«…Моя старшая сестра (начало 40-х, меня ещё не было, знаю по рассказам мамы) заболела, держалась высокая температура. Наутро девочка (1 год 3 месяца) перестала дышать. Мама долго не могла оправиться от горя, очень тосковала по малышке и просила её присниться, чтобы хоть во сне прижать её разок к груди. И она увидела во сне солнечный тёплый день, на лужайке играли дети. а поодаль на болотной кочке сидела её кроха, вокруг была мутная вода. Мама спрашивает:"Нина, что же ты тут сидишь, не идёшь играть к детям?» А в ответ :"Не могу, на мне нет крестика". Ребёнок не был крещён.
Верила мама в Бога или нет, не знаю, но во времена моего детства об этом говорить запрещалось. Я помню, как мама говорила бабушке, читавшей «Отче наш»:"Мама, потише, вдруг услышит. Память детская цепкая, расскажет где-нибудь, посадят ведь".
После войны нас у мамы было четверо. Все крещёные. В те годы для учителя это считалось преступлением. Крестили подпольно, двоих даже в соседней области у родственников. Тогда у церкви по выходным и в великие праздники дежурили активисты и всех пионеров, комсомольцев, партийных брали «на карандаш».
Моей маме, как представителю сельской интеллигенции, запрещалось вести подсобное хозяйство, поэтому с нами жила бабушка, которая отвечала за «всё, что хрюкает и мычит в хлеву».
Однажды к нам во двор пришла комиссия в составе местного профкома, парткома, директора школы, представителей райкома и РОНО с целью посмотреть, какое хозяйство развела учительница. Бабушка построила нас, внуков, перед ними и сказала: «Считайте, четыре головы. Я здесь хозяйка, и хозяйство это моё. А своей училке дайте жильё и ходите туда, проверяйте».
Было очень страшно. Стоят дяди и тёти, одетые по-городскому, у всех в руках папки, ручки, они задают очень строгим голосом вопросы, на которые не знаешь, что можно отвечать, а что нельзя. Я спаслась рёвом.
В нашей школе был случай, когда учительницу выгнали из школы, когда в районной газете напечатали фото, где она кормит кур…"

Из письма Нины Ч.