Люди стремятся друг к другу, видимо, по признаку душевной близости, где нету разницы в нациях, в профессиях и даже в уровне благосостояния. А когда нет у людей душевной общности, они объединяются по национально-видовому признаку, как стая. И опасны, как стая.
Настоящий мужчина - это мудрость, мужество, милосердие.
Настоящая женщина - это такая женщина, ради которой мужчина стремится быть мудрым, мужественным, милосердным.
Как часто умные люди не понимают совестливых. Аппарат совести тоньше устроен, чем аппарат ума.
Я кризиса предвижу признак
И говорю: - В конце концов
Земле грозит кровавый призрак
Переизбытка дураков.
Как некогда зерно и кофе,
Не топят дурака, не жгут,
Выращивают на здоровье
И для потомства берегут.
Нам демонстрируют экраны
Его бесценный дубликат,
И в слаборазвитые страны
Везут, как полуфабрикат.
Крупнокалиберной породы
Равняются - к плечу плечо.
А есть на мелкие расходы,
Из местных кадров дурачьё.
Их много, что в Стамбуле турков,
Не сосчитать наверняка.
А сколько кормится придурков
В тени большого дурака!
Мы умного встречаем редко,
Не встретим - тоже не беда.
Мыслитель ищет как наседка,
Не слишком явного гнезда.
Зато дурак себя не прячет,
Его мы носим на руках.
Дурак всех умных одурачит,
И умный ходит в дураках.
Дурак - он разный. Он лиричен,
Он бьёт себя публично в грудь.
Почти всегда патротичен,
Но перехлёстывает чуть.
Дурак отечественный, прочный
Не поддаётся на испуг
А есть еще дурак побочный,
Прямолинейный, как бамбук.
Хвать дурака! А ну, милейший,
Дурил? Дурил. Держи ответ.
Вдруг волны глупости новейшей
Накрыли, смыли - наших нет.
Бессильна магия заклятья,
Но красной тряпкой, как быков,
Великолепное занятье
Дразнить всемирных дураков!
Подслушивать можно и нужно в том случае, если ты абсолютно уверен, что имеешь дело с преступником.
Всякая мысль стремится к завершению заложенных в ней возможностей.
Сегодняшняя неловкость непереносимей завтрашнего предательства.
Больше всего в женщинах ценю застенчивость. Это красиво. Основа женственности не внешность, а повышенное чувство стыда и сочувствие окружающим.
ЧАСТЬ 4
Сейчас мы немного отвлечемся от нашего сюжета и расскажем историю взаимоотношений Короля кроликов и Поэта.
В характере Поэта причудливо сочетались искреннее сочувствие всякому горю и романтический восторг перед всякого рода житейскими и природными бурями.
Кстати, Король пришел к власти благодаря одной из бурь, которые неустанно воспевал Поэт.
- Это не совсем та буря, которую я звал.
Говаривал Поэт, в первое время недовольный правлением Короля.
Но потом они примирились. Король его соблазнил, обещав ему воспевание бурь сделать безраздельным, единственным и полным содержанием умственной жизни кроликов. Против этого Поэт не мог устоять.
Одним словом Поэт ужасно любил воспевать буревестников и ужасно не любил созерцать горевестников.
Увидит буревестника - воспоет. Увидит горевестника - восплачет.
И то и другое он делал с полной искренностью и никак при этом не мог понять, что воспевание буревестников непременно приводит к появлению горевестников.
Бывало, не успеет отрыдать на плече горевестника, а уже высмотрит из-за его поникшего плеча взмывающего в небо буревестника и приветствует боевую птицу радостным кличем.
Он был уверен, что его поэтический голос непременно взбодрит буревестника и напомнит окружающим кроликам, что кроме любви к свежим овощам есть у них высшее предназначение - любовь к буре.
Кролики иногда прислушивались к его голосу, сравнивая любовь к овощам с любовью к высшему предназначению, и каждый раз удивлялись, что любовь к овощам они ясно ощущают в своей душе, а любовь к высшему предназначению они чувствуют очень смутно, точнее, даже совсем не чувствуют.
В старости Поэт все так же восторгался при виде буревестника, но, ослабнув зрением, стал за него иногда принимать обыкновенную ворону.
И Король, чтобы Поэт не конфузился перед рядовыми кроликами, велел приставить к нему глазастого крольчонка-поводыря, чтобы тот его вовремя останавливал.
Кстати, крольчонок этот оберегал Поэта и от всяких колдобин и ям, когда они гуляли в пампасах, потому что Поэт все время смотрел на небо в поисках буревестника и не замечал вокруг себя ничего.
- Разразись над миром…
Бывало, начинал Поэт, но тут его перебивал глазастый крольчонок:
- Дяденька Поэт, это не буревестник, это ворона!
- Ах, ворона.
Отвечал Поэт, несколько разочарованный.
- Ну, ничего, призыв к буре никогда не помешает!
Но мы опять отвлеклись, а надо о жизни Поэта и Короля рассказывать по порядку.
К тому же вся эта история, в сущности, гораздо грустнее, и надо соответственно снизить тон.
Одним словом, когда Король и Поэт примирились, Король обещал в самое ближайшее время ввести всеобщее образование кроликов.
- Только так мои мудрые повеления и твои божественные стихи смогут стать достоянием всех кроликов, - говаривал Король.
Но оказалось, что будни королевской жизни заполнены таким большим количеством государственных мелочей, что до великих замыслов руки у Короля никак не доходили.
- Крутишься на троне, как белка в колесе. Оправдывался Король, когда друг юности напоминал о его смелых замыслах.
-- Но я велел заготовить еще десять кадок чернил… Так что кое-что делается в этом смысле.
Король заготовлял впрок чернила из сока бузины, чтобы, когда придет время, сразу все королевство кроликов обеспечить средствами борьбы с безграмотностью.
Но время шло, а до всеобщего образования кроликов руки у Короля никак не доходили. Единственное, что он успевал сделать, это время от времени давать распоряжения заготовить еще несколько кадок чернил из сока бузины на случай будущих надобностей.
Но время надобностей никак не наступало, а сок бузины, перебродив в кадках, превращался в прекрасный крепкий напиток, о чем, впрочем, никто не подозревал, пока через многие годы Поэт однажды, мучительно грызя свое поэтическое перо, случайно не всосал сквозь его трубчатое тело бодрящий сок чернил.
Слух о свойствах чернил быстро распространился среди кроликов, и они стали проявлять неудержимую склонность к самообразованию.
Но подробнее об этом мы расскажем в другом месте.
Держа в руках королевскую власть, Король кроликов с горечью убеждался, что все силы уходят на то, чтобы эту власть удержать.
Для чего власть, думал Король иногда, если все силы уходят на то, чтобы ее удержать?
В конце концов он пришел к такому решению, что надо увеличить королевскую охрану, чтобы освободить свое время и силы для дел, ради которых он и рвался к власти.
И он увеличил королевскую охрану и почувствовал, что ему становится легче: часть сил, уходившая на то, чтобы удержать власть, освободилась.
Но в один прекрасный день ему в голову пришла вполне здравая мысль, что такая сильная охрана может сама попытаться отнять у него власть. Как же быть?
Если сейчас внезапно уменьшить охрану, решил Король, злоумышленники подумают, что наступил удобный случай для захвата власти.
Поэтому он еще больше увеличил охрану, дав новым охранникам тайное задание охранять Короля от старой охраны.
Но это еще больше осложнило положение Короля. Стало ясно, что новая охрана, имея такие широкие полномочия внутри старой охраны, будет слишком безнадзорной и потому опасной для Короля.
Тогда он старой охране дал тайное указание следить за новой охраной на случай, если новички захотят его предать.
Но это еще больше запутало Короля и осложнило его жизнь. Имея такую огромную охрану с такими сложными полномочиями, надо было дать каждому охраннику какую-то ежедневную работу, иначе, развратившись от безотчетной власти, любой из них мог стать Злоумышленником.
И вот, чтобы у каждого была работа и каждый должен был бы отчитываться за нее, пришлось вести слежку за всем племенем кроликов и в особенности за теми кроликами, которые находились на королевской службе.
Но среди тех, кто находился на королевской службе, было немало кроликов, которым Король абсолютно доверял.
Это были товарищи его юности, помогавшие ему взять власть в свои руки.
И вот пришлось установить слежку и за этими кроликами, хотя Король им доверял.
Сложность его теперешнего положения состояла в том, что он не мог сказать: таких-то и таких-то кроликов надо освободить от слежки, потому что он им доверяет, а за такими-то следить.
Это было бы слишком не похоже на Закон, который должен ко всем относиться безразлично.
- Я себя не исключаю.
Говорил Король Начальнику Охраны.
-- Если обнаружите, что я в заговоре против своей законной власти, карайте меня, как всех.
- Только попробуйте войти в такой заговор.
Грозно отвечал ему Начальник Охраны, и это успокаивало Короля.
Ведь если вводится закон о тайной слежке, он должен относиться ко всем одинаково, думал Король.
Ведь если всех кроликов, находящихся на королевской службе, разделить на тех, за кем надо следить, и тех, за кем не надо следить, это вызовет в умах охранников слишком грубые и ошибочные представления о том, что есть кролики, которым все доверяют, и есть кролики, которым ничего не доверяют.
На самом деле все обстоит намного сложней, и истина более опасно переливчата.
Те, за которыми следят, узнав, что есть те, за которыми не следят, могут слишком сильно обидеться и уже в глубоком подполье устроить заговор против Короля.
Но то же самое могут сделать и те, за которыми не следят.
Именно в силу того, что кругом за всеми следят, а за ними не следят, они могут по закону соблазна устремиться к осуществлению возможностей, вытекающих из этого положения.
А между тем, установив слежку за друзьями юности, которым он доверял, Король чувствовал угрызения совести.
Друзья его юности, заметив, что за ними установлена слежка, и, значит, Король им не доверяет, стали с ним вести себя сдержанней, то есть, с его точки зрения, стали скрытными.
Но все-таки каждый раз, когда он думал о друзьях юности, за которыми он установил слежку, он чувствовал угрызения совести, и от этого ему было неприятно. Время шло, и постепенно Король позабыл, почему, вспоминая о друзьях своей юности, он чувствует какую-то неприятность.
Он только чувствовал, что они ему внушают какое-то неприятное чувство, и решил, что чувство это вызывается их подозрительной сдержанностью.
Сам того не замечая, он перед собой пытался оправдать свою неприязнь к друзьям юности за счет донесений тех, кто следил за ними.
Слушая доклады об их жизни, он каждый раз проявлял такой живой и жадный интерес ко всему, что в их жизни могло показаться подозрительным, что следящие за ними не могли не почувствовать это.
Почувствовав живой интерес Короля ко всему подозрительному, следящие сначала бессознательно, а потом и сознательно стали подчеркивать в своих донесениях все, что вызывало живой интерес Короля.
Как это ни странно, им помогало именно то обстоятельство, что друзья его юности были абсолютно чисты. В таких случаях именно чистые кролики подвергаются наиболее опасной клевете.
Существо, имеющее профессию выявлять в другом существе возможности враждебных мыслей или действий, не может рано или поздно не постараться обнаружить такие мысли и такие действия.
Долгое время ничего не обнаруживая, оно слишком явно обнаруживает ненужность своей профессии.
Но почему более чистый кролик в таких случаях должен страдать сильней?
Не давая никаких реальных примет враждебности, он вынуждает кролика, следящего за ним, рано или поздно приписывать ему какую-нибудь подлость.
И при этом немалую подлость.
Но почему немалую?
Так устроена психология кроликов.
Не приписывать же кролику, на которого надо донести, что он скрыл от королевского склада лишнюю морковку.
Это как-то глупо получается!
Чтобы оправдать перед собой подлость доноса, доносящий кролик выдуманное злодейство делает достаточно значительным, и это ему самому помогает приписать чувство собственного достоинства.
Одно дело, когда кролик приписал другому кролику заговор против Короля, и совсем другое дело, когда он приписал ему лишнюю морковку, не сданную в королевский склад.
Психология кроликов так забавно устроена, что доносящему кролику проще доказать, что невинный кролик устроил заговор против Короля, чем доказать, что тот же невинный кролик подворовывает на складе королевскую морковку.
В последнем случае начальник, которому он докладывает об этом, вполне может спросить:
- А кто, собственно, видел, что он ворует морковку? И тогда доносящий кролик должен привести убедительные доказательства.
Но если доносящий кролик докладывал начальнику о заговоре против Короля, в котором участвует тот или иной кролик, то начальник не мог спросить у него:
- А где, собственно, доказательства существования заговора?
Почему не мог спросить?
Да просто потому, что так устроена психология кроликов.
Когда какого-нибудь кролика обвиняют в государственной измене, требовать доказательств существования этой измены считается у кроликов ужасной бестактностью.
Такой нежный, такой интимный вопрос, как верность или неверность Королю, и вдруг какие-то грубые, зримые, вещественные доказательства.
С точки зрения кроликов это было некрасиво и даже возмутительно.
И стоит ли удивляться, что доносящий кролик, услышав от начальника требование доказательств измены того или иного кролика, мог воскликнуть в порыве патриотического гнева:
- Ах, ты не веришь в существование заговора?! Да ты сам в нем состоишь!
В королевстве кроликов страшнее всего было оказаться под огнем патриотического гнева.
По обычаям кроликов, патриотический гнев следовало всегда и везде поощрять.
