Лучше бы и не возвращался Павел Арсеньевич в деревню свою, ей-Богу. До Берлина шёл, на брюхе полз, думал вернусь домой, в дом с коньком на крыше в вишнёвом цвету, встретит его там Наталья, коса до пояса, платье в горох… Они ведь и пожить до войны этой не успели толком, месяц как свадьбу отыграли и на тебе, вставай страна огромная.
Встал и Павел Арсеньевич, куда деваться? Да так до самой Германии ножками, ножками… Ранен был три раза, в госпитале отваляется и назад, фрица бить, стрелять, резать…
И вот, вернулся. Ордена да медали, да толку что? Нет дома с коньком. Прямо сквозь него немецкий танк в сорок третьем проехал. Одна стена стоит. Правда вишни цветут, как ни в чем ни бывало. Наталью схоронили на деревенском погосте, вместе с дитём их не родившимся, на сносях баба-то была. Говорят размазал ее танк в кашу, так, что ни косы, ни платья в горох…
Вот. вернулся. По соседям походил, те его пожалели. Рассказали про всё. Кто чарку налил, кто две. Да только не берёт хмель Павла Арсеньевича. Поди уже бутылку выпил, а как воду глотал. Застлало горе глаза, хоть плачь.
Да только плакать не умеет Павел Арсеньевич, видимо, разучился. Сел прямо на землю у колодца, что делать дальше не понимает.
— Здравствуй, сосед!
Поднял солдат глаза, видит Марья Петрова стоит. На голове платок черный, в руках ведро с водой.
— Здравствуй, Марья, вернулся, вот…
— Вижу, Павел Арсеньевич, вижу… Уж и не знаю, что сказать, лихо мимо дома ни у кого не прошло. Я вот, тоже вдова, говорят.
— В каком таком смысле говорят?
— Да в таком, говорят, что Вася мой без вести пропал. Да только как пропал, когда он ко мне приходит. Правда пока открываться не спешит, видать причина есть. Не моего бабьего ума дело. Ну, так мне-то что? Главное, мужик рядом.
Не понял ничего Павел Арсеньевич. Но кивнул на всякий случай.
— Ты что же это, так у колодца сидеть будешь? Пошли в хату, ужином накормлю, стемнеет того и гляди.
— А хозяин-то что твой?
— А что хозяин? Придет потом, рад будет. Вы же с ним до войны этой проклятой вроде как приятелями были, аль мне помнишь?
В доме у Марьи было прибрано, полы выметены, подушки в расшитых наволочках взбиты на кровати. В красном углу икона Николая Чудотворца, а чуть поодаль фотографии Марьи. Васи, мужа ее, да товарища Сталина, вырезанный из газеты.
— Садись, что ли — кивнула Марья на стул.
Павел Арсеньевич сел. Снял с головы пилотку.
Ужинали молча. Хлеб да картошка с постным маслом.
— Выпьешь? — Марья достала с полки графин с водкой.
— Не берет меня эта зараза, чего уж переводить зря…
— Ладно, как знаешь — Марья поставила графин назад — А Васька мой не дурак выпить. Бывало перепьет горькой и давай буянить. Но я-то не дура, чай, в бане отсижусь пока он уснет, а потом к нему под бок. Он так-то добрый, просто как выпьет не в себе.
— Ясное дело. Оно такое бывает.
— Ладно, сосед, идти тебе все равно некуда. Постелю тебе в сенях. Не на улице же тебе ночевать. А завтра к председателю пойдешь, Михалыч чего-нибудь придумает. Одно дело тебе идти некуда. А окопов тут нет, слава Богу, люди в домах живут.
Проснулся Павел Арсеньевич от того, что на него кто-то навалился. Подпрыгнул, отпрянул к стене, в темноту вгляделся подслеповато:
— Эй, ты кто, чёрт тебя побери?! Отойди, пришибу!
А в ответ прикосновения мягкие и шепот:
— Что же ты. Васенька, уж и жену не признал? Чего испугался, глупый? Ну, пожалей меня, бабе без жалости никак, ну, что же ты, Васенька?
— Марья, ты что ли? Не Вася я! С ума сошла, что ли дуреха? Это же я, Павел… сосед твой…
А та только шепчет горячо «Вася, Вася» и налегает теплым телом.
А Павла Арсеньевича как парализовало. Он бабу несколько лет так близко не видел. А тут вон оно как. Запах от нее березового веника, сама мягкая, гладкая да податливая…
— Марья, да что же ты делаешь-то? А Вася как же? Вася то твой придет?
— Тихо, Васенька, тихо, ну что же ты? Обними меня крепче, обними…
Короче, не устоял Павел Арсеньевич. Не удержался.
А когда все закончилось уснул крепко.
Утром, едва петухи заорали встал, оделся и тихонько выскользнул из марьиного дома.
Попил воды из колодца, постоял немного у единственной оставшейся целой стены своего дома с коньком и ушёл из деревни по проселочной дороге.
Говорят. в городе живет. Не то на завод устроился, не то водителем на грузовик. Правда бывает, что кто-то замечает на погосте цветы на могилке, где Наталья похоронена. Вроде как кроме Павла Арсеньевича и некому ее поминать, а вроде в деревне он и не появлялся больше.
А у Марьи сын родился. Хоть она и вдова. Но люди про то не судачат, понимают. Время такое. Всякое может быть.