая во мне гордость всплыла… Котята мои, конечно, за вас всех я и на коня, и в битву с мечом наперевес… но лучше уж, чтобы все были просто тихо счастливы.
Надо иметь чувство собственного достоинства. Это очень важно. Теперь это называется «самооценка», но суть одна. Люди всегда стараются отнять ее у тебя. Не позволяй им. Ты должен иметь характер. Гордость.
Мне нравится как уходят красивые и гордые женщины. Идут стремительно, не оглядываясь, не моля о пощаде, цокая каблуками и хлопая дверью. Может они и сползают потом по ней, беззвучно рыдая, но уходят красиво….
Солнце во свидетелях
Жил-был в монастыре монах, который стремился к добродетели и хотел стать великим подвижником. Жил он по самому строгому уставу и ни на шаг от него не отступал. И пошла о нем слава как о самом великом подвижнике. Но вот услышал он как-то, что в другом монастыре на другом краю земли есть подвижник, которого считают святее него. Очень это монаху не Понравилось. И решил он призвать Солнце в свидетели:
- Скажи, Солнце, видело ли ты меня Хоть раз за трапезой?
- Нет, - отвечает Солнце, - не видело.
- Заставало ли ты меня хоть раз за праздной болтовней?
- Нет, - отвечает Солнце, - не заставало ни разу.
- Почему же подвижника из далекого Монастыря считают большим, чем я?
- Наверное, потому, - отвечает Солнце, - что у тебя тень длиннее.
- В твоем свете каждый человек тень отбрасывает! Длинна или коротка тень - не от человека зависит.
- Да нет. Когда свет Божий в душе светит, он в тень вытесняет то, чего быть не должно в человеке. У того монаха тень короткая. А за тобой шлейф гордыни тянется.
Если твоя любимая нравиться кому то еще… это вовсе не повод для ревности… это значит - ты сделал правильный выбор!!! Это - повод для гордости: в твоих руках чья - то мечта…
Общались сегодня мои разум и гордость. К единому мнению не пришли. А мне страдай из-за них
Первый раз я увидел эту женщину, когда она шла за гробом кого-то,
очевидно, близкого ей, - чёрное облако крепа ниспадало с её головы на стройную, высокую фигуру, красиво изогнутые губы были крепко сжаты, на её лице - точно мраморном - сухо горели тёмные глаза, и вся она показалась мне
олицетворением гордого страдания.
Потом я стал встречать её на берегу моря, в пустынном и угрюмом месте:
там лежали один на другом огромные серые камни - остатки осыпавшейся горы,
- изрезанные глубокими морщинами, покрытые налётом соли и клочьями мёртвых
водорослей.
Неподвижно, как изваяние, она сидела среди камней, - здесь безмолвная
глубина её горя выступала предо мною ещё ярче, - ветер тихо играл кисеей
траура, а к ногам её, из пустыни моря, одна за другой шли весёлые волны и разбивались о камни у ног её. Иногда я видел на её лице тяжёлые, крупные
слёзы.
Мне хотелось заговорить с нею, но я не решался, и вот однажды, ярким
майским днём, - море помогло мне.
Накануне была сильная зыбь, а в этот день мягкие, гибкие волны шли на берег весело и плавно, украшая угрюмые, серые камни белой пеной,
разноцветными брызгами и снова с ласковым шорохом уходя в море.
Волна лениво подошла к берегу, подняла свой курчавый гребень ещё выше,
на мгновение как бы остановилась в шаловливой неподвижности и вдруг,
склонясь, гулко разбилась о камни…
Женщина тихо вскрикнула, быстро поднялась на ноги и, улыбаясь, стала
встряхивать с платья брызги воды.
Когда она крикнула, - я бросился к ней, но тотчас же остановился,
видя, что она не нуждается в помощи.
Она заметила моё движение, - ясная улыбка осветила её лицо, красиво
дрогнули ресницы гордых глаз, и глубоким, грудным голосом она спросила:
- Я испугала вас?
