Я прихожу к тебе… в твою прокуренную тесную комнату.
Ты опять никакой.
Твои лучшие друзья — сигареты, стихи.
Помню, как ты нырял в разочарования грязные омуты,
как в твоей душе прорастали ядовитые грибочки и мхи.
Мы в этом похожи.
Впрочем,
так, верно, у всех молодых.
Я прихожу к тебе… что же ты опять молчишь и квасишься?
Заперся в своем мире, не поднимаешь взгляда усталого.
Считаешь всех людей тварями, хочешь от них обезопаситься,
загробным голосом часто твердишь, что любовь — н**балово.
Я понимаю.
Сама так считала.
И знаешь, нас много таких…
Ты плотно зашторил окно, словно оберегаешь себя от лучей света.
Думаешь, ты так спасешься? - ты лишь еще глубже идешь на дно.
Знаешь, это глупо. Так излечиться — не лучший метод.
Встань с дивана, своего «инвалидного кресла», и посмотри в окно —
сегодня солнечно,
и даже тепло.
Выйди
и освежи
измученную душу.
Ты пожимаешь плечами, отмахиваешься, говоришь «не поможет»,
говоришь, улицы покажутся серыми, город — зачинщиком всех твоих бед.
Боишься узнать ее в прохожих, опасаешься новых душевных бомбёжек.
Хочешь остаться здесь, поспать, докурив оставшуюся пачку сигарет.
Ты в отчаянии.
И теряешь терпение.
Сдаешься,
считая любовь
опасной ловушкой…
Ты пытался её забыть, терял голову, по частям растерянно собирал себя.
Хотел убежать от мыслей, что вертятся вокруг назойливыми насекомыми.
Но там, в душе, где была твоя любимая девочка, все еще ревет пустота…
Ты даешь мне бокал вина, говоря «выпьем, давай станем невесомыми».
Пьешь большими глотками, говоришь, что все никак не в силах забыть
тепло ее маленьких рук.
Хочешь ощутить губы, скользящие по телу ниже…
«Как это невыносимо!» — встаешь и начинаешь кулаками по стенкам бить.
Я тебя успокаиваю. Ты в благодарность твердишь, что нет никого меня ближе…
Не говори «не могу».
Ты можешь.
Будь сильней
своей боли.
Я тебя понимаю —
мыслями я часто к нему возвращаюсь,
помимо воли.
Но он, верно,
меня перешёл,
но ему и без меня
хорошо…
Возьми себя в руки.
Не смей думать о петле или рельсах. Это того не стоит.
Не смей ей навязываться. Не выпрашивай любовь или внимание,
как нищий, худой и замерший, стоящий у церкви и просящий подаяния.
Не роняй себя.
Не хорони.
А думай, как дальше свою жизнь построить.
Делай хоть что-нибудь! Только выключи тишину, давящую на виски.
Не купайся в болоте боли. Не принимай все близко к сердцу.
Выйди из комнаты, пробегись, чтобы обрушились горя твоего потолки.
Ты и есть тюремщик и судья, продлевающий срок своего ареста…
Ты один себя способен спасти.
Никто не спасет,
если сам не захочешь спастись.
Ты фыркаешь — «хватит меня лечить» и раздраженно просишь уйти.
Я срываюсь с места — не благое дело насильно кого-либо спасать.
Беспокоясь, напоследок бросаю, — «когда одумаешься, позвони».
Верю, что ты, как и я, еще научишься из жизни людей отпускать…
Я ухожу.
Ты отворачиваешься,
желая от боли в сон убежать…
…Я вновь прихожу к тебе… в твою изменившуюся тесную комнату.
Ты немного ожил. Поднимаешь глаза, говоришь «привет», улыбаешься.
На твоем столе стопка исписанных черновиков. Шторы раздернуты.
В хоре с болью ты ночами сочинял стихи, от которых душа пробуждается.
В глазах читаю —
«ты была права»,
и улыбаюсь.
«Хочешь послушать?» — спрашиваешь. Я киваю, ты начинаешь читать.
Я сажусь позади, чтобы плести косички из твоих длинных волос.
Чувствую, как в тебе замолкает уныния и отчаяния могучая рать.
Ты медленно, чуть шатаясь, начинаешь переходить страданий мост.
Мы оба с тобою брошенки,
от нас сбежали,
от нас отреклись…
Мы с тобою не будем проглочены
боли жадной пастью.
Встретим много хорошего,
ну, а сейчас — просто лечись.
Читай мне свои стихи,
но в следующий раз,
прошу,
напиши о счастье…