Каждый кролик в королевстве кроликов в момент проявления патриотического гнева мгновенно становится рангом выше того кролика, против которого был направлен его патриотический гнев.
Против патриотического гнева было только одно оружие - перепатриотичить и перегневить патриота.
Но сделать это обычно было нелегко, потому что для этого нужен разгон, а разогнаться и перепатриотичить кролика, который вплотную подступился к тебе со своим патриотическим гневом, почти невозможно.
В силу вышеизложенных причин начальники доносящих кроликов не решались требовать доказательств, когда речь шла об измене Королю того или иного кролика.
Совершив несправедливость по отношению к своим бывшим друзьям, Король в глубине души готов был ожидать, что они постараются отомстить ему за эту несправедливость.
И когда стали поступать сведения об их измене, он эти сведения воспринимал с жадным удовлетворением.
Вскоре в окружении Короля не осталось ни одного из старых друзей, кроме Поэта.
А что же он?
Сначала он напоминал Королю о его великих предначертаниях, и Король ему неизменно отвечал, что все помнит хорошо, но пока, к сожалению, приходится вертеться на троне, как белке в колесе. Кроме того, он приказывал заготовить еще несколько кадок чернил, чтобы, когда придет время всеобщего образования кроликов, быть наготове.
Поэта сначала мучила совесть, и он решил, по крайней мере, ничего прямо прославляющего Короля не писать.
Но что-то мешало ему уйти от придворной жизни и роскоши, к которой привык и он, и, что самое главное, его постепенно разросшаяся семья.
- Ведь Король все-таки кое-что делает для будущего, - говаривала жена Поэта, - вон новые кадки с чернилами стоят в королевском складе.
- Придется подождать, посмотреть, - утешал себя Поэт и делал то, что мог, а именно не писал стихов, прославляющих Короля.
Когда Король стал уничтожать своих друзей, кроме мучений совести Поэт стал чувствовать мучения страха.
Он считал, что Король преувеличивает опасность, но, видимо, нет дыма без огня, ведь его, Поэта, не арестовывают, не подвешивают за уши, как других кроликов.
Однажды Король пригласил его на ночную оргию, где пили хорошо перебродивший нектар и веселились в обществе придворных балеринок. Поэту пришлось веселиться со всеми, чтобы не обижать Короля. Впрочем, сам Король неожиданно освободил его от не слишком настойчивых угрызений совести.
- Ох, и достанется нам когда-нибудь от нашего Поэта, - сказал Король шутливо в разгар оргии.
Сам того не ведая, он заронил в душу Поэта великую мечту. Он решил, что отныне вся его жизнь будет посвящена разоблачению Короля гневной поэмой «Буря Разочарования». И ему сразу стало легче.
С тех пор он не пропускал ни одного греховного увеселения Короля, оправдывая это тем, что он все должен видеть своими глазами, чтобы разоблачение было глубоким и всесторонним.
- Мне что, для меня все это только материал, - говаривал он, глотая цветочный нектар или обнимая придворную балеринку.
Поэт очень быстро привыкал к материалу, который впоследствии собирался разоблачить гневным сатирическим пером. Иногда ему самому представлялось странным, что он вновь и вновь старается испытать те низменные удовольствия, которые он уже испытывал. Ему все казалось, что он еще недочувствовал каких-то тонких деталей нравственного падения Короля.
И все-таки он искренне готовился написать свою поэму «Буря Разочарования». Он думал начать ее, как только удалится от придворной жизни. А удалиться он собирался, как только изучит все детали падения Короля. Он считал аморальным начинать поэму, пока сам пользуется всеми льготами придворной жизни.
Поэтому он решил, не теряя времени, разрабатывать поэтические ритмы своей будущей разоблачительной поэмы. Работа с ритмами без слов ему очень понравилась.
С одной стороны, его гневные порывы не пропадали даром, а с другой стороны, смысл их оставался недоступным придворным шпионам.
Он сочинял какой-нибудь ритм, записывал его на листке магнолии и прятал в ящик, сокращенно надписав на ритме смысл его будущего предназначения, чтобы потом не забыть.
Иногда он эти ритмы читал Королю, и Король всегда одобрял свежесть и наступательный порыв каждого нового ритма.
Однажды он прочел ему ритм, выражавший ярость по поводу медлительности Короля в деле всеобщего образования кроликов.
Одобрив ритм, Король сказал:
- Тебе хорошо, ты разговариваешь прямо с Богом, а мне с кроликами приходится иметь дело. Я тебя прошу, заполни этот ритм яростным разоблачением кроликов, медлящих с уплатой огородного налога.
Услышав такую просьбу, прямо противоречащую смыслу его ритма, Поэт растерялся и согласился исполнить просьбу Короля. Ему показалось, что Король что-то заподозрил, и он таким образом решил рассеять его подозрения. Он пришел домой и написал заказанные ему стихи.
Между тем неправедное использование ритма праведной ярости вызвало в душе Поэта новый прилив еще более яростного ритма, и он, записав его, окончательно успокоился. Как обычно, для маскировки он сделал заголовок над записью ритма: «Повторная ярость по поводу…»
- Дорого обойдется Королю это мое унижение, - сказал он себе, представляя, как он исхлещет Короля, когда заполнит словами ритмы повторной ярости.
Теперь каждый раз, когда Король такими беспардонными просьбами унижал его божественные, ну, если не божественные, то, во всяком случае, праведные ритмы, в душе Поэта зарождался новый ритм протеста, и он его записывал, чтобы в будущем еще более язвительными стихами разоблачить Короля в поэме «Буря Разочарования». Так что теперь, читая Королю свои новые ритмы, он с немалым самоедским удовольствием ждал нового унизительного задания.
Кстати, во время исполнения одного из этих унизительных заданий он, грызя верхний конец своего гусиного пера, случайно втянул чернила из перебродившего сока бузины и почувствовал прилив вдохновения. Позже, как мы уже говорили, открытие его стало достоянием всего племени кроликов.
Наконец он принял решение уйти со двора, чтобы начать поэму, но тут жена стала на его пути. Она сказала, что ему сейчас хорошо уходить со двора, он уже прожил свои лучшие годы, а каково его подросшему сыну покидать двор, когда перед ним раскрывается такая карьера.
- Вот устрой сына, тогда уйдем, - сказала она ему, - а ты пока еще пособирай ритмы…
И он устроил сына в Королевскую Охрану, и ему по этому поводу пришлось вынести унизительный разговор с Начальником Охраны, которого он не любил за жестокость и который его презирал за стихи.
Но и после этого он не смог покинуть двор. Упрямая жена его начала закатывать истерики, потому что поэтическая глушь, о которой он мечтал, была малоподходящим местом для его дочерей, собирающихся выйти замуж за кроликов придворного круга.
- Пристроим сначала дочерей, - рыдала она, - а ты пока пособирай ритмы.
- Да я уже вроде достаточно собрал, - пытался он вразумить жену.
Но вразумить жену не удалось еще ни одному поэту, и ему пришлось подождать, пока дочери выйдут замуж. А все это время он принимал участие в различных увеселениях Короля, хотя пока еще и не принимал участия в его коварных проделках.
Именно в это время Король придумал хитроумный, как ему казалось, способ убирать подозрительных кроликов. Дело в том, что в вегетарианском королевстве кроликов смертной казни не существовало, а убирать всех подозрительных кроликов при помощи удавов было слишком хлопотно. И вот что он придумал.
Он стал объявлять ежегодный конкурс на должность Старого Мудрого Кролика. Как известно, Старый Мудрый Кролик попал на эту должность после того, как он получил сотрясение мозга от упавшего на его голову морковного желудя, когда он находился под сенью морковного дуба. Получив сотрясение мозга, кролик этот неопровержимо доказал, что в его голове было, что сотрясать, и его назначили на эту должность.
С тех пор подозрительных кроликов, а подозрительными Король находил именно тех кроликов, которые выступали за дальнейшее усовершенствование правления кроликов. Король заставлял принимать участие в конкурсе на должность Старого Мудрого Кролика.
- Посмотрим, - говорил он, - если выяснится, что вы и есть в настоящее время Старый Мудрый Кролик, мы тогда серьезно обдумаем ваши предложения.
Кроликов, заподозренных в претензии на должность Старого Мудрого Кролика, ставили под морковный дуб, после чего сверху начинали трясти дерево, чтобы вызвать при помощи падающих морковных желудей сотрясение мозга конкурентов.
Обычно несколько кроликов после этого погибало от наиболее прямых попаданий морковных желудей. Оставшиеся кролики продолжали конкурс победителей, и в конце концов, когда оставался последний кролик, он или отказывался от претензий на должность Старого Мудрого Кролика, или, если не отказывался, придворный врач объявлял, что он не получил сотрясение мозга по той простой причине, что в голове его нечего было сотрясать.
Поэт не только не одобрял этого издевательства над наивным тщеславием кроликов, но, рыдая, следил за жестоким зрелищем. Щадя его чувствительное сердце, придворные кролики иногда пытались увести Поэта в сторону от морковного дуба, но он, продолжая рыдать, упирался и не уходил.
- Нет, - говорил он, - я должен испить эту чашу до дна. При этом, утирая глаза, он мельком успевал взглянуть на небо, по-видимому, в ожидании утешительного пролета гордой птицы.
Интересно отметить, что во время ежегодного конкурса, в разгар тряски морковного дуба некоторые кролики, вовсе ни в чем не заподозренные, сами вбегали в зону падения желудей, надеясь, что вдруг в них обнаружится мудрость, достойная должности Старого Мудрого Кролика.
Наблюдая за картиной этого горестного выявления мудрости, Поэт не только создал ритм, выражающий бурю протеста, но и, рискуя своим положением, заполнил словами его начало. В узком кругу доверенных друзей он его иногда читал:
Разразись над миром, буря, Порази морковный дуб!
Прочитав эти строчки, он молча всовывал в стол листик магнолии, на котором они были написаны, а потрясенные друзья переглядывались, покачивая головой и тем самым выражая догадку о безумной храбрости зашифрованной части стихотворения.
- А ведь морковный дуб растет рядом с дворцом, - наконец произносил один из них.
- В том-то и вся соль, - добавлял другой.
Впрочем, безумная храбрость на этом заглохла. Поэт считал, и притом не без оснований, что, пока он находится при дворе, пользуясь излишествами в еде и сладострастными излишествами ночных оргий, он не имеет никакого права выступать против Короля.
Но вот дочери его вышли замуж, и тут всплыло новое обстоятельство. Оказывается, работнику Королевской Охраны, то есть его сыну, как кролику, приобщенному к тайнам охраны, запрещено иметь родственников, удаленных или тем более добровольно удалившихся за границу двора.
Пришлось помочь сыну уйти из охраны и перевести его на работу в казначейство. На это ушел еще один год.
И тут обнаружилось, что через год исполняется двадцать лет его безупречной службы Королю и по законам королевства он должен был получить звание Первого Королевского Поэта.
Такое звание при жизни ничего не давало, потому что у него уже было все, но после смерти давало ему право захоронения в Королевском Пантеоне среди самых почетных кроликов королевства.
Удалиться со двора перед самым получением этого звания было бы неслыханной дерзостью, а уходить после получения звания было бы хамской неблагодарностью, и он остался еще на несколько лет.
Теперь он уже был стар, но все-таки жизнь казалась бы слишком невыносимой, если бы он отказался от своего замысла. Однажды, перебирая высохшие листья магнолии с записями ритмов будущей поэмы «Буря Разочарования», он тихо рассмеялся.
- Ты чего? - спросила жена, которая только что возвратилась из королевского склада, где получала продукты.
- Да так, - сказал он, осторожно, чтобы они не рассыпались, откладывая ворохи пожелтевших листьев магнолий, на которых были записаны его ритмы, - запасы моих ритмов напоминают запасы чернил Короля.
- Мало ли какие совпадения бывают, - ответила жена, раскладывая на столе свежие продукты с королевского склада.
Да, теперь Поэт понимал, что семья - не самое серьезное препятствие. Конечно, жена поворчит немного, лишившись придворного продуктового пайка, но останавливать его не будет. Препятствие было в нем самом. Он был достаточно стар, чтобы думать о своей смерти. Он знал, что если умрет, оставаясь при дворе, то будет похоронен по самому высокому разряду в Королевском Пантеоне. Конечно, формально такое право за ним оставалось, даже если бы он ушел со двора, но кто его знает, как Король воспримет его уход.
Какое трагическое противоречие, думал он иногда, никто, кроме меня, не может помочь моему трупу получить достойные похороны.
- Если бы я мог, - говаривал он жене, - похоронить себя с почестями, потом уйти со двора и спокойно писать свою поэму.
- Да не волнуйся ты, - отвечала жена, - похоронят тебя с почестями…
- Если останусь при дворе, конечно, похоронят, - отвечал Поэт, - но мы же собираемся покинуть двор… Идеально было бы похоронить себя с почестями, потом написать поэму «Буря Разочарования» и спокойно умереть…
- Ты слишком много хочешь, - отвечала жена, - другому на всю жизнь было бы достаточно, что он открыл кроликам такой прекрасный веселящий напиток… Ты уже много сделал для племени, пусть другие теперь постараются…
- Будем надеяться, что кое-что сделал, - отвечал Поэт, обдумывая, как пристроить лучшим образом свой будущий труп, и одновременно стараясь извлечь новый поэтический ритм из своих горестных раздумий.
Положение было настолько безвыходным, что он иногда предавался самым мрачным фантазиям. Ему приходило в голову притвориться мертвым, дать себя похоронить в Пантеоне, а потом, тайно покинув свой роскошный склеп, уйти в джунгли и там спокойно писать свою поэму.
