Бывает, вечер грустный не хочешь, а встречай —
пью с сахаром вприкуску обычный чёрный чай
и деда вспоминаю, и бабушку свою,
ведь им такого чая не заварить в раю.
Они любили крепкий, из пачки «со слоном».
Чаёвничать нередко садились мы втроём,
дрова трещали в печке, кипящий чайник пел…
И в самый стылый вечер бодрил и душу грел
в большой горячей кружке рубиновый настой,
а к чаю были сушки и сахар кусковой.
К полуночи беседа неспешная текла —
бессонница у деда и бабушки была.
Газеты вслух читали, а чай тихонько стыл…
Бывало, вспоминали войну, далёкий тыл,
работу на заводе без отдыха и сна —
в одной на всех заботе тогда жила страна —
про годы молодые, прошедшие в трудах.
И годы, как живые, вставали в их глазах,
А там разруха, голод… И верилось, и нет,
что был когда-то молод седобородый дед;
среди горячих будней, где что ни день — гроза,
цвели, как незабудки, у бабушки глаза.
И снова вспоминались надежды этих дней,
друзья, что проверялись в беде всего верней,
любовь, что прорастала сквозь жизни бурелом…
А я беды не знала и верила с трудом.
Мне было даже странно, что память так ясна,
как будто лишь недавно закончилась война.
Не скоро засыпали, а на ноги — чуть свет:
усталости не знали ни бабушка, ни дед,
чтоб был в саду порядок, чтоб был опрятен дом,
на кухне пахло мятой, смородинным листом…
Но старый сад заброшен уже который год,
хозяйкой не ухожен заросший огород,
дом, набекрень склонённый, как будто «подшофе»…
А чай я пью зелёный, без сахара, в кафе.
Работа городская не ломит рук и ног,
по вечерам глотаю проспекта душный смог.
Но, не смотря на это, я помню как вчера
и бабушку, и деда, и наши вечера.