Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми — черные розы
Вплелись в мой застольный венок.
Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
Прелестный цвет, душистый, ненаглядный,
Московских роз царица и краса!
Вотще тебя свежит зефир прохладный,
Заря златит и серебрит роса.
Судьбою злой гонимая жестоко,
Свой красный день ты тратишь одиноко,
Ты про себя таишь дары свои:
Румянец свой, и мед, и запах сладкой,
И с завистью пчела любви, украдкой,
Глядит на цвет, запретный для любви.
Тебя, цветок, коварством бескорыстным
Похитил шмель, пчеле и розе враг;
Он оскорбил лобзаньем ненавистным,
Он погубил весну надежд и благ.
Счастлив, кто, сняв с цветка запрет враждебный
И возвратив ее пчеле любви,
Ей скажет: цвет прелестный! Цвет волшебный!
Познай весну и к счастью оживи!
Кабы молодость да знала,
Кабы старость да могла,
Жизнь так часто не хромала,
Жизнь бы иначе пошла.
На беду, когда есть силы
И на бой готов атлет,
Путеводного светила,
Мудрой опытности нет.
Придет опыт — и оценит
Все, что должно сделать вновь,
Тут на подвиг нам изменит
Холодеющая кровь.
Парус вздут погодой свежей,
Но забыли взять балласт.
Есть балласт — а парус где же,
Да и ветра Бог не даст.
Как усердно ни хлопочем,
Все мы промахи даем:
Или цель мы перескочим,
Иль до цели не дойдем.
Петр Андреевич Вяземский (1792−1878).
Послушать: век наш — век свободы,
А в сущность глубже загляни —
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.
У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
Себе дается власть и сила,
Своих наверх, других под спуд.
У них на всё есть лозунг строгой
Под либеральным их клеймом:
Не смей идти своей дорогой,
Не смей ты жить своим умом.
Когда кого они прославят,
Пред тем — колена преклони.
Кого они опалой давят,
Того и ты за них лягни.
Свобода, правда, сахар сладкий,
Но от плантаторов беда;
Куда как тяжки их порядки
Рабам свободного труда!
Свобода — превращеньем роли —
На их условном языке
Есть отреченье личной воли,
Чтоб быть винтом в паровике;
Быть попугаем однозвучным,
Который, весь оторопев,
Твердит с усердием докучным
Ему насвистанный напев.
Скажу с сознанием печальным:
Не вижу разницы большой
Между холопством либеральным
И всякой барщиной другой.
16 мая 1860
По зыбким, белым облакам
Горят пылающие розы;
Денницы утренние слезы
Блестят, как жемчуг, по лугам,
И с пышной липы и березы
Душистый веет фимиам!
Разлитое струями злато
Волнуется на теме гор;
Садов богини верный двор,
Зефиров легких рой крылатый
Летит на сотканный ковер
Рукою Флоры тароватой!
Настал любви условный час,
Час упоений, час желаний;
Спи, Аргус, под крылом мечтаний!
Не открывай, ревнивец, глаз!
Красавицы! звезда свиданий,
Звезда Венеры будит вас!
Оставь ты одр уединенный,
Услышь, о Дафна, друга зов,
Накинь свой утренний покров,
И матери непробужденной
Оставь неблагосклонный кров,
Восторгами не освященный!
Приди ко мне! Нас в рощах ждет
Под сень таинственного свода
Теперь и нега, и свобода!
Птиц ожил хор и шепот вод,
И для любви сама природа
От сна, о Дафна, восстает!
Я отыскал свою рябину,
Которой песнь я посвятил,
С которой русскую кручину
Здесь на чужбине я делил.
В нарядном красном сарафане,
Под блеском солнечного дня,
Еще пышней, еще румяней
Глядит красавица моя.
Радушно-ласковым приветом
Мы молча обменялись с ней;
Красуясь пред своим поэтом,
С гостеприимством прежних дней,
И чем богата, тем и рада,
Спешит землячка мне поднесть
Кисть нам родного винограда,
Родных садов живую весть.
А я принес ей, гость нежданный.
Года увядшие мои,
И скорби новые, и раны
Незаживающей души.
Когда же на земле простынет
Мой след в молчаньи гробовом
И время в сумрак отодвинет
То, что своим теперь зовем,
Не всё ж волной своей мятежной
Затопит быстрых дней поток,
Хоть в сердце ближних дружбой нежной
Мне отведется уголок.