Но у него хватало здравого смысла понять, насколько этот проект рискованный. Даже если б он удался, его угнетала мысль о неполноценности такого склепа. Конечно, другие будут считать, что он лежит в своем прекрасном склепе. Но он-то будет знать, что это не так, он-то будет знать, что раз он не лежит в своем склепе, значит, в сущности, этот склеп ему не принадлежит.
Так и не найдя выхода из этого трагического противоречия, Поэт заболел и в один прекрасный день умер. Перед самой смертью его посетил Король со своими сподвижниками и, пожелав ему доброго здоровья, намекнул, что в случае его смерти он самым лучшим образом распорядится его трупом.
И Король выполнил свое обещание.
Над трупом Поэта склонялись знамена с изображением Цветной Капусты. Сам Король и все Допущенные к Столу стояли в почетном карауле, а молодые кролики читали стихи Первого Поэта кроликов.
Его похоронили в Пантеоне, а ворохи листьев магнолии с записями ритмов будущей поэмы перешли в королевский архив. Главный Ученый королевства расшифровал все ритмы будущей его поэмы и нашел на каждый из них соответствующее стихотворение, вошедшее в хрестоматию королевской поэзии.
Так, для ритма, кратко озаглавленного «Ярость по поводу медлительности…», он нашел стихотворение, высмеивающее злостных неплательщиков огородного налога.
А на ритм, озаглавленный «Повторная ярость по поводу…», он нашел стихотворение, высмеивающее все тех же, а может быть, и других неплательщиков огородного налога.
И так все ритмы нашего трагического неудачника были расшифрованы столь примитивным образом, что дало более поздним поколениям кроликов возможность утверждать, будто Первый Поэт кроликов был довольно-таки бездарный рифмоплет.
Правда, находились и более образованные ценители поэзии, которые утверждали, что у Поэта был ранний период, когда он писал божественные стихи, и только впоследствии под влиянием Короля он стал писать чепуху.
Но другие, еще более тонкие знатоки (а может быть, еще более тонкие хулители?) утверждали, что и в более ранних стихах его замечалась та неуверенность в силе истины, то есть они имели в виду неуверенность в конечной и самостоятельной ценности истины, что является, по их мнению, единственным признаком прочности и жизнестойкости всякого творчества. Именно отсутствие этой уверенности в душе Поэта, по их мнению, привело впоследствии к столь прискорбному падению его таланта.
К сожалению, к нам в руки не попали эти спорные или бесспорные продукты самого раннего творчества нашего Поэта, и у нас нет собственного мнения по этому поводу. Мы просто излагаем мнения поздних ценителей, чтобы познакомить читателей, интересующихся этим вопросом, с самим фактом существования такого мнения.
Ибо все это касается несколько более поздней истории королевства кроликов. Наша тема - это, в сущности, расцвет королевства кроликов в ожидании Цветной Капусты.
- Кролики, - наконец сказал Задумавшийся, - я вам предлагаю разрешить главную нашу задачу: перестать бояться удавов. А что будет дальше, я могу только предполагать…
- Видите ли, он может только предполагать! Воскликнула Королева и, гневно разорвав листик капусты, отшвырнула его от себя.
Стремящиеся одобрительно загудели, стараясь запомнить, куда упали обрывки капустного листа.
- А еще корчит учителя жизни!
Воскликнул кролик по прозвищу Находчивый. Он это воскликнул, дождавшись тишины, чтобы выделить свой голос.
Никого так не раздражал Задумавшийся, как Находчивого, потому что в юности они дружили и довольно часто влюблялись в одну и ту же крольчиху.
Находчивый был уверен, что он мог бы сделать не меньше блестящих открытий, чем Задумавшийся, если бы не стремился быть Допущенным. Поглощенный философией собственного существования, он никак не находил времени заняться существованием кроликов.
- Ему хорошо, он-то не стремится быть Допущенным.
Говаривал он своим знакомым, когда речь заходила о Задумавшемся.
- А кто тебе мешает не стремиться?
Спрашивали знакомые в таких случаях.
- Вы лучше спросите, кто мне помогает.
Отвечал им на это Находчивый, раздумывая, как бы неприглядней попасться на глаза Королю.
Между тем Задумавшийся продолжал.
- Кролики, если мы будем стремиться с самого начала увидеть самый конец, мы никогда не сдвинемся с места.
Важно сделать первый шаг и важно быть уверенным, что он правильный.
- Ну хоть что-нибудь, скажи, что ты думаешь насчет фасоли, гороха и капусты!
Кричали кролики.
- Я думаю, когда отпадет ужасная несправедливость удавов по отношению к нам, мы должны подумать и о нашей несправедливости по отношению к огородам туземцев.
Сказал Задумавшийся.
- У-у-у!
Завыли недовольные кролики. А Король покачал головой: дескать, больше слушайте его, он вам устроит счастливую жизнь.
- Дело не в том, чтобы отменять эти прекрасные продукты, а в том, чтобы научиться самим выращивать их.
Сказал Задумавшийся.
- У-у-у, как неинтересно. А как мы будем обрабатывать землю?
Завыли кролики хором.
- Не знаю, может, мы договоримся с кротами, может, еще что, - сказал Задумавшийся.
- У-у-у! - завыли кролики еще скучней. - А если кроты не согласятся? Значит, прощай, фасоль, горох, капуста?!
И тут от имени рядовых кроликов выступил простой уважаемый всеми кролик.
- Послушай, Задумавшийся, мы все тебя любим, ты наш парень, думаешь о нас.
И это хорошо. Но чего-то ты не додумал. Вот я, например, каждый день хожу в лес, в пампасы, к туземцам на огороды заглядываю…
Каждый день я могу встретиться с удавом, но могу и не встретиться. Позавчера, например, не встретился, вчера тоже и сегодня, слава Богу, как видишь, жив-здоров.
Что же получается? На огородах туземцев я могу бывать каждый день, а удав меня может проглотить далеко-о не каждый день.
Выходит - пока я в выигрыше.
Выходит, ты чего-то не додумал Задумавшийся.
Вот пойди на свой зеленый холмик и придумай такое, чтобы и удавы нас не трогали и чтобы, как говорится, Бог троицей не обидел.
Тогда мы все, как один, пойдем за тобой.
- Правильной! Правильно!
Стали кричать рядовые кролики, потому что в трудную минуту решение не принимать никакого решения было для кроликов самым желанным решением.
- Я лично первый пойду за тобой, как только твои выводы подтвердятся!
Крикнул Король кроликов.
- Да здравствует наш благородный Король!
Стали кричать кролики, довольные своим решением не принимать никакого решения.
- Более того, чтобы Задумавшийся мог думать, не отвлекаясь, ежедневно с нашего стола будут выдаваться его семье две полноценные морковины! Продолжал Король,
- Да здравствует Король и его щедрость! - закричали кролики.
- Размножаться с опережением - вот наше оружие! Крикнул Король и в знак того, что собрание закончено, взяв за лапку Королеву, удалился к себе во дворец.
Кролики тоже, окликая попутчиков, разошлись по своим норам. Некоторые из них, чувствуя угрызения совести, горячо хвалили замечательную идею Задумавшегося, хотя и указывали на ее некоторую незрелость.
Иные кролики спрашивали у жены Задумавшегося, довольна ли она королевской помощью.
- Это невесть что, но все-таки кое-что.
Отвечала она любопытствующим кроликам и, в свою очередь, пыталась узнать, включается ли сегодняшний день в пенсионный срок и сможет ли она на этом основании получить завтра четыре морковины у Королевского Казначея, известного своей скаредностью и крючкотворством.
- Сегодняшний день включительно!
Со всей либеральной решительностью отвечали ей кролики, и тем либеральней и тем решительней отвечал каждый, чем больше не хватило ему решительности поддержать ее мужа во время собрания.
Печально сидел Задумавшийся на опустевшей Королевской Лужайке. Возле него остался один молодой кролик, не только поверивший в правильность его учения (таких было немало), но и решившийся, рискуя спокойной жизнью, следовать за ним.
- Что теперь делать? - спросил он у Задумавшегося.
- Ничего не остается, - отвечал Задумавшийся, - будем думать дальше.
- Можно я буду думать с тобой? - спросил молодой кролик. - С тех пор как я услышал то, о чем ты говорил, у меня появилась жажда знать истину.
- Будем думать вместе Возжаждавший, - сказал Задумавшийся.
- Я всю силу своего ума тратил на изучение удавов, но о том, что сами братья-кролики еще не подготовлены жить правдой, я не знал…
На следующее утро жизнь кроликов продолжалась по-старому. Часть из них ушла пастись в пампасы, часть предпочла тенистые джунгли, а некоторые отправились на огороды туземцев.
Задумавшийся с утра сидел на зеленом холмике, где он и раньше обдумывал свои наблюдения над удавами. Теперь к размышлениям об удавах прибавились тревожные думы о своем же брате-кролике.
С этого холмика открывался чудесный вид на пампу, на изгиб реки, широко разлившейся внизу и поэтому названной обитателями джунглей Лягушачьим Бродом.
Возжаждавший с утра пасся на склоне зеленого холмика, время от времени поглядывая на Задумавшегося и стараясь издали по его позе определить, пришло ему в голову что-нибудь новое или еще нет. Через некоторое время умственное любопытство победило его аппетит, и он, слегка недозавтракав, взобрался на зеленый холмик.
В это время в обширной столовой королевского дворца шел обильный по случаю вчерашней победы завтрак.
Все Допущенные к Столу, естественно, сидели за столом. Король был в хорошем настроении, за завтраком он много шутил и то и дело подымал высокий бамбуковый бокал, наполненный кокосовой брагой, после чего Допущенные быстро наполняли свои бокалы и выпивали вместе со своим Королем этот веселый бодрящий напиток.
Интересно отметить, что среди Допущенных к Столу сидели несколько охранников.
Под видом Допущенных к Столу они следили за разговорами Допущенных к Столу, чтобы вовремя обнаружить следы заговора или просто отклонений от королевской линии, которые впоследствии могли бы привести к заговору.
Но так как они, хотя и сидели под видом Допущенных, на самом деле не были Допущенными, им по инструкции полагалось меньше налегать на особенно ценные продукты, каковыми считались капуста, горох и фасоль.
Но так как Допущенные к Столу знали, что среди них есть охранники, сидящие под видом Допущенных, а также знали, что охранникам не положено есть по норме Допущенных, они следили за тем, как едят остальные Допущенные, и в то же время сами старались есть как можно больше, чтобы их не приняли, как говорится в кроличьем просторечии, за шпионов.
Но так как те, кого в кроличьем просторечии именовали шпионами, знали, что, если они будут скромничать за столом, остальные обнаружат их истинные застольные функции, они, стараясь замаскироваться, ели как можно больше, что соответствовало их личным склонностям.
Таким образом получалось, что за королевским столом все ели с огромным патриотическим аппетитом.
На этот раз среди Допущенных не было кролика, занимавшего должность Старого Мудрого Кролика. Его вчерашние колебания, разумеется, не остались незамеченными Королем.
На его месте теперь сидел Находчивый, предложивший переименовать Старого Мудрого Кролика в Стармуда, что было встречено веселым одобрением.
Король по этому поводу рассказал несколько анекдотов из жизни Стармуда.
В разгар завтрака в столовую вошел, ковыряясь в своих изъеденных временем зубах, тот, над которым сейчас все смеялись и который еще вчера считался первым королевским советником.
Оказывается, теперь он завтракал на кухне. Как раз в это время Король шутливо предложил поставить своего бывшего мудреца под сенью морковного дуба и дождаться, когда на его голову упадет морковный желудь, чтобы посмотреть, получит он теперь сотрясение мозга или нет. Все Допущенные, смеясь королевской шутке, уверяли, что теперь там нечего сотрясать.
- Я знаю, - сказал вошедший, - за что меня пересадили на кухню, но я не знаю, почему мне подали не очень свежие овощи.
- Как, как? - переспросил Король, подмигивая сидящим за столом.
- Тебе подали не очень… очень свежие овощи?
Допущенные к Столу стали заходиться в хохоте. При этом многие из них падали на стол с той нежной доверчивостью, с какой влюбленные при подобных обстоятельствах падают на грудь своих возлюбленных, нередко сочетая это движение с мимолетной лаской. В данном случае они, падая на стол, невзначай прихватывали ртом листик капусты или стручок свежего гороха, что, по-видимому, совпадает по смыслу с мимолетной лаской влюбленных.
- Клянусь морковным дубом, сделавшим меня мудрецом, - сказал вошедший, - я оговорился… Но ведь я же потом исправил ошибку?
- Еще бы, - отвечал Король, улыбаясь, - иначе ты завтракал бы не на кухне, а где-нибудь подальше. Ну ладно, садись, я добрый. В другой раз будешь знать, кто снабжает витаминами твой не очень-очень сообразительный мозг.
Таким образом, под хорошее настроение Старый Мудрый Кролик был возвращен к столу.
Правда, Король оставил за ним шутливую кличку Стармуд, что, с одной стороны, вносило в его должность некоторую шутовскую двусмысленность, а с другой стороны, еще больше приближало Находчивого к королевскому семейству.
Примерно с месяц Находчивый жил в числе Допущенных к Столу, припеваючи и попиваючи лучшие королевские напитки, не говоря о самых свежих овощах, доставляемых с огородов туземцев.
