Я тебя настолько изучил.
Я один знаю, что поцеловать, чтобы ты замолчала, и на что нажать, чтобы ты начала говорить.
Я всегда чувствовал себя здоровым и думал: умру, когда захочу. Тут вдруг почувствовал, что меня могут и не спросить.
Что у нас не изменяется — это перспективы.
Глянешь вперёд — опять вся жизнь там.
Все мне говорят: не ищите легкую жизнь, но никто не объясняет, почему я должен искать тяжелую?! У каждого свое увлечение. Один марки коллекционирует, другой — монеты старинные. А я хочу современные. У меня свое. Хочет человек иметь много денег. Это же не преступление, это увлечение. Так ведь сейчас все зажали. У академиков мне оклад как раз нравится, но это труды какие-то надо иметь, искрить, в дыму сидеть, червей скрещивать. Как у них там: сначала — кандидат, потом — доцент, потом — профессор. Пока тебе дадут этот оклад — позеленеешь. Им всем по сто лет. Абсурд!
Да нет, лечиться надо, кто же возражает. На здоровье это, конечно, не влияет, но умственно, или, сказать хлестче, интеллектуально. Диапазон бесед.
Например — не надо пить! Почему надо пить, я могу доказывать аргументированно и бесконечно. А почему не надо — они мне на двух жалких анализах.
Господи, да почему надо пить. Да потому, что как пересечешь границу туда, так вроде и солнце, и туфли чистить не надо. Пересекаешь обратно из цветного в черно-белый, и желание выпить начинается еще над облаками.
Пограничник долго всматривается в мое изображение.
— Это вы?
Что ему ответить? Кто в этом уверен?
Сам пограничник цвета хаки. В моем состоянии это слово говорить нельзя — оно потянет за собой все, что съел в самолете.
Весь остальной цвет в стране — цвет асфальта. Люди в этом цвете не видны. Только по крику «Караул! Убивают!» узнаешь, где веселится наш человек.
Так же и авто. Любые модели становятся цвета испуганной мыши с добавлением царапин от зубов и костей прохожих. Надписи на бортах делают их похожими на лифт.
Конечно, пить вредно. И сидеть вредно. И стоять вредно. И смотреть вредно. Наблюдать просто опасно. Нашу жизнь. Шаг влево. Шаг вправо. Либо диктатура — либо бунт.
Либо бунт — либо диктатура.
Живем мы в этом тире. Живем конечно, только пьем вредно.
Ибо политически не разобраться, кто за кого: кто за народ, кто за себя. Те, кто больше всех кричали: «Мы за народ», — оказались за себя. А я оказался в больнице на голубой баланде и сером пюре.
Диета 7. В ней масса достоинств. Перестал мыть ложку. Перестал ковыряться в зубах. Желудок исчез вместе с болями, несварениями. Женщины по рейтингу откатились на двадцать первое место и лежат сразу после новости о возобновлении балета «Корсар».
На собак смотрю глазами вьетнамца. Пульс и давление определяем без приборов. Печень и почки видны невооруженным глазом. Когда проступят легкие, обойдемся без рентгена и его вредных последствий.
Хотя есть и свои трудности. Невозможно собрать анализы, больничный флот на приколе. Суда возвращаются порожняком. Ларинголог и проктолог если заглянут в больного одновременно, видят друг друга целиком. Много времени занимает поиск ягодиц для укола.
Крик сестрицы: «Что вы мне подставляете?!» — и сиплый голос: «Не-не-не, присмотритесь…»
Чтоб лечь на операцию, больной должен принести с собой все! Что забыл, то забыл. Значит, без наркоза. Также надо привести того, кто ночью будет передавать крик больного дальше в коридор. Оперируют по-прежнему хорошо, а потом не знают. Кто как выживет. Зависит от организма, который ты привел на операцию. Многие этим пользуются, с предпраздничным волнением заскакивают в морг, шушукаются с санитарами, выбирают макияж. Санитары, зная всех, кому назначена операция или укол, готовят ритуальный зал в зависимости от финансирования.
Страх перед смертью на последнем месте. На первом — страх перед жизнью. Больные из окон смотрят на прохожих с сочувствием. Местами меняться никто не хочет.
Ухода, конечно, в больнице нет, хотя вход массовый.
Из ординаторской вдруг хохот, пение, запах сирени. Это в декабре получена майская зарплата.
Больные с просроченным действием лекарств держатся вместе, им уже ничего не грозит. Хотя вдруг кто-то оживляется, спрашивает, где туалет. Значит, на кого-то подействовало. То есть просроченное лекарство встретило такой же организм.
Врачи имеют вид святых. Борются за жизнь параллельно с больными. Лечат без материалов, без приборов, без средств. Это называется финансирование. Больница просто место встречи. Кто не видит врача в театре или магазине, идет в больницу и там видит его.
Добыча крови из больных практически невозможна. Пробуют исследовать слезы, которых в изобилии. Но это скорее дает представление о жизни, чем о болезни.
Жаловаться некому, никто нас не обязан лечить, как и мы никому не обязаны жить.
Но если кто хвастается достижениями отечественной медицины, то мы все и есть достижение нашей отечественной медицины. Вместе с нашим президентом. Чтоб он был наконец здоров.
Девочка ест мороженое: ложечку себе, ложечку рыжей мохнатой собачке. Кем ты будешь, девочка? Отвечу — человеком. Твой очарованный прохожий.
Когда у людей нет цели в своей жизни, они ищут ее в чужой.
Как мы живём? Раньше цель была — средств не было. Теперь и средств нет, и цели нет!
Цель — высказаться, хотя задача — заработать.
Чем наше поколение отличается от нынешнего?
Мы любили бесплатно и считали в уме.
В понятие «ретро восьмидесятых» вошли старые врачи с выстукиванием и разговором.
— А теперь пить, — сказала женщина.
— А теперь в кровать, — сказала женщина.
— А теперь спать, — сказала женщина.
— А теперь вставать, — сказала женщина.
— Иди и приходи, — сказала она.
И всё это проделала со мной.
Отныне, если вы меня увидите идущим, спросите у неё — куда и зачем.
Настойчивый мужчина всегда пробьётся к сердцу женщины.
Даже если она его не любит.
Даже если у неё есть кто-то получше.
Потому что в этом она уверена, а во всех остальных нет.
Женщина выбирает не любовь, а опору.
Она ему изменит.
Он — ей.
Но это не в счёт.