В весельях юности беспечной
Подчас на самый светлый день
Тайком из глубины сердечной
Находит облачная тень.
В те дни, возлюбленная внучка,
Когда хандра на ум найдет
И память обо мне, как тучка,
По небу твоему мелькнет,
Быть может, думою печальной
Прогулку нашу вспомнишь ты,
И Леман яхонтно-зерцальный,
И разноцветных гор хребты,
Красивой осени картину,
Лазурь небес и облака,
Мою заветную рябину,
А с ней и деда-старика.
Средь избранных дерев береза
Не поэтически глядит;
Но в ней — душе родная проза
Живым наречьем говорит.
Милей всех песней сладкозвучных
От ближних радостная весть,
Хоть пара слов собственноручных,
Где сердцу много что прочесть.
Почтовый фактор на чужбине
Нам всем приятель дорогой;
В лесу он про? сек, ключ в пустыне,
Нам проводник в стране чужой.
Из нас кто мог бы хладнокровно
Завидеть русское клеймо?
Нам здесь и ты, береза, словно
От милой матери письмо.
Кокетничает осень с нами:
Красавица на западе своем
Последней ласкою, последними дарами
Приманивает нас нежнее с каждым днем.
И вот я, волокита старый,
Люблю ухаживать за ней
И жадно допивать, за каплей каплю, чары
Прельстительной волшебницы моей.
Всё в ней мне нравится: и пестрота наряда,
И бархат, и парча, и золота струя,
И яхонт, и янтарь, и гроздья винограда,
Которыми она обвешала себя.
И тем дороже мне, чем ближе их утрата,
Еще душистее цветы ее венка,
И в светлом зареве прекрасного заката
Сил угасающих и нега и тоска.
Пусть всё идет своим порядком
Иль беспорядком - всё равно!
На свете - в этом зданье шатком -
Жить смирно - значит жить умно.
Устройся ты как можно тише,
Чтоб зависти не разбудить;
Без нужды не взбирайся выше,
Чтоб после шеи не сломить.
Пусть будут во владенье скромном
Цветник, при ручейке древа,
Алтарь любви в приделе темном,
Для дружбы стул, а много - два;
За трапезой хлеб-соль простая,
С приправой ласк младой жены;
В подвале - гость с холмов Токая,
Душистый вестник старины.
Две-три картины не на славу;
Приют мечтанью - камелек
И, про домашнюю забаву,
Непозолоченный гудок;
Книг дюжина - хоть не в сафьяне.
Не рук, рассудка торжество,
И деньга лишняя в кармане
Про нищету и сиротство.
Вот всё, чего бы в скромну хату
От неба я просить дерзал;
Тогда б к хранителю-Пенату
С такой молитвою предстал:
«Я не прощу о благе новом;
Мое мне только сохрани,
И от злословца будь покровом,
И от глупца оборони».
Сердца томная забота,
Безымянная печаль!
Я невольно жду чего-то,
Мне чего-то смутно жаль.
Не хочу и не умею
Я развлечь свою хандру:
Я хандру свою лелею,
Как любви своей сестру.
Ей предавшись с сладострастьем,
Благодарно помню я,
Что сироткой под ненастьем
Разрослась любовь моя;
Дочь туманного созвездья,
Красных дней и ей не знать,
Ни сочувствий, ни возмездья
Бесталанной не видать.
Дети тайны и смиренья,
Гости сердца моего
Остаются без призренья
И не просят ничего.
Жертвы милого недуга,
Им знакомого давно,
Берегут они друг друга
И горюют заодно.
Их никто не приголубит,
Их ничто не исцелит…
Поглядишь: хандра всё любит,
А любовь всегда хандрит.
Жизнь наша в старости - изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.
Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплён,
Но эти пятна нам узоров всех дороже;
В них отпрыски пера, которому во дни
Мы светлой радости иль облачной печали
Свои все помыслы, все таинства свои,
Всю исповедь, всю быль свою передавали.
На жизни также есть минувшего следы:
Записаны на ней и жалобы, и пени,
И на неё легла тень скорби и беды,
Но прелесть грустная таится в этой тени.
В ней есть предания, в ней отзыв, нам родной,
Сердечной памятью ещё живет в утрате,
И утро свежее, и полдня блеск и зной
Припоминаем мы и при дневном закате.
Ещё люблю подчас жизнь старую свою
С её ущербами и грустным поворотом,
И, как боец свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с любовью и почётом.
Между 1874 и 1877