Потом, указывая глазами на новую волну, тихо кравшуюся к берегу, она
добавила:
- Она так неожиданно высоко плеснула… Извините меня! Я помешала
вам…
- Не беспокойтесь, - ответил я, - вы мне не помешали…
- Да нет же… я видела. Это - нехорошо. Не надо мешать человеку,
когда он молчит…
- Вы… странно говорите… - промолвил я.
- Я знаю цену этих слов, - ответила она спокойно.
И села выше на камень. Снова лицо её стало неподвижно, а глаза
остановились на чём-то в дали моря, ярко облитой солнцем и пустынной. Там
всё рождались, одна за другой, весёлые, смелые волны и плавно катились на берег, чтоб со смехом и пеньем разбиться о серые камни.
- Сударыня! - тихо сказал я, - ничто не обогащает душу человека так,
как её обогащает одиночество, но иногда нет сил пережить своё горе
одному… И тогда одиночество истощает сердце, как засуха землю…
Она обернулась ко мне и внимательно, но молча посмотрела мне в лицо
печально-тёмными глазами.
- Я видел вас, когда вы шли за гробом, - смущённо продолжал я, - а здесь - вы плакали…
- О, это был не первый гроб! - сказала она тихо и наклонила голову. -
И не так больно хоронить людей на кладбище, как это больно, когда хоронишь
их живыми в своём сердце. А ведь случается… вы знаете?
Я знал. Мы оба замолчали.
У наших ног, играя, умирали волны и воскресали вновь, назойливо и жадно кричали чайки, нас обнимал здоровый, крепкий запах моря, оно сверкало
под лучами солнца зелёными и синими огнями, великолепное, могучее…
- Делился ли с вами кто-нибудь счастьем? - вдруг заговорила женщина. -
Я думаю - нет. А горем? Вероятно - часто, не так ли? Вот видите…
И снова взгляд её задумчиво ушёл в пустыню моря, где среди белых
гребней волн хлопотливо мелькали чайки.
- Мы слишком много говорим о своём горе, мы слишком много жалуемся.
Всё вокруг нас насыщено нашими стонами… и, умирая, мы на всём оставляем
только отпечатки наших личных страданий. Приходят другие люди, они молоды,
сильны и смелы, но прежде чем узнать жизнь непосредственно, они отравляются
нашим наследством. Мы раскрасили жизнь тусклыми, тёмными красками и только
язвы свои рисуем красиво; мы везде, где могли, - а особенно в поэзии, -
выдвинули вперёд наши личные неудачи… Те, что идут за нами, видят и слышат всё это… и утомляются чужим горем раньше, чем придёт своё. А когда
оно приходит, - у них уже нет силы сопротивляться ему… и они тоже громко
стонут…
Она замолчала и посмотрела в небо, где хлопотливо мелькали чайки…
- Кто уважает человека, тот должен молчать о себе. Кто дал нам злое
право отравлять людей тяжёлым видом наших личных язв? В древности раненный
насмерть гордо молчал, чтобы и стоном своим не дать врагу злой радости… а мы готовы оглушить весь мир жалобным криком, даже когда у нас болят зубы.
Нам чуждо великодушие молчания… Моя печаль, быть может, - моя смертельная
болезнь… но часто люди болеют и умирают от жадности и от излишеств… мне
их не жалко.
Помолчав, она сказала тихо, но внятно:
- Так хотелось бы видеть людей более гордыми… Если б я была
волшебницей - каждого новорожденного я наделяла бы великодушием молчания!
Она встала - высокая, стройная, вся в лёгком чёрном облаке кисеи. У ног её покорно и весело разбивались волны, её лицо было спокойно и глубокие
глаза гордо смотрели вдаль.
- Прощайте! - сказала она, кивая головой, и вновь длинные ресницы её ласково дрогнули.
Я поклонился ей молча.
И она медленно пошла среди серых камней, то появляясь между ними, то исчезая вновь, гибкая, сильная, полная великодушного молчания о своём горе.
Резво и весело одна за другой волны разбивались о камни берега, и воздух, насыщенный бодрым запахом моря, тихо и сонно дрожал от их шумного
плеска. Радостно, и щедро, и безмолвно солнце обливало море и землю жгучим
плодотворным светом.
1897 г.