Не отрекаются любя,
ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придёшь совсем внезапно.
А ты придёшь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно,
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
неполюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата,
и будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю, что там…
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что не могу тебя я ждать,
весь день не отходя от двери.
Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза
И на крыши сползла по ресницам.
Встала печаль, как Лазарь,
И побежала на улицы рыдать и виниться.
Кидалась на шеи — и все шарахались
И кричали: безумная!
И в барабанные перепонки вопами страха
Били, как в звенящие бубны.
ЕЙ сон приснился… Плохо ЕМУ… Но они уже давно не общались… После последней ссоры ОНА про себя подумала:
— Чтобы я нему пришла?! Да никогда…
Но решила узнать, что с ним. Позвонила. Телефон его так и не смогла удалить.
ОН был в больнице. Накупив продукты, поехала к нему. Он ждал, но не её… В том городе, где ОН лежал в больнице, не было той, которую любил, Любовь его в другом городе жила.
А на тот момент с ним рядом была та, которая любит его и принимала таким, какой ОН есть… Хотя говорила ему порой жёсткие слова, когда был не прав.
ОНА тогда поняла для себя, что будет ходить к НЕМУ пока ему не станет лучше, пока не встанет на ноги и не уедет домой. К той, о ком думал и кого ждал.
И ещё поняла, что когда опять приснится сон, что ОН её зовёт, она позвонит ЕМУ…
«Я на свои ошибки обучилась смотреть сверху вниз, как на мышей, научилась над собой смеяться, и прощать себя за неразумность в прошлом. Живу с лёгкой душой, не мучусь ни из-за кого, ни из-за чего. Всех своих „мучителей- надзирателей“ из самой себя выгнала вон. А зачем козе баян?! Прошлого-то нет, да и в настоящем мне с ним не по пути…»
Уронит ли ветер
в ладони сережку ольховую,
начнет ли кукушка
сквозь крик поездов куковать,
задумаюсь вновь,
и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
к невозможности истолковать.
Себя низвести
до пылиночки в звездной туманности,
конечно, старо,
но поддельных величий умней,
и нет униженья
в осознанной собственной малости —
величие жизни
печально осознанно в ней.
Сережка ольховая,
легкая, будто пуховая,
но сдунешь ее —
все окажется в мире не так,
а, видимо, жизнь
не такая уж вещь пустяковая,
когда в ней ничто
не похоже на просто пустяк.
Сережка ольховая
выше любого пророчества.
Тот станет другим,
кто тихонько ее разломил.
Пусть нам не дано
изменить все немедля, как хочется, —
когда изменяемся мы,
изменяется мир.
И мы переходим
в какое-то новое качество
и вдаль отплываем
к неведомой новой земле,
и не замечаем,
что начали странно покачиваться
на новой воде
и совсем на другом корабле.
Когда возникает
беззвездное чувство отчаленности
от тех берегов,
где рассветы с надеждой встречал,
мой милый товарищ,
ей-богу, не надо отчаиваться —
поверь в неизвестный,
пугающе черный причал.
Не страшно вблизи
то, что часто пугает нас издали.
Там тоже глаза, голоса,
огоньки сигарет.
Немножко обвыкнешь,
и скрип этой призрачной пристани
расскажет тебе,
что единственной пристани нет.
Яснеет душа,
переменами неозлобимая.
Друзей, не понявших
и даже предавших, — прости.
Прости и пойми,
если даже разлюбит любимая,
сережкой ольховой
с ладони ее отпусти.
И пристани новой не верь,
если станет прилипчивой.
Призванье твое —
беспричальная дальняя даль.
С шурупов сорвись,
если станешь привычно привинченный,
и снова отчаль
и плыви по другую печаль.
Пускай говорят:
«Ну когда он и впрямь образумится!»
А ты не волнуйся —
всех сразу нельзя ублажить.
Презренный резон:
«Все уляжется, все образуется…»
Когда образуется все —
то и незачем жить.