Все здесь Находчивому нравилось и только одно удивляло, что, когда собираются Допущенные к Столу, почему-то ни Король, ни остальные не говорят о Цветной Капусте.
Это было очень странно, потому что Король при каждой встрече с рядовыми кроликами так или иначе касался вопроса о Цветной Капусте. А здесь почему-то не принято было о ней говорить.
Раздумывая об этом, он решил, что, вероятно, среди Допущенных к Столу есть еще более узкий круг посвященных, то есть Сверхдопущенных к Столику, и они, вероятно, не только говорят о Цветной Капусте, но хотя бы раз в неделю пробуют ее.
Так думал Находчивый, а спросить ни у кого не решался, потому что не знал, кто именно среди Допущенных к Столу допущен к Столику.
Спросить, думал Находчивый, значит признаться, что ты сам к этому Столику не допущен.
Он решил дождаться случая и спросить обо всем самого Короля.
И такое время пришло, потому что Король однажды сам попросил его остаться с ним после обеда для личной беседы.
- У меня к тебе поручение всенародной важности, - сказал Король и, когда Королева прикрыла дверь и, возвратившись, присела рядом с Находчивым, добавил: - Ты готов его исполнить?
- О Король, - сказал Находчивый, опуская глаза.
- Тут наш придворный Поэт набросал куплет. Так вот, ты должен выйти в джунгли на Нейтральную Тропу и на протяжении всего пути туда и обратно спеть этот куплет…
- Мои уши к вашим услугам, - сказал Находчивый и шевельнул ушами.
Король внимательно посмотрел на его уши, как бы стараясь определить, насколько они надежны.
- Тогда слушай, - сказал Король и прочел стихотворение, записанное соком ягод бузины на широком банановом листе:
Задумавшийся кролик
На холмике сидит.
Видны оттуда пампа
И Лягушачий Брод.
Но буря все равно грядет!
Вздрогнуло сердце Находчивого от страшной догадки.
- Ваше Величество, - с дрожью проговорил он, - не означает ли…
- Не означает, - перебил его Король, нахмурившись.
Находчивый сразу же понял, что пропеть этот куплет - значит выдать удавам своего собрата Задумавшегося.
И он сразу же решил отказаться от королевского Стола и уйти в рядовые кролики.
Ведь все-таки он был от природы не злой, хотя и очень честолюбивый.
Но тут был один щекотливый момент. По принятому придворному этикету кролик, разжалованный в рядовые, обязан был возвратить Королю все полученные награды.
Значит, он должен был возвратить и тот капустный лист, который ему когда-то подарила Королева и с которого началось его возвышение.
Но дело в том, что на обратном пути домой он на радостях съел пол капустного листа, хотя никак не должен был его есть, ибо сам же обещал засушить его на память.
Дело в том, что, принимая от Королевы капустный лист в качестве подарка, как она ему предлагала, он имел право его съесть, но, возвышая подарок до награды, как он сам ей предложил, он уже не имел права его съесть.
Все это сейчас с быстротой молнии промелькнуло в голове Находчивого, и он понял, что ему неловко, что он никак, ну, никак не может возвратить Королеве этот наполовину обесчещенный капустный лист.
Конечно, он понимал: никто его за это преследовать не будет, - но так уж устроены кролики, что им сегодняшняя неловкость непереносимей завтрашнего предательства.
Неловкость - это сейчас, вот-вот, а завтра - это еще бабушка надвое сказала, может, вообще ничего не будет или, скажем, будет солнечное затмение и по этому поводу все отменят.
- Хорошо, - сказал Находчивый, вздохнув и бросив мученический взгляд на Королеву, - только можно я одну поправку внесу?
- Если это не меняет сути, - согласился Король.
- Я хотел бы пропеть так, - сказал Находчивый и пропел:
Задумавшийся некто
На холмике сидит.
Видны оттуда пампа
И Лягушачий Брод.
Но буря все равно грядет!
- Идет! - сказал Король и весело хлопнул Находчивого по плечу.
Он понял, что Находчивый, пытаясь перехитрить его, на самом деле довольно успешно перехитряет свою совесть.
- Тем более, - добавил Король, - что некоторые считают, будто вообще все это предрассудки…
- А можно я еще одну поправку внесу? - попросил Находчивый и, не дожидаясь согласия Короля, быстро пропел:
Задумавшийся некто
На холмике сидит.
Пам-пам, пам-пам, пам-пам-па
И Ля-ля-ля-чий Брод.
Но буря все равно грядет!
- Ну, это уже романс без слов, - махнул рукой Король, - вот что значит дать слабину…
- Ничего, ничего, - вдруг перебила его Королева, - так ' получается еще приманчивей.
Только у меня одна просьба.
Пожалуйста, когда будешь петь, последние два слова в третьей строчке бери как можно выше. Пам-пам, пам-пам, пам, П-А-А-М! Па.
Понятно?
- Конечно, - сказал Находчивый, - я это обязательно учту.
- Ладно, - сказал Король, - так и быть! Добавь только одно слово… Значит, так: «Видны пам-пам, пам, П-А-А-М! Па», - и не будем торговаться.
- Хорошо, Ваше Величество, - сказал Находчивый.
- И Ля-ля-ля-чий Брод, говоришь? - спросил Король, проверяя на слух последнюю строчку.
- Совершенно верно, - подтвердил Находчивый, - и Ля-ля-ля-чий Брод, пою…
- В наших краях, - сказал Король, задумавшись, - известны три Брода: Тигриный, Обезьяний и Лягушачий… Не получится ли путаница?
- Да нет же, - сказала Королева, - не надо думать, что они глупее нас.
- Мой Король, - спросил Находчивый, - я одного не пойму. При чем тут строчка: «Но буря все равно грядет»?
- Ну, ты же знаешь нашего Поэта, - сказал Король, - он ведь жить не может без бури…
- А он знает, для чего будут использованы его стихи?
Спросил Находчивый. Ему было бы легче, если бы не он один участвовал в предательстве Задумавшегося.
- Нет, конечно, - поморщился Король, - он Поэт, он парит в небесах. Зачем его посвящать в наши малоприятные земные дела.
- Да, конечно
Грустно согласился Находчивый.
- Ладно, - сказал Король, - текст утрамбован окончательно.
Я удивляюсь, как ты быстро сообразил убрать некоторые натуралистические подробности…
- О Король, - потупился Находчивый, - в таких случаях само соображается…
- Кстати, - вспомнил вдруг Король лукаво, - можешь доесть тот капустный листик, что тебе подарила Королева…
- О Королева, - прошептал Находчивый и, ужасно смутившись, спрятал голову между лапками, - простите эту… сладость…
- Чего уж там, - добродушно взбодрил его Король, - все мы кролики… Но какова служба информации, а, Королева?
- Ах ты, плутишка, - промолвила Королева и с грустной укоризной погрозила лапкой Находчивому, - надо было видеть, Король, с каким неподдельным жаром он воскликнул: «Никогда!»
Тут Королева подала Находчивому королевский журнал, где было записано, что такого-то числа придворный кролик Находчивый выступит на Нейтральной Тропе с исполнением «Вариаций без слов на тему Бури», дабы всем жителям джунглей было бы ясно, что кролики бодро живут и бодро размножаются.
Находчивый расписался, и Король собственноручно потрепал его по плечу.
- Теперь проси, - сказал Король, - что-нибудь такое, что бы тебе нравилось и что бы я мог сделать.
- Я только спрошу, - отвечал Находчивый.
- Я удивляюсь, что за королевским столом никогда не говорят о Цветной Капусте, тогда как, беседуя с народом, вы и другие часто вспоминаете о ней.
- А что говорить, - пожал плечами Король, - опыты проходят успешно, и мы им всячески способствуем… Все Младодопущенные думают, что кроме Допущенных к Столу есть еще Сверх-допущенные к Столику…
- А разве нет? - опечаленно спросил Находчивый.
- Нет, дорогой мой, - дружески приобняв его, отвечал Король, - больше не к чему мне вас допускать, разве что супружеское ложе…
- Фу, Король, как грубо,.
Сказала Королева, отворачиваясь и в то же время стрельнув глазами в сторону Находчивого.
Но Находчивый так опечалился, что даже не заметил этого.
- Теперь ты понимаешь, - сказал ему Король, - почему мне трудней всего?
- Нет, - сказал Находчивый, очень огорченный, что Сверхдопущения не существует.
- Потому что для каждого из вас, - отвечал Король, - есть тайна, вам есть к чему стремиться. А у меня нет тайны постижения.
Если я уж чего не понимаю, так это навсегда…
Вот почему мне трудней всех в моем королевстве… Но у меня одно утешение…
Ему, - Король показал лапой на небо, - еще трудней…
- Но если нет Сверхдопущения к Столику, то и мне не к чему стремиться! - воскликнул Находчивый, через свое разочарование поняв печаль Короля. - Как это грустно!
- Это у тебя пройдет, - сказал Король уверенно, - со временем стремление удержаться за Столом делается единственным неутоляемым стремлением Допущенных к Столу.
А теперь ступай… Выспись… И завтра со свежими силами на Нейтральную Тропу…
Находчивый раскланялся и покинул королевский дворец.
- Знаешь, чем мне нравится Находчивый? - сказал Король, прохаживаясь по кабинету. - Тем, что у него есть совесть.
- С каких это пор? - спросила Королева несколько удивленно.
- Ты ничего не понимаешь, - сказал Король, останавливаясь посреди кабинета.
- Когда даешь кролику деликатное поручение, не смертельная доза совести бывает очень полезна.
- Я не очень тебя понимаю.
Отвечала Королева рассеянно, потому что она все еще была огорчена тем, что Находчивый с его такими живыми глазами оказался такой ненадежный.
- Да, - повторил Король, продолжая прохаживаться по кабинету.
Когда кролик, выполняя деликатное поручение, испытывает некоторый стыд, он старается как можно чище выполнить его, чтобы потом не извиваться от стыда, оставив за собой неряшливые улики.
А это как раз то, что нам надо. Не смертельная доза совести, вот что должны прививать кроликам наши мудрецы.
- Но каковы мужчины, - сказала Королева, вздохнув, - сам говорил: «Никогда!» И сам же его съел.
- Будем надеяться, что съест,
Оветил Король невпопад, обдумывая, как бы получше внедрить в сознание кроликов не смертельную дозу совести, чтобы они, работая на благо королевства, никогда не оставляли за собой неряшливых улик.
часть вторая
Но что же случилось на Слоновой Тропе?
Косой мало что помнит. Он только помнит, что удавы его придерживали, пока слоны не появились совсем близко. Кролик внутри него беспрерывно орал, что надо бороться с удавами, даже находясь в желудке удава.
Смог ли он выскочить из него, когда слоны стали их топтать, он не помнит, потому что потерял сознание еще до того, как первый слон наступил на него.
Через две недели, в Сезон Больших Дождей, к нему вернулось сознание, и он обнаружил себя лежащим недалеко от Слоновой Тропы, куда он, по-видимому, был отброшен каким-нибудь брезгливым хоботом слона.
Тело его в нескольких местах было оттоптано, и он уже стал одноглазым, хотя не мог точно сказать - то ли слоны ему нечаянно выдавили глаз, то ли позже, когда он лежал без сознания, этот глаз у него выклевала какая-то птица.
Почему-то этот вопрос сильно беспокоил Косого, хотя в его положении хватало других забот.
Косому почему-то хотелось, чтобы глаз его был растоптан ногами слонов, а не выклеван какой-нибудь поганой птицей, принявшей его за труп.
Мысль о том, что какая-то птица выклевала его глаз, словно зерно, почему-то не давала ему покоя, пока ощущение голода не стало его вытеснять.
Так прошло несколько дней, и вдруг на него села ворона, привлеченная его неподвижной позой. Ему удалось схватить ворону, когда она села ему на голову с тем, чтобы выклюнуть его единственный глаз.
С тех пор он несколько месяцев неподвижно лежал, уставившись в небо своим единственным глазом.
За это время ему удалось поймать несколько стервятников и ворон, соблазненных его трупным видом.
Так выжил Косой - к равнодушному удивлению других удавов и к явному неудовольствию Великого Питона.
Соплеменники его не трогали, но относились к нему презрительно, потому что, как сказал царь, удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который им нужен.
Бедняга Косой пытался сослаться на то, что проглоченные кролики иногда заговаривали и в других удавах, но это не помогало.
- То совсем другое., то гипнотический бред, а у тебя кролик говорил сознательно.
Говорили ему,
Кстати, мы забыли упомянуть, что с тех пор, как кролик выбежал из пасти удава, был введен закон о немедленной обработке кролика после заглота. Закон этот, в сущности, был рассчитан на джентльменство удавов, потому что проверить, сразу ли приступил удав к обработке проглоченного кролика или, продлевая ему жизнь, продлевает свое удовольствие, было невозможно.
Одним словом, после всего, что случилось, соплеменники старались избегать Косого.
Его не трогали, но и почти не говорили с ним. Косой от этого страдал, потому что у каждого живого существа есть неистребимая потребность общаться с подобными себе.
Именно поэтому Косой, оказавшись сегодня рядом с юным удавом, откровенно рассказал ему всю свою горестную историю.
Пожалуй, единственное, что он скрыл от юного удава, это то, что он и сейчас иногда, притворяясь мертвым, ловит ворон, потому что охотиться на кроликов с одним глазом нелегко и гипноз нередко дает осечку.
- Кстати.,--Спросил юный удав,
- А как ты охотишься с одним глазом?
