КРЕЩЕНИЕ ВАНЬКИ-РАЗБОЙНИКА.
Мужичок держал в руках две пластмассовые бутыли, наполненные святой водой и вязаную шапочку. Он восторженно-радостно осматривал храм, улыбаясь своим почти беззубым ртом, то и дело повторяя: «Господи, красота какая!» и вытирал шапочкой глаза и нос.
- Чудны дела Твои, Господи! Какую благодать удалось мне созерцать сегодня, где молиться! Это ж какой красивый храм, какое святое место! И надо ж было в свой день рожденья попасть именно в храм Богоявления Господня!
Я несколько лет тружусь в таком многолюдном храме, поэтому привыкла, что ко мне подходят разные люди с разговорами. Приняв моё молчание за внимательное слушание, мужичок продолжал:
- Каждый раз в Крещение будто заново рождаюсь. Такая благодать, что и словами не опишешь! День рожденья у меня! - повторил мужичок и уставился на меня.
- Поздравляю, - сказала я и приготовилась вежливо уйти от дальнейшей беседы, на которую времени у меня совсем не было, так как нужно было чистить заплывшие свечным парафином подсвечники.
- В этом храме я первый раз. Такой, как у вас иконы святого Иоанна Крестителя нигде не видал. Вот точь-в-точь, как я его видел наяву!
Тут уж я про себя подумала: «Понятно. Святых видит. Надо бы сторожа на всякий случай позвать, вдруг буйный».
- Сестричка, ты не боись, я не того… Не спятивший, в общем. - Мужичок смотрел на меня с укоризной. Я даже испугалась, не высказала ли я свои опасения вслух.
- Простите, ничего такого я не думала, - соврала я и, наверняка, покраснела, как рак. Потому что мужичок сразу рассмеялся.
- Сестричка, я ж родился в Крещение чудесным образом. Сам Иоанн Креститель меня от гибели спас.
- Это как же?
- А вот послушай. Жизнь моя была страшная, греховная и окаянная. Матери своей я не помнил, ну разве только какие-то отдалённые воспоминания чего-то родного и тёплого, а был ли отец и вовсе не знал. Рос в детдоме. Хулиганище был - ужас какой… Меня все звали Ванька-разбойник. Злой я был на весь свет за то, что детство мне такое досталось горемычное без мамки с папкой. Рано приучился воровать, водку пить и всякие дела грешные творить. Прости Господи! Сначала угодил на малолетку, а оттуда прямиком во взрослую зону. Выходил на волю - идти некуда, никому не нужен и за старое принимался. Как-то вышел в очередной раз и страну совсем другую увидел: вместо деревенских домиков люди дворцы настроили, на машинах катаются разных, на витринах чего только нету. Да только мне в эту сторону не пойти. Прибился к бомжам. Старый я стал, больной совсем, понял я, что джентльменом удачи мне быть уже не по силам. Научили бомжи как правильно побираться. Днём милостыню просил, вечером собирались на заброшенном заводе и «ужинали» - пропивали выручку. И так опостылела мне моя жизнь окаянная, до жути. Смотрел я днём на проходящих мимо мамашек с детьми и роптал: «Ну за что ж мне жизнь такая дадена и почему я жив до сих пор? Всю жизнь ни кола, ни двора. Ни материнской ласки, ни семьи. Ничего у меня нет за душой, окромя грехов моих тяжких…»
Мужичок опустил свою пегую голову. Я боялась что-то сказать и как-то его утешить. Вытерев шапочкой в очередной раз глаза и нос, он продолжил:
- Как-то сидели мы с бомжами, «ужинали». Вдруг, слышим пение. Что такое? Думаю, может почудилось нам, может сивуха с какими таблетками намешана, что пение слышится ночью? Вышли из своего укрытия. Смотрим, а вдалеке народ идёт со свечами, иконами и все поют. Мои братья по несчастью сказали, что Крещение сегодня и народ пошёл на реку в проруби купаться. Один предложил тоже пойти: мол, народу много, может, удастся, чем поживиться. Пошли. Товарищи мои с толпой смешались. А я встал в сторонке и смотрю. Так чудно мне стало: мороз, а люди раздеваются и в прорубь окунаются, да такие все счастливые, радостные. Покупались и разошлись. И народ и товарищи мои. Остался я один. От мороза «ужин» из меня весь вышел и чувствую я, что замерзать стал. Думаю: останусь я здесь и смерть приму, замёрзну. Не хочу я больше такой жизни. Никому я ненужный и никто обо мне плакать не будет. Лёг я прям на снег недалеко от проруби. Смотрю на небо - красота невозможная. Сколько жил, никогда такого неба не видел. Будто звезда со звёздочкой играет. Вроде, помирать собрался, а лежу и любуюсь. И вроде мне и не холодно совсем, даже наоборот - тепло. И кажется мне, будто я не старый измученный бомж, а маленький совсем ребёнок, лежу в кроватке. Подходит ко мне женщина, улыбается и говорит: «Сыночек, милый, Ванечка, это я - мама твоя». И целует меня, обнимает. Подходит к нам ещё мужчина в красивой белой блестящей одежде. Мама показывает на него: «Вымолила я тебя у покровителя твоего Небесного Иоанна Крестителя» и плачет. А Иоанн Креститель говорит: «Милует тебя Господь по молитвам твоей матери!»
…Очнулся я в тёплой избе. Ну, думаю, точно, помер. Смотрю: на полу сидит малыш и на меня глядит. Увидел, что я глаза открыл, закричал: «Мама, папа. Дед проснулся!» Подбежали ко мне какие-то женщина и мужчина, и давай причитать, как же я у проруби оказался, поить меня каким-то отваром.
В общем, выходили меня они. Оказалось это семья батюшки, который в ту ночь воду на реке святил. Его матушка со старшим сыном отправила с ведёрками к проруби, чтоб малыша своего искупать в Крещенской воде. Пришли они, а там я замёрзший. Положили на саночки и к себе привезли. И ведь ходили, как за родным. А, когда совсем оправился, оставили у себя жить за деда, так как они оба и батюшка, и матушка - сироты. Батюшка мне и документы справил. И, самое главное, о маме моей узнал. Отец оказывается мой погиб. Мать меня одна поднимала. Пела в храме, очень набожная была. Как-то она поздно шла со службы домой, какие-то злодеи напали на неё и убили. А я оказался в детдоме.
Стали мы с моей новообретенной семьёй день рожденья мой на Крещение Господне праздновать. И как меня все любят: батюшка с матушкой папой кличут, детки их - дедой. И вся моя жизнь уж сколько лет теперь только из того и состоит, что из покаяния, да благодарения Бога.