И необъяснимое —
это совсем не бессмыслица.
Все переоценки
нимало смущать не должны, —
ведь жизни цена
не понизится
и не повысится —
она неизменна тому,
чему нету цены.
С чего это я?
Да с того, что одна бестолковая
кукушка-болтушка
мне долгую жизнь ворожит.
С чего это я?
Да с того, что сережка ольховая
лежит на ладони и,
словно живая,
дрожит…
Некоторые люди не оценят вас, пока вы не уйдете. Когда вы больше не будете давать им поддержку, которую они принимали как должное, когда вы больше не будете писать им приятные смс, которые они игнорировали, когда вы больше не будете встречать их с распростертыми объятиями каждый раз, когда они стучатся в вашу дверь посреди ночи, и когда вы больше не будете ждать их звонка на телефоне.
Некоторые люди не понимают, насколько сильно вы любили их, пока они не смогут найти никого другого, кто бы любил их так же сильно. Когда они не смогут найти того, кто бы любил все, чего они стыдятся, кто бы смотрел на них так, словно это все, что ему нужно, кто бы заставлял их чувствовать себя как дома — безопасно и защищенно от хаоса всего мира.
Некоторые люди будут пытаться заполучить ваше внимание только тогда, когда вы перестанете им его давать. Когда вы перестаете звонить среди дня, чтобы сказать, как сильно любите, когда вы перестаете покупать им те мелочи, которые они хотели бы и упоминали в случайном разговоре, и когда вы перестаете бросать все и мчаться к ним на помощь, когда им это нужно.
Некоторые люди будут пытаться завоевать вас только после того, как уже потеряют. Когда они поймут, что у вас есть и другие варианты, когда они поймут, что кто-то другой будет относиться к вам лучше, чем они, когда они поймут, что вы больше не согласны быть их вариантом, когда они поймут, насколько были эгоистичными.
Некоторые люди будут скучать по вам, только когда вы их забудете. Когда вы забудете поздравить их с днем рождения, когда вы забудете их любимую песню, их секреты, когда вы выбросите их воспоминания. Когда вы забудете то, какие чувства они у вас вызывали.
Некоторые люди начнут уважать вас только тогда, когда вы уйдете. Когда они поймут, что вы жертвовали собой ради них, когда они поймут, сколько раз вы шли против себя, чтобы уступить им, когда они поймут, сколько раз вы им прощали снова и снова. Когда они поймут, что вы ушли, потому что это вас уже достало — потому что они перепутали ваше терпение и понимание со слабостью.
Некоторые люди будут любить вас только тогда, когда вы перестанете их любить. Когда вы больше не будете скучать по их прикосновениям и звуку их голоса. Когда они увидят, что вы изменились и уже не смотрите на них так, как раньше. Когда вы больше не будете думать о них перед сном. Когда они наконец будут готовы открыть свое сердце вам, после того, как разбили ваше на осколки.
Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась Любовь —
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было — сорок сороков…
И чудаки — ещё такие есть —
Вдыхают полной грудью эту смесь,
И ни наград не ждут, ни наказанья, —
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же — неровного — дыханья.
Только чувству, словно кораблю,
Долго оставаться на плаву,
Прежде чем узнать, что «я люблю», —
То же, что дышу, или живу!
И вдоволь будет странствий и скитаний:
Страна Любви — великая страна!
И с рыцарей своих — для испытаний —
Всё строже станет спрашивать она:
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна…
Но вспять безумцев не поворотить —
Они уже согласны заплатить:
Любой ценой — и жизнью бы рискнули, —
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули…
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мёртвых воскрешал,
Потому что, если не любил,
Значит, и не жил, и не дышал!
Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься — сколько не зови, —
Им счёт ведут молва и пустословье,
Но этот счёт замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви…
Их голосам всегда сливаться в такт,
И душам их дано бродить в цветах,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться — со вздохом на устах —
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья.