- Что делать, приходится гипнотизировать профилем, глаз устает.
- А я все слышал!
Вдруг раздался голос кролика. Косой похолодел.
- Как? Ты жив? Я тебя снова проглотил?
Сказал он дрожащим голосом.
- Да нет, это необработанный кролик говорит из кустов.
Поправил его юный удав,
- Уф, а мне показалось, что тот.
Вздохнул Косой,
- А что ты услышал?
Спросил юный удав, всматриваясь в кусты рододендрона и пытаясь разглядеть там кролика.
- Я давно веду наблюдения над удавами
Сказал кролик из кустов,
Вы подтвердили, что легенда о дерзком кролике не легенда, а быль. Это лишний раз убеждает в правильности моих некоторых догадок. Теперь я твердо знаю: ваш гипноз - это наш страх. Наш страх - это ваш гипноз.
- Пользуешься тем, что мы сейчас оба сыты?
Сказал Косой, прислушиваясь к своему желудку.
- Нет, это плод долгих раздумий и строгих научных наблюдений.
Отвечал кролик.
- Чего ж ты подслушиваешь, если ты такой умный, или ты не слыхал, что это нечестно?
Спросил Косой.
- Я об этом тоже много думал.
Отвечал кролик, так и не высунувшись из кустов.
-- Подслушивать во всех случаях жизни низко, это я знаю. Даже подозревая кого-то в преступлении, нельзя его подслушивать, потому что подозрения могут не оправдаться, а метод может укорениться.
Я хочу сказать, что каждый подслушивающий может говорить: «А я его подозревал в преступлении». Подслушивать можно и нужно в том случае, если ты абсолютно уверен, что имеешь дело с преступником. А вы, удавы, - убийцы, вы или совершили убийство, или готовитесь совершить.
Следовательно, как можно больше знать о вас - это благо для живых кроликов.
- Кажись, я чего-то слыхал о тебе, - вспомнил юный удав, - это ты Задумавшийся?
- Да, я, - отвечал кролик.
- Ну, подойди сюда, если ты такой.
Сказал юный удав, чувствуя, что он, пожалуй, и второго кролика смог бы обработать.
- Нет, - отвечал кролик, - я сейчас не имею права рисковать. Хотя гипноза нет, но укусить вы можете.
- Спасибо и на том.
Сказал Косой, стараясь придать всей этой истории легкий юмористический оттенок. Все-таки он много сказал такого, чего не должны были слышать уши кроликов. Все это попахивало новыми опасностями. К тому же Задумавшийся, так и не высунувшись из кустов, ушелестел в глубь джунглей.
- Что ж ты не показался? - еще более тоскливо спросил Косой.
- Пусть вам в каждом кролике мерещится Задумавшийся!
Крикнул кролик, и голос его растворился в шорохах джунглей.
На теплом мшистом камне стало как-то тесно и неуютно. Оба удава подумали, что хорошо бы избавиться друг от друга как от опасных свидетелей, но оба не решались нападать. Молодой - потому что боялся, что ему не хватит опыта, а старый боялся, что ему не хватит сил и проворства.
- Нехорошо все это получилось, - прошипел юный удав, - пожалуй, мне придется донести Великому Питону о том, что ты здесь наболтал.
- Не надо, - попросил Косой, - ты ведь знаешь, как он меня не любит…
- А если обнаружится? - возразил юный удав.
- Будем надеяться, что никто не узнает, - ответил Косой.
- Тебе хорошо, - сказал юный удав, - ты свое отжил, а у меня все впереди… Нет, я, пожалуй, донесу…
- Но ведь тогда и ты пострадаешь!
- Это почему же?
- Если я начал проговариваться, ты ведь должен был дать отпор.
Напомнил Косой о старом обычае, принятом среди удавов.
В самом деле, подумал юный удав, есть такой обычай. Он был в растерянности. Он никак не мог понять, что ему выгодней: донести или не донести.
- А если обнаружится? - сказал он задумчиво. - Ну ладно, промолчу… А что ты мне дашь за это?
- Что я могу дать, - вздохнул Косой, - я старый инвалид… Если тебе придется туго с кроликами, притворись мертвым, и рано или поздно тебе на голову сядет ворона…
- Да на черта мне твоя ворона! - возмутился юный удав. - Я, слава Богу, имею регулярного кролика.
- Не говори, - отвечал Косой, - в жизни всякое бывает…
- У нее, наверное, и мясо жесткое? - неожиданно спросил юный удав.
- Мясо жестковатое, - согласился Косой, - но в трудное время это все-таки лучше, чем ничего.
- А если обнаружат?
Снова усомнился юный удав и, сползая с камня, на котором они лежали, добавил:
- Ладно, не донесу… Лучше бы я с тобой не связывался… Тысячу раз прав был Великий Питон, когда сказал, что удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который нам нужен.
Уползая от Косого, юный удав в самом деле еще не знал, что выгоднее: донести или не донести.
По молодости он не понимал, что тот, кто раздумывает над вопросом, донести или не донести, в конце концов обязательно донесет, потому что всякая мысль стремится к завершению заложенных в ней возможностей.
Вот жизнь, с грустью думал Косой, лучше бы меня тогда растоптали слоны, чем жить в презрении и страхе перед собратьями.
Так думал Косой и все-таки в глубине души (которая находилась в глубине желудка) чувствовал, что из жизни уходить ему не хочется. Ведь так мягко лежать на теплом мшистом камне, так приятно чувствовать солнце на своей старой ревматической шкуре, да и кроликоварение - что скрывать! - все еще доставляло ему немало удовольствия.
* * * *
В тот же день, когда солнце повисло над джунглями на высоте хорошего баобаба или плохой лиственницы, у входа в королевский дворец на Королевской Лужайке было созвано чрезвычайное собрание кроликов.
Сам Король сидел на возвышенном месте рядом со своей Королевой. Над ними развевалось знамя кроликов с изображением Цветной Капусты.
Полотнище знамени представляло из себя большой лист банана, на котором кочан Цветной Капусты был составлен из разноцветных лепестков тропических цветов, приклеенных к знамени при помощи сосновой смолы.
В сущности говоря, ни один кролик никогда не видел Цветной Капусты. Правда, в кроличьей среде всегда жили слухи (хотя их и приходилось иногда взбадривать) о том, что местные туземцы вместе с засекреченными кроликами, работающие на тайной плантации по выведению Цветной Капусты, добились решительных успехов. Как только опыты, близкие к завершению, дадут возможность сажать Цветную Капусту на огородах, жизнь кроликов превратится в сплошной праздник плодородия и чревоугодия.
Время от времени сочетание цветов в изображении Цветной Капусты на знамени едва заметно менялось, и кролики видели в этом таинственную, но безостановочную работу истории на благо кроликов. Увидев на знамени слегка изменившийся узор цветов, они многозначительно кивали друг другу, делая для себя далеко идущие оптимистические выводы. Говорить об этом вслух считалось неприличным, нескромным, считалось, что эти внешние знаки внутренней работы истории проявились случайно по какому-то доброму недосмотру королевской администрации.
В ожидании этого счастливого времени кролики жили своей обычной жизнью, паслись в окружающих джунглях и пампах, поворовывали в огородах туземцев горох, фасоль и обыкновенную капусту, высокие вкусовые качества которой оплодотворяли мечту о Цветной Капусте. Эти же продукты они поставляли и ко двору Короля.
- Ну, как сегодня капуста?
Бывало, спрашивал Король, когда рядовые кролики, выполняя огородный налог, прикатывали кочаны и складывали их в королевской кладовой.
- Хороша.
Неизменно отвечали кролики, облизываясь.
- Так вот.
Говорил им на это Король.
-- Когда появится Цветная Капуста, вы на эту зеленую даже смотреть не захотите.
- Господи, неужели доживем до этого? - вздыхали кролики, услышав такое.
- Будьте спокойны, - кивал Король, - следим за опытами и способствуем…
Великая мечта о Цветной Капусте помогала Королю держать племя кроликов в достаточно гибкой покорности.
Если в жизни кроликов возникали стремления, неугодные Королю, и если он не мог эти стремления остановить обычным способом, он Король, прибегал к последнему излюбленному средству, и конечно, этим средством была Цветная Капуста.
- Да, да.
Говорил он в таких случаях кроликам, проявляющим неугодные стремления.
--Ваши стремления правильны, но несвоевременны, потому что именно сейчас, когда опыты по выведению Цветной Капусты так близки к завершению…
Если проявляющий стремления продолжал упорствовать, он неожиданно исчезал, и тогда кролики приходили к выводу, что его засекретили и отправили на тайную плантацию. Это было естественно, потому что те или иные стремления проявляли лучшие головы, и эти же лучшие головы, конечно, прежде всего нужны были для работы над выведением Цветной Капусты.
Если семья исчезнувшего кролика начинала наводить справки о своем родственнике, то ей намекали, что данный родственник теперь «далеко в том краю, где Цветная Капуста цветет».
Если семья исчезнувшего кролика продолжала упорствовать, то она тоже исчезала, и тогда кролики говорили:
- Видно, он там большой ученый… Семью разрешили вывезти…
- Везет же некоторым, - говорили крольчихи, вздыхая.
Других подозрений в головах у рядовых кроликов не возникало, потому что по вегетарианским законам королевства кроликов наказывать наказывали - путем подвешивания за уши, - но убивать не убивали.
Итак, в этот день, который уже клонился к закату, на Королевской Лужайке Король и Королева сидели на возвышенном месте, а над ними слегка колыхалось знамя с изображением Цветной Капусты.
Чуть пониже располагались придворные кролики, или, как их называли в кроличьем простонародье, Допущенные к Столу.
А еще ниже те, которые стремились быть Допущенными к Столу, а дальше уже стояли или сидели на лужайке рядовые кролики.
Легко догадаться, что чрезвычайное собрание кроликов было вызвано чрезвычайным сообщением Задумавшегося.
- Наш страх - их гипноз! Их гипноз - наш страх! - повторяли рядовые кролики, смакуя эту соблазнительную мысль.
- Какая смелая постановка вопроса! - восклицали одни.
- И мысли следуют одна за другой, - восторгались другие, - ну, прямо, как фасолины в стручке.
- Ой, кролики, что буде-ет! - говорили третьи, которым от великого открытия Задумавшегося делалось до того весело, что становилось страшно.
И только жена Задумавшегося, стоя в толпе ликующих кроликов, то и дело повторяла:
- А почему мой должен был разоблачать удавов? А где Допущенные к Столу мудрецы и ученые? А что мы за это имеем? Ведь удавы будут мстить мне и моим детям за то, что он здесь наболтал!
- Ты должна им гордиться, дура, - говорили ей окружающие кролики, - он великий кролик!
- Оставьте, пожалуйста! Уж я-то знаю, какой он великий! Дожил до седин, а до сих пор не может листик гороха отличить от листика фасоли!
А между тем Королю кроликов сообщение Задумавшегося не понравилось. Он почувствовал, что эта новость ничего хорошего ему не сулит. Но, будучи опытным знатоком настроения толпы, он, видя всеобщее ликование, не мешал ему проявляться со всей полнотой. Он понимал, что всякое ликование толпы имеет свою высшую точку, после которой оно обязательно должно пойти на убыль, и тогда уже можно будет высказывать свои сомнения.
Дело в том, что когда кто-нибудь, а в особенности толпа, начинает ликовать, он еще не знает, что всякое ликование рано или поздно должно пойти на убыль.
И вот, когда ликование начинает идти на убыль, ликующий, чувствуя, что его ликование иссякает, склонен обвинить в этом того, кто, вызвав ликование, оказывается, не придал ему неиссякаемого характера.
Но если кто-то своим критическим отношением к предмету ликования перебил всеобщее ликование, тогда гнев ликующих с особенной силой устремляется на него.
Ведь ликующие думали, что их ликование носило неиссякаемый характер, а этот злобный завистник нарочно им все испортил.
Король кроликов все это знал хорошо и поэтому долго молчал.
И вот, когда ликование очень сильно иссякло, хотя все еще отдельные его вспышки то здесь, то там озаряли радостью толпу, кролики стали замечать, что сам Король почему-то молчит. И не только молчит.
Лицо его выражает грустную терпимость перед печальным зрелищем всеобщего заблуждения.
И тут все начали понимать, что Король сомневается в правильности наблюдений Задумавшегося. Допущенные, заметив сомнение Короля, довели его при помощи отдельных выкриков до степени откровенного возмущения.
Возмущение Допущенных в свою очередь было подхвачено Стремящимися Быть Допущенными и доведено до выражения гневного протеста против не проверенных Королем научных слухов.
Да, Король был прав, почувствовав великую опасность, которая, заключается в словах Задумавшегося.
Вся деятельность Короля была связана с тем, что он лично, вместе со своими придворными помощниками, определял, какое количество страха и осторожности должны испытывать кролики перед удавами в зависимости от времени года, состояния атмосферы в джунглях и многих других причин.
И вдруг вся эта разработанная годами хитроумная система управления кроликами может рухнуть, потому что кролики, видите ли, не должны бояться гипноза.
Король знал, что только при помощи надежды (Цветная Капуста) и страха (удавы) можно разумно управлять жизнью кроликов.
Но на одной Цветной Капусте долго не продержишься.
Это Король понимал хорошо, и потому он собрал всю свою государственную мудрость и выступил перед кроликами.
- Кроли
Начал он просто.
