При ближайшем рассмотрении мне вообще становится ясно, что те перемены, которые как будто наступают с ходом времени, по сути никакие не перемены: меняется только мой взгляд на вещи.
Бесконечное, глубокое, теплое, спасительное счастье - сидеть возле колыбели своего ребенка, напротив матери.
- Мне всегда хотелось, чтобы все восхищались моим умением голодать, - сказал маэстро.
- Что ж, мы восхищаемся, - с готовностью согласился шталмейстер.
- Но вы не должны этим восхищаться, - произнес голодарь.
- Ну, тогда мы не будем. Хотя почему бы нам и не восхищаться?
- Потому что я должен голодать, я не могу иначе.
- Скажи пожалуйста! - заявил шталмейстер. - Почему же это ты иначе не можешь?
- Потому что я (…) никогда не найду пищи, которая пришлась бы мне по вкусу. Если бы я нашел такую пищу, поверь, я бы не стал чиниться и наелся бы до отвала, как ты, как все другие.
В большинстве своем люди вовсе не злы. Люди поступают плохо и навлекают на себя вину потому, что говорят и действуют, не представляя себе последствий своих слов и поступков.
Они лунатики, а не злодеи.
На самом деле поэт гораздо мельче и слабее среднего человека.
Потому он гораздо острее и сильнее других ощущает тяжесть земного бытия.
Для него самого его пение - лишь вопль.
Высказанная вслух мысль сразу же и окончательно теряет значение; записанная, она тоже всегда его теряет, зато иной раз обретает новый смысл.
При известной степени самопознания и при других благоприятствующих наблюдению за собой условиях неизбежно будешь время от времени казаться себе отвратительным.
Людей надо принимать такими, как есть, или оставлять в покое.
Изменить их нельзя, можно разве что внести в их натуру сумбур и смуту.
Человек ведь не состоит из отдельных частей, так, чтобы любую можно было изъять и заменить чем-то другим.
В человеке, напротив, всё - одно целое, дёрнешь за один кончик, а получается, что против воли дёрнул и за другой.
Когда убираешь руку с колеса времени, оно стремительно проносится перед вами, и уже больше не находишь места, чтобы снова положить на него руку.