Есть в речах политиков унылых много и воды, и аргументов, только я никак понять не в силах, чем кастраты лучше импотентов.
Я верю в совесть, сердце, честь любых властей земных… Я верю, что русалки есть, и верю в домовых…
Забавно, что живя в благополучии, судьбы своей усердные старатели, мы жизнь свою значительно улучшили, а смысл ее - значительно утратили.
Мне жаль небосвод этот синий, жаль землю и жизни осколки; мне страшно, что сытые свиньи, страшней, чем голодные волки.
Мы так то ранимы, то ломки, что горестно думаю я: душа не чужая - потёмки, потёмки - родная, своя…
В тюрьме я поневоле слушал радио
И думал о загадочной России.
Изгажена, оплёвана, раскрадена,
А песни - о душевности и силе.
Без отчетливых ран и контузий
Ныне всюду страдают без меры
Инвалиды высоких иллюзий,
Погорельцы надежды и веры.
Навеки мы воздвигли монумент
Безумия, крушений и утрат,
Поставив на крови эксперимент,
Принесший негативный результат.
Судьба не зря за годом год
меня толчёт в житейской ступке:
у человека от невзгод
и мысли выше, и поступки.
Без отчетливых ран и контузий…
Ныне всюду страдают без меры…
Инвалиды высоких иллюзий…
Погорельцы надежды и веры…
Если не во всем, то уж во многом
не были, не знали, не видали
мы бы оправдались перед Богом;
жалко, что Он спросит нас едва ли.
Томясь в житейском общем тесте,
вдруг замечаешь тайным взглядом,
что мы живём отнюдь не вместе,
а только около и рядом.
Где скрыта душа, постигаешь невольно,
а с возрастом только ясней,
поскольку душа - это место, где больно
от жизни и мыслей о ней.
По крови проникая до корней,
пронизывая воздух небосвода,
неволя растлевает нас сильней,
чем самая беспутная свобода.
Дожрав до крошки, хрюкнув сыто
и перейдя в режим лежания,
свинья всегда бранит корыто
за бездуховность содержания.