Я поля влюблённым постелю —
Пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит — я люблю!
Я люблю, и значит — я живу!
«Путь к свету — в самом человеке. Научить этому нельзя. Сколько ни указывай где светло, — увидеть может тот, в ком свет внутри».
К. Е. Антарова «Две жизни»
Депутаты продолжают обсуждение во втором чтении
заповеди «Не укради». Уже внесено 47 поправок.
&
Твори не покладая рук, если чувствуешь читательское сердце, не приложив к нему руки.
Я: Мартин Эуфемио Майора, к вашим услугам, сеньора.
ОНА: Мария.
И вот она сидит и ничего не ожидает. Нет, вы не поняли, молодой человек. Люди всегда чего-то ждут от других. Вы приходите ко мне и ожидаете рассказа, от официантки вы ожидаете меню или хотя бы вопроса, от каждого вы ожидаете чего-то ему уже прописанного. Подсознательно ожидаете. Обычная девушка ожидала бы показа дома, подсознательно ожидала. Меня же попросили. А она — нет. Она просто присела на подлокотник кресла и обмахивалась своей шляпой.
Мила_ньЯ
«Есть на свете люди со своей душой.
Есть на свете „душечки“,
что всегда с тобой.
Скажешь --нет?
Раствориться в близком так,
чтобы без оглядки--
это не пустяк.
Что же сделать, чтоб
не терять себя, родную?
Подскажи мне--как?»
*****
Kira R.:
Себя потерять невозможно!
Когда растворяешься в ком-то,
то это не ты, а они, становятся частью сложной, с невидимой стороны — душевного света собственного, умножающей в памяти — собственностью, богатством твоим неземным,
ни с кем неделимой жемчужиной… Ничто потерять невозможно! Всегда всё с тобой остаётся! Лишь мнимая мысль смеётся, прогонишь — она унесётся! Метёлкой её в кусты!!!
Плохой кузнец ищет стрелочника
На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фелуки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий,
Поклоняются страшным богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей.
Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили — на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее.
Белый воин был так строен,
Губы красны, взор спокоен,
Он был истинным вождем;
И открылась в сердце дверца,
А когда нам шепчет сердце,
Мы не боремся, не ждем.
Он сказал мне, что едва ли
И во Франции видали
Обольстительней меня
И как только день растает,
Для двоих он оседлает
Берберийского коня.
Муж мой гнался с верным луком,
Пробегал лесные чащи,
Перепрыгивал овраги,
Плыл по сумрачным озерам
И достался смертным мукам;
Видел только день палящий
Труп свирепого бродяги,
Труп покрытого позором.
А на быстром и сильном верблюде,
Утопая в ласкающей груде
Шкур звериных и шелковых тканей,
Уносилась я птицей на север,
Я ломала мой редкостный веер,
Упиваясь восторгом заранее.
Раздвигала я гибкие складки
У моей разноцветной палатки
И, смеясь, наклоняясь в оконце,
Я смотрела, как прыгает солнце
В голубых глазах европейца.
А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я ненужно-скучная любовница,
Словно вещь, я брошена в Марселе.
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтоб жить, вечернею порою
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они, смеясь, владеют мною.
Робкий ум мой обессилен бедами,
Взор мой с каждым часом угасает…
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж, он ждет и не прощает.
Будет дождь идти, словно злой конвой,
И метель мести по развалинам;
С рек поднимется океан большой;
«Все решат, что «пора бы сваливать»
Будет град долбить. Будет ветер выть,
Залетая в замкИ и трещины;
И корабль земной перестанет плыть
— Я останусь твоею женщиной.
Встанет друг с ножом — охладеет кровь
На секунду, приняв предательство,
Поднимать тебя стану вновь и вновь
— Это выбор и обязательство.
То ли Бог решил — то ли чёрт послал:
С чьей руки силы мне завещаны?
Чтобы ты мог подняться, когда упал
— Я останусь твоею женщиной.