-- Я пожилой король. Я на престоле, слава Богу, уже тридцать лет и ни разу за это время не попал в пасть удаву, это о чем-то говорит.
- О том, что тебе все приносят во дворец! - выкрикнул из толпы какой-то дерзкий кролик.
Правда, уже было слишком темно, чтобы разглядеть, кто говорит.
Допущенные к Столу и особенно Стремящиеся со страшной силой зашикали на дерзнувшего кричать из толпы.
Посмотрев на придворных, Король строгим голосом приказал осветить народ достаточным количеством светильников.
До этого всего несколько пузырей, выдутых из прозрачной смолы и наполненных светляками, озаряли вход в королевский дворец и возвышение, на котором сидели Король и Королева.
- О Король!
апомнили придворные шепотом, ссыпая светляков из кокосовых шкатулок, в которых они хранились, в светильники
-- Вы ведь сами нас учите режиму экономии.
- Только не за счет интересов режима,
Король вполголоса, оглядывая толпу, пока Королевской Лужайки.
- Кролики, - кротко отвечал придворные укрепляли светильники в разных концах обратился Король к своим подданным
-- Прежде чем раскрыть ошибку Задумавшегося, хочу задать вам несколько вопросов.
- Давай! - закричали кролики.
- Кролики, - и голос Короля задрожал, - любите ли вы фасоль?
- Еще как! - хором ответили кролики.
- А зеленый горошек, свеженький, с куста
- Не говори, Король, - застонали кролики, - не буди сладких воспоминаний!
- А свежей капустой, - безжалостно гремел Король, - хрупчатой, рубчатой, говорю, любите похрумкать?
- У-у-у, - завыли кролики и стали со свистом втягивать воздух в рот, - не растравляй, Король, не сыпь на раны сладкую соль.
- Если это так.
Продолжал Король, глядя на кроликов, застывших в сентиментальных позах обгладывания свежих стручков или хрумканья капустными листами,
- Перехожу к наиглавнейшей мысли. Кто из вас выращивает горох, капусту, фасоль?
На некоторое время воцарилось удивленное молчание.
- Но, Король, - стали кричать кролики, - этим занимаются туземцы!
- Значит, им принадлежат эти самые совершенные на сегодняшний день (тончайший намек на завтрашний день, связанный с Цветной Капустой) продукты питания?
- Выходит, - отвечали кролики.
- А каким образом, - продолжал Король, - вы добываете эти продукты?
- Воруем, - сокрушенно отвечали кролики, - разве вы не знали?
- Ну, это сказано слишком резко, - поправил Король, - правильней сказать - отбираете излишки… Ведь вы туземцам кое-что оставляете?
- Приходится, - отвечали кролики.
- Теперь перехожу к наиглавнейшей мысли, -
объявил Король.
- Ты уже переходил к наиглавнейшей мысли! - крикнул один из кроликов в толпе.
- То была первая наиглавнейшая мысль, а теперь вторая, - не растерялся Король. - То, что удавы глотают кроликов, - это ужасная несправедливость, не правда ли?!
- В том-то и дело, - закричали кролики, - об этом-то и толкует Задумавшийся!
- Да, - продолжал Король, - это ужаснейшая несправедливость по отношению к кроликам, и мы с нею боремся теми средствами, которые доступны нашему разуму. Правда, за эту ужасную несправедливость мы пользуемся маленькой, но очаровательной несправедливостью, присваивая нежнейшие продукты питания, выращенные туземцами.
Теперь допустим на минуту, что Задумавшийся прав, хотя это еще никак не доказано.
Но представим. Гипноза, оказывается, нет, скачите, кролики, куда хотите! Браво, браво, Задумавшийся! Но что же дальше?
А дальше Задумавшийся нам говорит, мол, если отпала ужаснейшая несправедливость по отношению к кроликам, значит, и кролики должны прекратить приятную, разумеется, для нас, несправедливость по отношению к огородам туземцев.
- Не скажет! Не скажет! - закричали кролики хором.
- А где уверенность? - спросил Король и обратился к Задумавшемуся, который стоял недалеко от Короля и спокойно слушал его.
После своего сообщения о гипнозе он так и остался на возвышении, потому что Король велел ему остаться, чтобы, с одной стороны, никто не подумал, будто Король недоволен, а с другой стороны, чтобы долгое созерцание Задумавшегося сделало его облик более привычным и потому менее чудодейственным.
Задумавшийся молчал, хотя по его виду никак нельзя было сказать, что он смущен вопросом Короля.
- Так что ты нам скажешь? - снова обратился к нему Король, стараясь, чтобы он сейчас же разоблачил себя перед кроликами.
- О, святая наивность! - воскликнул Король, вскакивая с места и обращаясь к толпе кроликов
- Разве я вам не говорил о счастливой встрече с Косым или Коротышкой?
- Да, да, говорил, - ответили кролики, чувствуя, что в словах Задумавшегося есть какая-то соблазнительная, но чересчур тревожащая истина, а в словах Короля какая-то скучная, но зато успокаивающая правда.
- В том-то и дело, кролики, - сказал, волнуясь, Задумавшийся,
- Что я ощутил все признаки гипноза, а удав меня даже не заметил! Значит, я сам своим страхом внушил себе гипноз!
- Гениально!
Воскликнул какой-то кролик из толпы и, ударив себя лапой по лбу, замертво упал.
Бедная его голова не выдержала этой мысли.
В толпе возник некоторый переполох, впрочем не опасный для продолжения сходки. Убедительность примера, который привел Задумавшийся, повергла кроликов, несмотря на жертву, в большое ликование.
- Первые плоды нового учения! - крикнул Находчивый, когда выносили кролика, умершего от силы собственного прозрения. Но на его слова никто не обратил внимания.
- Здорово! Здорово! Здорово! - скандировали теперь кролики. - Да здравствует наш освободитель!
- Это еще надо доказать! - закричал Король, вскакивая.
- Почему он уверен, что сам себя загипнотизировал? Только потому, что Косой прошел мимо него своим слепым профилем. Пусть мой Ученый выступит и объяснит Задумавшемуся, что произошло с научной точки зрения.
Тут кролики постепенно замолкли, и из толпы Допущенных к Столу выступил Главный Ученый и, дождавшись тишины, произнес:
- Конечно, сообщение Задумавшегося представляет немалый научный интерес…
Кролики на его слова ответили восторженным гулом.
- …И хотя наша сходка затянулась допоздна, - продолжал Главный Ученый, - еще рано делать какие-либо выводы. Но что же могло произойти во время предполагаемой встречи Задумавшегося с Косым, или, выражаясь нашим научным языком, слепым на один глаз удавом?
По-видимому, наш дорогой коллега Задумавшийся, к нашему общему счастью, прошел перед отключенной от зрительных впечатлений частью профиля удава.
Только поэтому он остался жив, ибо смертоносные гипнотические лучи действующего глаза оказались в стороне от нашего возлюбленного коллеги, что послужило ему поводом к столь легкомысленным выводам относительно гипноза…
- Держат там всяких калек, - пробормотал Король, слушая Ученого и кивая в знак согласия головой.
- Нет, дорогие мои кролики, - продолжал Ученый, - гипноз - пока еще страшное оружие наших врагов. Только следуя Таблице Размножения, разработанной нашими учеными при личном участии Короля, мы можем победить удавов. Помните, изучайте Таблицу Размножения - и будущее кроликов будет достойно Цветной Капусты!
Речь Ученого тоже показалась кроликам убедительной, но все-таки большинство кроликов было настроено в пользу Задумавшегося.
Кстати, суть Таблицы Размножения заключалась в том, что кролики, размножаясь с опережением удавов, уменьшают риск каждого отдельного кролика настолько, насколько кроликов будет больше, чем удавов.
Из этой таблицы следовало, что в будущем шанс встретиться с удавом у каждого кролика станет, уменьшаясь, стремиться к нулю и в конце концов достигнет его и даже превзойдет!
Поэтому кролики очень любили размножаться.
Но сейчас настроение кроликов было в пользу Задумавшегося. Король, видя это, решил перенести сходку на какой-нибудь другой, более подходящий день. С этой целью он незаметно для толпы приказал выступить придворному Осветителю.
- Кролики, - сказал тот, - время позднее. Светильники гаснут, пора кормить светляков.
- Ничего, - закричали в ответ кролики, - в лесу полно гнилушек! Надо будет - наберем!
Пришлось продолжить сходку и дать слово Задумавшемуся.
- Кролики, - сказал Задумавшийся, - наш Ученый, как всегда, говорит глупости! Я утверждаю, что гипноза нет вообще. Вспомните, сколько лягушек в Лягушачьем Броде. Через этот брод каждый день переплывает тот или иной удав. Если бы удав обладал гипнозом, то независимо от его воли десятки лягушек, потерявших сознание, всплывали бы на его пути. А если бы всплывали лягушки, то водоплавающие птицы летели бы вслед за плывущим удавом. Но, как вы знаете, никакие птицы не следуют за плывущим удавом.
- Точно! Точно! - закричали кролики. - Там сотни птиц, но ни одна не летит за удавом.
- Задумавшийся прав! - кричали они. - Наш страх - их гипноз! Их гипноз - наш страх!
Пока они шумно изъявляли свои восторги, Король подозвал из толпы Допущенных кролика, занимавшего должность Старого Мудрого Кролика.
Небезынтересна история возвышения этого кролика. Возле королевского дворца растет морковный дуб, желуди которого имеют форму морковки.
Хотя плоды морковного дуба и несъедобны - их кролики обычно используют для украшения праздничных шествий, - морковный дуб почитается кроликами как священное дерево.
Время от времени с морковного дуба падают морковные желуди, кстати, весьма увесистые. Были случаи тяжелых увечий и даже смертей кроликов, оказавшихся в момент падения желудя под сенью дерева. Однажды именно этот кролик очутился под морковным дубом, когда с него слетел желудь, попавший ему в голову.
Он получил сотрясение мозга. Это был первый случай такого рода заболевания в кроличьем племени.
- Сотрясение мозга? - удивился Король неведомой болезни.
- Да, сотрясение, - подтвердили врачи.
- Значит, было что сотрясать? - догадался Король.
- Значит, было, - подтвердили врачи.
- Вылечится - назначим его на должность Старого Мудрого Кролика.
Решил Король, и, когда этот рядовой кролик вылечился, он сразу оказался в числе Допущенных к Столу.
- Выступишь
Сказал ему Король, мрачно оглядывая толпы ликующих кроликов, среди которых находились и такие, которые вздымали лапки, сжатые в кулачок, как бы грозя удавам.
- Кажется, это конец, - сказал Старый Мудрый Кролик.
- Надо попытаться.
Сказал Король, одновременно давая распоряжение Начальнику Охраны королевского дворца проверить запасные выходы из дворца на случай бунта.
- Я старый, мудрый кролик.
Начал Старый Мудрый Кролик, и он был отчасти прав, потому что с тех пор, как его назначили на эту должность, он успел постареть.
- Клянусь морковным деревом, сделавшим меня мудрецом, в словах Задумавшегося…
Но тут ликование кроликов приняло угрожающие размеры. Можно было ожидать, что они немедленно переизберут Короля и посадят на его место Задумавшегося.
- …В словах Задумавшегося, - повторил он, пропустив волну ликования, - очень много правды…
- Ура! - дружно закричали кролики, перекрывая взвизги Допущенных, которых в случае переворота ничего хорошего не ожидало.
А между тем Стремящиеся притихли и старались выглядеть так, как если бы они вообще никаких стремлений не имели.
Некоторые из них даже покидали свои места, словно им очень захотелось пройтись по своим физическим надобностям.
На обратном пути они сильно задерживались, узнавая в толпе кроликов своих старых знакомых и охотно заговаривая с ними.
- …В том, что сказал Король, - продолжал Старый Мудрый Кролик, - не очень…
Толпа кроликов притихла,
Старый Мудрый Кролик посмотрел на Короля и с ужасом подумал: а вдруг не переизберут?
Когда толпа ликовала, ему казалось, что она сильнее Короля.
Когда она замолкла.
Король снова казался сильней. И поэтому он неожиданно даже для себя окончил:
- Очень много правды… Но скажи, Задумавшийся, если ты прав и кончится ужасная несправедливость по отношению к нам, разрешишь ли ты нам пользоваться нашей Великой троицей: фасолью, горохом и капустой?
- Да, да, разреши сомнения!
Задумавшийся молча смотрел на свой народ и ничего не говорил. Между тем рядовые кролики, взявшись за лапы, стали притоптывать, повторяя:
- Разрешив воровать, разреши сомнения! Разрешив воровать, разреши сомнения!
Задумавшийся продолжал молчать. Король, сидевший мрачно опустив голову, вдруг почувствовал, что щекочущий лучик надежды коснулся его ноздрей.
ЭТО СЛУЧИЛОСЬ В ДАЛЕКИЕ-ПРЕДАЛЕКИЕ ВРЕМЕНА В ОДНОЙ ЮЖНОЙ-ПРЕЮЖНОЙ
СТРАНЕ, КОРОЧЕ ГОВОРЯ, В АФРИКЕ.
В этот жаркий летний день два удава, лежа на большом мшистом камне, грелись на солнце, мирно переваривая недавно проглоченных кроликов. Один из них был старый одноглазый удав, известный среди собратьев под кличкой Косой,
хотя он был именно одноглазый, а не косой…
Другой был совсем юный удав и не имел еще никакой клички. Несмотря на молодость, он уже достаточно хорошо глотал кроликов и поэтому внушал достаточно большие надежды. Во всяком случае, он еще недавно питался мышками
и цыплятами диких индеек, но теперь уже перешел на кроликов, что было, учитывая его возраст, немалым успехом.
Вокруг отдыхающих удавов расстилались густые тропические леса, где росли слоновые и кокосовые пальмы, банановые и ореховые деревья. Порхали бабочки величиной с маленькую птичку и птицы величиной с большую бабочку.
Вспыхивая разноцветным оперением, с дерева на дерево перелетали попугаи, даже на лету не переставая тараторить.
Иногда на вершинах деревьев трещали ветки и взвизгивали обезьяны, после чего раздавался сонный рык дремлющего поблизости льва. Услышав рык, обезьяны переходили на шепот, но потом, забывшись, опять начинали взвизгивать, и опять лев рыком предупреждал их, что они ему мешают спать, а он с вечера отправляется на охоту.
Обезьяны снова переходили на шепот, но совсем замолкнуть никак не могли. Они вечно о чем-то спорили, а чего они не поделили, было непонятно.
Впрочем, два удава, отдыхающие на мшистом камне, не обращали внимания на эти взвизги. Какие-нибудь глупости, думали они, иногда мимоходом улавливая обезьянью возню, какой- нибудь гнилой банан не поделили, вот и спорят…
-- Я одного никак не могу понять.
Сказал юный удав, только недавно научившийся глотать кроликов.
-- Почему кролики не убегают, когда я на них
смотрю, ведь они обычно очень быстро бегают?
-- Как -- почему?
Удивился Косой.
-- Ведь мы их гипнотизируем…
-- А что такое «гипнотизировать»?
Спросил юный удав.
Следует сказать, что в те далекие времена, которые мы взялись описывать, удавы не душили свою жертву, но, встретившись, или, вернее, сумев
подстеречь ее на достаточно близком расстоянии, взглядом вызывали в ней то самое оцепенение, которое в простонародье именуется гипнозом.
-- А что такое «гипнотизировать»?
Стало быть, спросил юный удав.
-- Точно ответить я затрудняюсь.
Сказал Косой, хотя он не был косой, а был только одноглазый.
-- Во всяком случае, если на кролика смотреть на достаточно близком расстоянии, он не должен шевелиться.
-- А почему не должен?
Удивился юный удав.
-- Я, например, чувствую, что они у меня иногда даже в животе шевелятся…
-- В животе можно.
Кивнул Косой.
-- Только если он шевелится в нужном направлении.
Тут Косой слегка поерзал на месте, чтобы сдвинуть проглоченного кролика, потому что тот вдруг остановился, словно услышал их разговор.
Дело в том, что в жизни этого старого удава был несчастный случай после которого он лишился одного глаза и едва остался жив.
Каждый раз, когда он вспоминал этот случай, проглоченный кролик останавливался у него в животе и приходилось слегка поерзать, чтобы сдвинуть его с места. Вопросы юного удава опять напомнили ему этот случай, который он не любил вспоминать.
-- Все-таки я не понимаю.
Через некоторое время спросил юный удав.
-- Почему кролик не должен шевелиться, когда мы на него смотрим?
-- Ну, как тебе это объяснить?
Задумался Косой.
-- Видно, так жизнь устроена, видно, это такой старинный приятный обычай…
-- Для нас, конечно, приятный.
Согласился юный удав, подумав.
-- Но ведь для кроликов неприятный?
-- Пожалуй.
После некоторой паузы ответил Косой. В сущности, Косой для удава был чересчур добрый, хотя и недостаточно добрый, чтобы отказаться от нежного мяса кроликов. Он делал для кроликов единственное, что мог, -- он старался их глотать так, чтобы причинить им как можно меньше боли, за что, вконце концов, поплатился.
-- Так неужели кролики.
Продолжал юный удав,
-- Никогда не пытались восстать против этого неприятного для них обычая?
-- Была попытка.
Ответил Косой.
-- Но лучше ты меня об этом не спрашивай, мне это неприятно вспоминать…
-- Но пожалуйста.
Взмолился юный удав.
-- Мне так хочется послушать про что-нибудь интересное!
-- Дело в том.
Отвечал Косой.
-- Что восстал именно мой кролик, после чего я и остался одноглазым.
-- Он что, тебе выцарапал глаз?
Удивился юный удав.
-- Не в прямом смысле, но, во всяком случае, по его вине я остался одноглазым.
Сказал Косой, прислушиваясь, как воздействуют его слова на движение кролика внутри живота. Ничего, кролик как будто двигался…
-- Расскажи, мне очень хочется узнать,
как это случилось…
Взмолился юный удав
Косой был очень старый и очень одинокий удав. Взрослые удавы к нему относились насмешливо или враждебно, поэтому он так дорожил дружеским отношением этого еще юного, но уже вполне умелого удава.
-- Ладно.
Согласился Косой.
-- Я тебе расскажу, только учти, что это секрет, младые удавы о нем не должны знать.
-- Никогда!
Поклялся юный удав, как и все клянущиеся в таких случаях, принимая жар своего любопытства за горячую верность клятве.
-- Это случилось лет семьдесят тому назад. Я тогда был ненамного старше тебя. В тот день я подстерег кролика у Ослиного Водопоя и вполне нормально проглотил его.
Сначала все шло хорошо, но потом, когда
кролик дошел до середины моего живота, он вдруг встал на задние лапы, уперся головой в мою спину и…
Тут Косой внезапно прервал свой рассказ и стал к чему-то прислушиваться.
-- Уперся головой в твою спину и что?
В нетерпении спросил юный удав.
-- Сдается мне, что нас подслушивают.
Сказал Косой, поворачиваясь зрячим профилем в сторону кустов рододендрона, возле которых они лежали.
-- Нет, тебе это показалось, потому что ты плохо слышишь. Рассказывай дальше!
-- Я косой, а не глухой.
Проворчал старый удав, но постепенно
успокоился. По-видимому, подумал он, шорох ветра в кустах рододендрона я принял за шевеление живого существа.
И он продолжил свой удивительный рассказ.
Не опасаясь подслушивания, да и, признайтесь, приятно быть смелым за счет чужой тайны, мы расскажем все, как было.
Итак, Косой, который тогда не был ни старым, ни косым, проглотил кролика у Ослиного Водопоя. И действительно, сначала все шло как по маслу,
пока кролик вдруг не встал на задние лапы и снизу не уперся головой ему в спину, давая понять, что он дальше двигаться не намерен.
-- Ты что,.
Говорит ему Косой.
-- Баловаться вздумал? Переваривайся и двигайся дальше!
-- А я, назло тебе так и буду стоять!
Кричит кролик из живота,.
-- Делай им после этого добро, -- сказал Косой и, подумав, добавил.
-- Посмотрим, как ты устоишь…
И стал он лупцевать его своим молодым, еще эластичным и сильным хвостом. Лупцует, лупцует, аж самому больно, а кролику ничего.
-- А мне не больно, а мне не больно!
Кричит он из живота.
В самом деле, подумал удав, ведь шкура у меня толстая, и вся боль, предназначенная этому негодяю, приходится на меня самого.
-- Ладно. Сейчас я тебя сдерну оттуда…
Все еще спокойно говорит Косой.
Он посмотрел вокруг, нашел глазами огромную кокосовую пальму, у которой один из корней, подмытый ливнями, горбился над землей. Он осторожно прополз под корень до того самого места, где живот его растопырил этот живучий
кролик.
-- Ложись! Сейчас молотить начну!
-- Молоти! Сейчас покрепче упрусь!
- Отвечал ему из живота этот бешеный кролик.
Тут удав в самом деле разозлился и давай ерзать изо вс ех сил под своим корнем: взад-вперед! взад-вперед! Пальма трясется, кокосовые орехи летят на землю, а кролику хоть бы что!
-- Давай! Еще! Слабо! -- кричит.
Косой от ярости так растряс пальму, что обезьяна, с любопытством, следившая за его странным поведением, неожиданно свалилась ему на голову.
Удар был очень чувствительный, потому что обезьяна летела с самой вершины этой пальмы. Он попытался ее укусить, но она, шлепнувшись ему на голову, успела отлететь в сторону.
Он метнулся было за нею, но кролик, стоявший у него поперек живота, не дал ему дотянуться до нее.
Уже до этого достаточно оскорбленный поведением кролика, а теперь и вовсе обесчещенный падением обезьяны на голову, удав пришел в неимоверную ярость и так дернулся, что корень оборвался, и он изо всех сил ударился
головой о самшитовое дерево, росшее рядом, и потерял сознание.
Примерно через час он пришел в себя и, приподняв голову, огляделся.
Хотя в голове у него гудело, он все-таки услышал вокруг родное шипение родных удавов. Узнали, значит, приползли, переговариваются…
-- Коль не повезет, -- прошипел один, -- так и кроликом подавишься…
-- А некоторые еще нам завидуют.
Сказал удав, известный среди удавов тем, что привык все видеть в мрачном свете.
-- Братцы, умялся он там, пропихнулся?
-- Примерно на одну обезьянью ладонь пропихнулся.
Сказал удав, лежавший поблизости.
-- Смотря какая обезьяна.
Вдруг сверху с пальмы проговорила мартышка,
-- Если взять орангутанга, то получится, что кролик и на четверть ладони не продвинулся…
-- Этот кролик и не пропихнулся и не умялся. Подхватил удав, привыкший все видеть в мрачном свете.
-- Как стоял колом, так и стоит…
-- Братцы, помогите…
-- Плохи наши дела.
Вдруг раздался голос царя удавов Великого
Питона
-- Дурной пример заразителен… Уже обезьяны начинают нас поучать…
-- А что, обезьяны хуже других?
Сварливо огрызнулась с пальмы мартышка.
-- Чуть что, сразу обезьяны, обезьяны…
Услышав голос Великого Питона, бедный Косой пришел в ужас и даже забыл о своих несчастьях.
Дело в том, что, появляясь среди удавов, Великий Питон произносил боевой гимн, который все удавы в знак верности должны были выслушивать, приподняв голову. Вот слова этого короткого, но по-своему достаточно выразительного гимна:
Потомки Дракона.
Наследники славы,
Питомцы Питона,
Младые удавы,
Проглоченных кроликов сладкое бремя
Несите! Так хочет грядущее Время!
Для Великого Питона все удавы считались младыми, даже если они по возрасту были старше его. Удав, прослушавший приветствие, не приподняв головы, лишался жизни как изменник.
Вот почему Косой, еще не ставший косым, услышав голос Великого Питона, пришел в ужас, ведь он был в бессознательном состоянии и не мог поднять
головы во время чтения гимна.
На самом деле он напрасно так испугался. Привычка при звуках гимна подымать голову была так сильна, что он и в бессознательном состоянии,
услышав гимн, поднял голову вместе со всеми удавами.
По предложению Великого Питона удавы стали обсуждать, как спасти своего неудачливого соплеменника.
Один удав предложил ему доползти до вершины самой высокой пальмы и оттуда шлепнуться на землю, чтобы раздавить дерзкого кролика.
-- Что вы, братцы, да я сейчас и не доползу… А если доползу, то обязательно шлепнусь не тем местом… Мне же не везет…
-- Верно, не доползет, -- сказал Великий Питон. -- Какие еще будут предложения?
-- А может, кролика выпустить, и дело с концом?
Неуверенно проговорил один из удавов.
Великий Питон задумался.
-- С одной стороны, это выход, но, с другой стороны, пасть удава -- это вход, а не выход…
-- А мы его не пустим.
Осмелел тот, что внес это странное предложение, -- Как только он выскочит, мы его тут же обработаем.
-- Да я лучше ежа проглочу, чем этого бешеного кролика.
Сказал удав, привыкший все видеть в мрачном свете.
-- Тише. шипите шепотом, не забывайте,
что враг внутри нас… Во всяком случае, внутри одного из нас…
Предупредил Великий Питон,
-- За всю свою жизнь, а мне, слава Богу, двести лет, был только один случай, чтобы кролик
выскочил из пасти удава.
-- Расскажи, мы об этом никогда не слышали.
-- Братцы, решайте скорее, а то уже нет сил
терпеть.
-- Подожди.
Ответил Великий Питон.
Дай мне поговорить со своим народом… Это случилось в те золотые времена, когда среди удавов была распространена игра, которая называлась «Кролика на кролика до следующего
кролика».
-- Да что еще это за игра? Расскажи нам о ней!
-- Братцы.
Снова взмолился Косой, но его уже никто не слушал.
Обычно, если Великий Питон начинал вспоминать о том, что было раньше, его трудно было остановить.
А между прочим, в самом деле, в старину среди удавов была распространена эта игра. Один удав, проглотивший кролика, находил другого
удава, проглотившего кролика, и предлагал ему:
-- Кролика на кролика до следующего кролика?!
-- Идет.
Отвечал второй удав, если соглашался на игру.
Игра заключалась в том, что два играющих удава ложились рядом и по знаку третьего, который брал на себя роль судьи, кролики начинали бегать наперегонки внутри удавов -- от хвоста до головы и обратно. Чей кролик оказывался проворней, тот и выигрывал. Бег кроликов внутри удавов можно было легко проследить, потому что спина удава волнообразно прогибалась по ходу
движения кролика. Забавно, что сам бег кроликов вызывался тем, что судья, изменив голос, кричал кроликам:
-- Бегите, кролики, удав рядом!
После этого оба кролика начинали метаться внутри удавов, потому что, очнувшись от гипноза, они никогда не помнили, что с ними случилось. Они
считали, что попали в какую-то странную нору, из которой надо искать выход.
Удав, чей кролик оказывался проворней, считался победителем. Выигрыш его состоял в том, что проигравший должен был найти ему кролика,
загипнотизировать его и, скромно отползя в сторону, дать проглотить выигравшему. Это была адская мука.
Некоторые удавы после двух-трех проигрышей не выдерживали и заболевали нервными заболеваниями.
По словам Великого Питона, в этой игре имелась та особенность, что чем больше выигрывал тот или иной удав, тем сильней растягивался его желудок,
чем сильней растягивался его желудок, тем легче становилось бежать следующему кролику и, следовательно, тем больше шансов выиграть появлялось у этого удава.
Среди удавов, оказывается, даже был один чемпион, который так разработал свой желудок, что заставлял внутри него бегать козленка.
-- Царь, а Царь.
Вдруг перебил Великого Питона удав-коротышка.
Среди удавов он был известен своей неутомимой любознательностью, которая его уже привела к тому, что он вместо кроликов начал глотать бананы и притом имел наглость уверять, будто они довольно вкусные.
К счастью, этому вольнодумству никто из удавов не последовал. Все-таки Коротышка Великому
Питону был неприятен, как моральный урод.
-- Царь, а Царь,
Спросил Коротышка
-- А что, если я, например, короткий, а другой, например, длинный?.. Во мне кролик быстрей будет бегать от головы до хвоста?
-- У-у-у, Коротышка.
Зашипел на него Великий Питон.
-- Вечно ты себя противопоставляешь… Не думай, что в старину удавы были глупее тебя. Если
один из удавов оказывался длинней, его подворачивали настолько, насколько он оказывался длинней.
Тут удавы пришли в радостное возбуждение, до того им понравился рассказ царя и удивительно справедливые условия этой древней игры.
-- Да здравствует Царь и его память!
Закричали они.
-- Хотим игратьв эту замечательную игру!
-- К сожалению, невозможно.
Печально сказал Великий Питон, дождавшись тишины.
-- Почему?! -- уныло стали вопрошать удавы. -- --- Вечно ты нас ограничиваешь! Мы тоже хотим, чтобы кролики бегали внутри нас.
-- Потому что случилось великое несчастье, после
чего пришлось ограничивать свободу передвижения кроликов внутри удавов.
-- Вот так всегда.
Проворчал удав, привыкший все видеть в мрачном
свете,.
-- Ограничивают свободу кроликов, а страдают удавы.
-- Дело в том, что во время игры один из удавов то ли чересчур широко разинул пасть, то ли кролик его слишком взмылился, но он неожиданно выскочил у него из пасти и убежал в лес.
-- Невероятно!
В один голос воскликнуло несколько удавов.
-- Каков подлец!
Качали головами и шипели другие.
-- Невероятно, но факт, это были самые
черные дни нашей истории. Было неясно, что расскажет сбежавший кролик о нашем внутреннем строении. Как воспримут его слова остальные кролики.
Конечно, были приняты меры для его поимки, объявлена награда, но разложение проникло уже и в ряды удавов. Через некоторое время одно за другим стали поступать сообщения о том, что тот или иной удав поймал этого преступного
кролика и обработал его.
Но именно потому, что сбежавший кролик был один, а сообщений о его заглоте было много, трудно было поверить, что он пойман.
Но потом постепенно мы успокоились.
Во всяком случае, со стороны кроликов организованного сопротивления не замечалось.
Не исключено, что сбежавший кролик был пойман каким-нибудь скромным периферийным удавом, который проглотил его, не только не требуя награды, но и сам не ведая о том, кого он глотает.
Через некоторое время мы казнили удава-ротозея, и жизнь вошла в нормальную колею.
Правда, эту чересчур азартную игру пришлось запретить, так же как и противоестественное продление жизни кроликов внутри удавов.
Проглотил -- изволь обрабатывать, нечего церемониться…
Великий Питон помолчал, вспоминая великолепные подробности казни удава-ротозея. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь спросил об этой казни, но никто не спрашивал, и тогда он шепнул одному из помощников, чтобы тот организовал вопрос из среды рядовых удавов.
-- Группа удавов интересуется.
Раздался наконец вопрос,
-- Как именно казнили удава-ротозея?
-- Своеобразный вопрос.
Кивнул головой Великий Питон.
-- Это было великолепное зрелище… Сейчас мы отменили эту казнь и, честно скажу, напрасно. Смысл казни -- самопоедание удава. Ему не давали есть в течение двух месяцев, а потом всунули его собственный хвост в его собственную пасть.
Трудно представить себе что-нибудь более поучительное.
С одной стороны, он понимает, что это его собственный хвост и ему жалко его глотать, с другой стороны, как удав, он не может не глотать то, что попадает ему в пасть.
С одной стороны, он, самопожираясь, уничтожается, с другой стороны, он,
питаясь самим собой, продлевает свои муки.
В конце концов от него остается
почти одна голова, которую расклевывают грифы и вороны.
-- Какое грозное зрелище!
Воскликнули некоторые удавы. А некоторые
молча стали коситься на свои хвосты.
-- Не хватало новой заботы.
Сказал удав, привыкший все видеть в мрачном свете.
-- Теперь, свиваясь в кольца, я буду думать: а вдруг мой хвост случайно попадет мне в рот?
-- Зато будьте спокойны,
Сказал Великий Питон.
-- С тех пор ни один удав не выпускал из себя кролика.
-
- А все-таки это дикость!
Вдруг воскликнул Коротышка, не слишком высовываясь из-за дальних рядов.
Не успели удавы что-нибудь сказать по поводу этого грубого выпада, как услышали нечто и вовсе неслыханное.
-- Мерзавец!
Вдруг раздался чей-то отчетливый голос. Все удавы стали подозрительно оглядывать друг друга, стараясь угадать, кто посмел произнести столь оскорбительное слово.
Косой, о котором к тому времени все забыли, с ужасом почувствовал, что это был голос кролика, которого он так неудачно проглотил. Он знал, что
несет полную ответственность за поведение проглоченного кролика, и потому пришел в ужас.
На всякий случай, пока другие удавы не догадались, кто кричал, он стал озираться как бы в поисках оскорбителя царя.
-- Кто сказал «мерзав-цы»?!
Страшным голосом прошипел Великий Питон,
оглядывая ряды своих питомцев, смущенно прячущих головы в траву.
-- Уж не ты ли, Коротышка?!
-- Я сказал про дикость, а про мерзав-ца, я не говорил.
Великий Питон нарочно перевел оскорбительное слово во множественное число, чтобы оно, относясь ко многим удавам, к нему лично, Великому Питону,
относилось в виде такой дроби, где оскорбление как бы делилось на общее количество присутствующих удавов.
Ему казалась такая дробь менее оскорбительной, хотя, в сущности, иная компания содержит в себе вещество мерзости, намного превосходящее то количество, которое необходимо для выполнения нормы мерзавца каждым членом этой компании,
то есть на каждого мерзавца этой компании может распределиться полуторная норма мерзости, если
они будут настаивать на математическом выражении своей доли мерзости.
Кстати говоря, впоследствии туземцы усвоили этот обычай удавов придавать оскорблению расширительный смысл, чтобы скрыть долю своей подлости, если дело касается подлеца, или долю своей мерзости, как в этом случае, если дело касается мерзавца.
Итак, Коротышка напомнил, что именно говорил он сам и в каком именно числе было употреблено оскорбительное слово неизвестным оскорбителем. Именно потому, чтобы не заострять внимание на этой неприятной тонкости, Великий Питон не стал особенно придираться к нему.
-- У-у-у, Коротышка, -- только прошипел он в его сторону, -- я ещесотру тебя в пыль!
-- Мерзавец! -- вдруг снова произнес кролик из живота Косого.
-- Прошу тебя, помолчи, -- взмолился Косой, холодея от ужаса.
-- Я здесь не для того, чтобы молчать! -- громко сказал кролик.
Окружающие удавы с недоумением оглядывали Косого, никак не понимая, почему этот неудачник посмел говорить с таким предсмертным нахальством. Все они, увлекшись рассказом Великого Питона, забыли, что внутри Косого сидит
живой энергичный кролик.
-- Так это ты?!
Наконец прошипел Великий Питон, обратившись к Косому, который все еще не был косым, хотя и очень близко подошел к тому, чтобы им стать.
-- Это не я, это во мне.
В ужасе признался Косой.
-- Раздвоение личности?!
Брезгливо предположил Великий Питон. Среди
удавов это считалось позорной болезнью.
-- О Царь, вы, как всегда увлекшись великим
прошлым, забыли, что во мне кролик. -- взмолился Косой.
-- Ну и что? И во мне кролик и к тому же не единственный…
Но тут к нему склонился один из его помощников и нашептал ему на ухо о том, что здесь произошло.
-- Ах да, -- вспомнил царь.
--Так это он назвал всех нас мерзавцами?
-- Да, я!
Воскликнул дерзкий кролик из оцепеневшего от ужаса удава.
-- Ты первый мерзавец среди своих мерзавцев и притом тупица!
-- Я мерзавец?!
Повторил Великий Питон, не находя слов от гнева.
-- Да, ты мерзавец!
Радостно закричал дерзкий кролик.
-- Я тупица?!
Не веря своим ушам, повторил Великий Питон.
-- Да, ты тупица!
Восторженно выкрикнул кролик. На этот раз голос
его был особенно отчетливым, потому что бедный Косой, от ужаса разинув пасть, так и застыл.
Воцарилась нехорошая тишина, во время которой Великий Питон не сводил глаз с Косого.
-- Твой желудок стал трибуной кролика -- но ты за
это поплатишься, жалкий инвалид.
-- О, мой Царь, -- взмолился бедный Косой.
-- Никаких царей.
Сурово отвечал Великий Питон.
-- Удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который нам нужен.
- Не тот, не тот, -- зашипели удавы.
-- А потому.
Продолжал Великий Питон, наконец приходя в себя,
--Выволоките его на Слоновую Тропу, пусть они утрамбуют этого дерзкого кролика, если этот жалкий инвалид не мог сам его утрамбовать.
Удавы из стражи Великого Питона подхватили Косого и поволокли его в сторону Слоновой Тропы. Пока они волокли его, кролик, не переставая, вопил
из его живота.
-- Кролики!
Кричал он. -- Один кролик сбежал из живота удава! Сам царь об этом говорил! Сопротивляйтесь удавам! Даже в животе! Как я!
-- Волочите быстрей!
Лриказал Великий Питон, которому разглашение
этой племенной тайны очень не понравилось.
-- Мы стараемся,.
Отвечали стражники,
-- Но он упирается…
-- Братцы.
Шептал им в это время Косой.
-- Помилосердствуйте, ведь меня слоны затопчут вместе с кроликом.
-- Кролики тебе братцы.
Отвечали стражники, уволакивая его в глубину
джунглей.
-- Кролики! -- все еще доносился голос дерзкого кролика.
-- Один кролик сбежал из пасти удава! Царь сам рассказывал!
-- Хи-хи-хи.
Вдруг раздался ехидный смех Коротышки.
-- Сам говорил, шипите шепотом, а сам племенную тайну разгласил.
-- Выродок,
Отвечал Великий Питон, чтобы не опускаться до спора с Коротышкой
-- Бананами питаешься, обезьяна.
-- А чем обезьяны хуже вас?
Крикнула мартышка, высунувшись из густой
кроны грецкого ореха.
-- Чуть что, сразу обезьяны.
Впрочем, как только Великий Питон поднял голову, она тут же юркнула в зеленую крону и защелкала орехами, то и дело бросая вниз сердитые скорлупки.
Обезьяны находились в сложных отношениях с удавами. Дело в том, что обычай удавов разрешал питаться обезьянами, но, так как они слишком
волосатые и не слишком вкусные, питаться обезьянами считалось дурным тоном.
Такую точку зрения неоднократно высказывал сам Великий Питон, и обезьяны, с одной стороны, заинтересованные в том, чтобы их считали невкусными, с другой стороны, болезненно воспринимали всякий намек на свою
неполноценность.
Поэтому они жили, мелко политикуя и огрызаясь на отдельные оскорбления удавов, в то же время стараясь сохранить господствующую среди
удавов точку зрения на свои вкусовые качества.
-- Слушайте загадку.
Сказал Великий Питон, решив напоследок рассеять
впечатление от дерзких выкриков кролика,
-- Она же шутка… Какой кролик может стать удавом?
Удавы стали думать. Некоторые решили, что царь при помощи этой загадки выискивает среди них будущих изменников, и потому на всякий случай решили молчать. Другие высказывали более или менее правдоподобные предположения. Но никто не отгадал правильного ответа.
-- Ответ! Ответ! -- стали кричать удавы.
-- Хорошо, вот вам ответ:
Кролик, проглоченный удавом, может стать удавом.
-- Но почему, о Царь? -- вопрошали удавы.
-- Потому что кролик, переработанный удавом, превращается в удава.
Значит, удавы -- это кролики на высшей стадии своего развития.
Иначе говоря, мы -- это бывшие они, а они -- это будущие мы.
-- Ха-ха-ха! -- смеялись удавы шутке Великого Питона.
-- Мы -- это бывшие они. Здорово получается!
-- Согласно с наукой.
Скромно добавил Великий Питон, как бы отводя
от себя лично слишком восторженные взгляды удавов.
План был прост: взломать дверной замок, съесть в буфете все сосиски, взять из кассы всю мелочь и скрыться.